К тому времени, впрочем, уже почти никто не слушал. Многие устремились к выходу, желая поскорее покинуть манеж, сбитые с толку, смущенные, потрясенные, хмурые, избегающие всматриваться в соседей и не желающие, чтобы разглядывали их самих. Таким образом, к 9.20 то, что должно было стать последним общим собранием Общества по восстановлению наследия Э. Огюста Наполеона Бонапарта и рекламациям, завершилось.
— Замечательно, Лайша! Сегодня ты превзошел самого себя! И позволю себе заметить , я — тоже.
Когда триумфаторы уединились в своих апартаментах в самом престижном отеле Филадельфии, Абрахам Лихт предложил отпраздновать победу шампанским и предложил тост за сына, потому что Элайша никогда еще, ни перед одной аудиторией, не представал таким неотразимым, особенно удивила и восхитила Абрахама Лихта его импровизированная изящная ария в стиле оперы-буфф. Разумеется, он заслужил более бурную овацию, чем та, которой наградили его эти глупцы, цокая языком, заявил Абрахам.
— Потому что, как всякий превосходный актер, ты чувствуешь аудиторию, и ты проник в самую глубину их жалких расистских душ.
Элайша жадно выпил шампанское, однако особого удовольствия не испытал. Наверное, ему недоставало Милли, ее похвала значила для него так же много, если не больше, чем похвала Абрахама. Тем не менее было в его победе нечто грустное, и ему с трудом удавалось соответствовать праздничному настроению отца.
— Да, папа, — ответил он со вздохом, — я знаю, то есть я хочу сказать, что хорошо знаю расистские души своих соотечественников.
Ночью, лежа в постели, Абрахам с тревогой вспоминал слова, сказанные его самым талантливым сыном: не начинают ли того беспокоить мысли о цвете кожи? Не правда ли, что в глубине души он загадочным образом все же считает себя белым? «Помоги мне Бог, если и Лайша пойдет против меня, — терзался Абрахам, — я стремительно лишаюсь сыновей».
Дураки и подлецы
Хронология, безжалостная и уничижительная, будет подробнее восстановлена во всех своих проклятых деталях в мемуарах Абрахама Лихта «Исповедь моего сердца», а пока — коротко:
5 сентября 1913 года.Абрахам с сожалением обнаруживает после собрания в манеже, что в сумме, полученной от входной платы, недостает около трех с половиной тысяч долларов и что вместе с ней исчез также один из его бухгалтеров.
6 сентября 1913 года.Просматривая бухгалтерские книги в своем офисе на Брум-стрит (единственной почти пустой комнатенке, расположенной над итальянской бакалейной лавкой), Абрахам Лихт обнаруживает, что вышеупомянутый «бухгалтер», похоже, начал воровать деньги еще в середине лета, так что о величине потерь страшно даже думать. Тысячи долларов, может быть, десятки тысяч!
11 сентября 1913 года.Где-то во второй половине дня недавно нанятый счетовод, работавший в офисе Общества на Восточной Четырнадцатой улице (маленькая рабочая комната над галантерейной лавкой), совершил непоправимую ошибку, отправив письмо некоему члену общества в Корвсгейт, Пенсильвания, не с курьерской службой «Америкэн экспресс», а по обычной почте. (Этой ошибки почтовые инспектора дожидались много месяцев! Дело обернулось катастрофой, когда проклятое письмо вскрыли: некоему Алберту Армстронгу напоминали, что он просрочил свой взнос в двести долларов, и угрожали исключить из Общества, если он не погасит задолженность в течение десяти дней.)
12 сентября 1913 года.Выписаны ордера на арест Франсуа Леона Клоделя, Марселя Брэмиера, Лемюэля Бантинга и других ответственных лиц из Общества по восстановлению наследия Э. Огюста Наполеона Бонапарта и рекламациям, им вменяется многократное мошенничество с использованием почтовой связи.
12 сентября 1913 года.Шесть часов вечера, офис на Брум-стрит, Абрахам Лихт, в перчатках, подсчитывает поступления последних дней, а Элайша, у которого немного болит голова, стоит у окна и смотрит на улицу. Он случайно замечает нескольких мрачных джентльменов в плохо сидящих пиджаках и немодно завязанных галстуках, выглядят они совершенно безлико, но в них безошибочно угадываются стражи порядка. Федеральные агенты в штатском с ордером на арест! Элайше никогда не доводилось присутствовать при «облаве», и его никогда не допрашивали представители закона, однако инстинктивно он все понимает, с обезьяньей ловкостью Жана Жолье Наполеона Бонапарта отскакивает от окна и тихо произносит:
— Папа, прости, но я думаю, что за нами пришли.
Без единой секунды промедления Абрахам Лихт встает из-за стола, сметает остатки денег в наполовину уже заполненный мешок, приказывает Элайше запереть дверь и забаррикадировать ее шкафом.
— И поторопись, сынок.
Менее чем через двадцать секунд, еще до того, как федеральные агенты начинают ломиться в дверь, Абрахам и Элайша тайно выскальзывают через окно в глубине комнаты; чтобы избежать встречи с агентами, оставшимися внизу, они без колебаний проносятся вихрем по соседним крышам; в конце квартала спускаются по пожарной лестнице на улицу. Задыхаясь столько же от возбуждения, сколько от усталости, Абрахам Лихт тихо говорит Элайше:
— Бедный «Франсуа Леон»! Не слишком изящный отход.
В мешке всего двенадцать тысяч четыреста три доллара, но, разумеется, остаются еще миллионы, спрятанные в другом месте — в разных неприступных подвалах на Уолл-стрит.
1 октября 1913 года.Джентльмен по фамилии Брисбейн, Хорейс Брисбейн, эсквайр, заходит в «Никербокер кредит» на Уолл-стрит, 99, и, поздоровавшись, объявляет о намерении снять 160 000 долларов со своего счета, на котором числилось 780 000, но после неуютного двадцатиминутного ожидания узнает, что в «Никербокер кредит» нет клиента по имени Хорейс и фамилии Брисбейн. Мистер Брисбейн стоит, словно пораженный громом. Мистер Брисбейн не может поверить. Мистер Брисбейн качается, будто его ударили по голове. Как, неужели никто не узнает его? Даже старший администратор, с которым они так славно общались по делам, начиная с апреля?
— Вероятно, мистер Брисбейн, — холодно отвечает ему вице-президент «Никербокера», — ваш счет находится в одном из соседних банков. Видите ли, вы ошиблись дверью.
Менее чем через полчаса после этой сцены джентльмен по имени Майкл и фамилии О'Тул входит в «Американский банк сбережений и кредитов» на Уолл-стрит, 106, где согласно отчетам, депозитным уведомлениям, справкам и прочая на его счету лежит 829 033 доллара, однако, пораженный, узнает, что у него нет никакого счета в «Американском банке сбережений и кредитов», более того, проверка регистрационных книг показывает, что там никогда и не было клиента Майкла О'Тула.
— Но это странно, — восклицает мистер О'Тул с легким ирландским акцентом, потом, тяжело опуская кулак на мраморную столешницу, добавляет: — Это преступно!
Следует небольшая пауза; банковские служащие смущенно переглядываются, а менеджер с ехидной улыбкой сообщает, что мистер О'Тул при желании может подать жалобу в надлежащие инстанции.
— Скорее всего это вне компетенции нашего местного, манхэттенского отделения полиции, так что вам лучше обратиться в федеральные органы, вы не согласны?
То же происходит в «Линч и Берр» на другой стороне улицы: лично господин Линч елейным голосом заявляет джентльмену в черном котелке, некоему Хорейсу Родвеллеру, что ни одна живая душа в их банке его не узнает, никто никогда не имел с ним дела, у него нет здесь никакого счета — «Ни на миллион долларов, сэр, ни на один доллар» — и что он советует мистеру Родвеллеру пройти один квартал до «Трокмортон и К 0», быть может, тамошним их конкурентам он доверил свое испарившееся богатство? Мистер Родвеллер заикается:
— Послушайте, я не могу в это поверить! Это неслыханно! Да вы же… вы же — преступники!
Натянуто улыбаясь, Линч отвечает:
— В таком случае вам же лучше, что вы от нас избавились, мистер Родвеллер, не так ли?
