Доктор Бис говорил с такой неотразимой убежденностью и таким детским идеализмом, что Абрахам и сам верил в успех… хотел бы верить. (Разве не читал он, что большинство психических заболеваний со временем проходят сами собой? Главное — не принимать в клинику тяжелобольных: шизофреников, маньяков, параноиков и так далее; и поменьше пациентов с органическими заболеваниями.) Абрахам занялся проверкой биографии Феликса Биса и убедился, что тот получил степень доктора медицины в Раттерском университете, Нью-Джерси, затем изучал психиатрию в Эдинбурге (по крайней мере, с некоторым беспокойством поправил себя Абрахам, эти сведения относятся к человеку по имени Феликс Бис).

Бис же был наслышан об Абрахаме Лихте по бурной деятельности Общества по восстановлению наследия Э. Огюста Наполеона Бонапарта и рекламациям; к удивлению Биса, один из его свойственников вложил в это предприятие солидную сумму и прогорел. Бис оценил замысел (о чем сказал Абрахаму при первой же встрече) и тогда же подумал, что в один прекрасный день они наверняка протянут друг другу руки: «Наши пути пересекутся, и мы зашагаем вместе. Да!»

Потом, когда радужное начало осталось позади и стало возникать все больше разногласий, Абрахам Лихт как-то в разговоре заметил, что как партнеры, а еще более как друзья они всегда должны говорить друг другу только правду. Бис охотно согласился.

— О чем говорить, Моисей, в любом случае такой растяпа, как я, не может и думать о том, чтобы провести вас.

Однако же выходит так, что Бис начинает все чаще пренебрегать советами Либкнехта. Или вообще не обращается к нему. С точки зрения последнего, в иных случаях он уделяет пациентам слишком мало внимания; он принимает в клинику мужчин и женщин, которые одной ногой уже стоят в могиле и у которых нет ни малейшего шанса на излечение. Например, девяностолетнего слепого, всего в соплях и слюнях, которого доставил в клинику на своем «роллс-ройсе» сын-грубиян лет шестидесяти; тучную даму в инвалидном кресле, задыхающуюся, хватающую ртом воздух и к тому же воображающую, что она на Пенсильванском вокзале ждет «поезда домой», — ее привезла неотразимая красавица в норковом пальто и темных очках, представившаяся, как явствует из анкеты, которую она заполнила в приемной доктора Биса, «снохой»; высохшего, преждевременно превратившегося в старичка мальчика девяти лет в сопровождении неприветливой няни, заявившей, что родители ребенка, состоятельные жители Такседо-Парк, велели ей «записать» его сюда и остаться с ним «на неопределенный срок»; тощую, как скелет, тридцатилетнюю женщину, жену известного нью-йоркского адвоката, всего пугающуюся настолько, что зубы у нее постоянно выбивают дробь, а глаза вылезают из орбит; эта воображает, что прибыла в клинику, чтобы родить…

— Уверен, это вредит нашей репутации, да и вообще нехорошо одновременно принимать так много безнадежных пациентов, — обеспокоенно заметил Моисей Либкнехт, но Бис пожал плечами и ответил с глубоким вздохом:

— Да они еще нас с вами переживут, Моисей. А если нет, то что за беда? Как говорил великий Сантаяна, мой бывший пациент, «совершенство — это трагедия, потому что вселенная, в которой возникает совершенство, сама по себе несовершенна».

— Совершенство! Да где вы его у нас видите?

Между Либкнехтом и Бисом идет своего рода пикировка, поначалу шутливая, но с недавнего времени довольно острая: один является почитателем Уильяма Джеймса, воплощающего собой национальную американскую философию, другой, во всяком случае, если верить его собственным словам, — уроженца Испании Джорджа Сантаяны, антипода Джеймса.

Бис с улыбкой отмахнулся от тревог партнера и протянул ему серебряную флягу, неприятно нагревшуюся от его жирного тела.

— Отборное шотландское виски, Моисей, небо ласкает.

Либкнехт вежливо покачал головой.

Неужели в самый разгар Игры меня начала терзать совесть?

Если так, помоги мне Бог.

В последнее время партнеры разошлись также в отношении «эликсира „Паррис“», его состава. Это было тайное средство, выдаваемое исключительно в клинике по предписанию Феликса Биса, запатентовавшего его на свое имя в 1921 году; лекарство сильнодействующее и вызывающее привыкание, состоящее в различной пропорции из патоки с ромом, кокосового масла, тщательно перетертого чабреца, миндаля, сушеных водорослей и капли опиума, оно выписывалось в тщательно отмеренных количествах (что касается точного состава эликсира, то, по правде говоря, он зависел от настроения помощников доктора Биса, которые готовили его на плите в больших кипящих чанах). Моисей Либкнехт из сочувствия к больным, доверчиво глотавшим это чудодейственное, по их мнению, зелье, настаивал на включении в его состав только веществ, не вызывающих привыкания; опий же должен был присутствовать в минимальном количестве. У него у самого был некоторый опыт общения с наркотиками (о чем он говорил весьма уклончиво, ибо столь интимными секретами доктор Либкнехт не делился даже со своим партнером и другом доктором Бисом).

— Главное — у эликсира не должно быть отталкивающего вкуса или запаха, что, как мы знаем, случается часто. Ужасно видеть, как пациенты со слезами на глазах давятся лекарством, пусть даже уверяя при этом, что оно оказывает магическое воздействие. Иные пациенты, ослабевая и все более утрачивая самоконтроль, наверняка будут требовать увеличения доз, даже при том, что их желудки не переставая, в самом буквальном смысле слова, переваривают эликсир.

Доктор Либкнехт, иначе говоря, Абрахам Лихт, вспоминая травную медицину Катрины, не раз его выручавшую, попробовал придумать альтернативное средство — оно будет называться «Формула Либкнехта» и состоять главным образом из взбитых сливок с вишнями — мягкое, по вкусу немного похожее на кровь вещество, долженствующее возбудить в пациенте бессознательные идиллические воспоминания о материнской груди; полностью избежать привкуса опиума оказалось практически невозможно, но доктор Либкнехт озаботился тем, чтобы в остальном лекарство состояло исключительно из сладостей — коричных палочек, жженого сахара, фисташек, какао, швейцарского шоколада и т. п. На некоторых пациентов «Формула Либкнехта» оказывала усыпляющее воздействие, других, напротив, приводила в возбужденное состояние, у третьих вызывала рвоту. В случае с миссис Дирдон, неврастеничкой, женой нью-йоркского адвоката, лекарство возымело исключительно эротический эффект, она забеременела уже через пять месяцев после поступления в клинику (и поскольку к приему беременных клиника «Паррис» не была готова, миссис Дирдон пришлось срочно выписывать. Про отца будущего ребенка миссис Дирдон не сказала ни слова, сам же претендент, или претенденты, не объявился; в любом случае миссис Дирдон, говорят, была счастлива беременностью и называла ее аутогенным зачатием, не нуждающимся в грубом сексуальном «акте», вина за который могла быть возложена на нее). Бис, которому вообще-то было все равно, что происходит в клинике, на сей раз забеспокоился: некоторые пациенты стали выказывать новому лекарству явное предпочтение перед старым, другие предпочитали смесь того и другого, что порой вызывало негативный эффект. Таким образом, «Формула Либкнехта» породила раскол, а ведь главное в клинике — покой, иначе вся стратегия аутогенного самосовершенствования идет насмарку.

Однажды, наполовину в шутку, наполовину всерьез, Моисей Либкнехт в разговоре с Феликсом Бисом заметил, что различие между новым эликсиром и старым заключается в том, что первый вполне может оказывать целительное воздействие:

— Я и сам принимаю его в небольших дозах. И должен сказать, Феликс, что никогда не чувствовал себя… таким здоровым и счастливым.

Бис внимательно посмотрел на него и насмешливо улыбнулся:

— Правда? То-то я смотрю, вы свет какой-то начали излучать. Вы и одна наша пациентка, мисс Грилль. Она что, тоже принимает «Формулу Либкнехта»? Как и миссис Дирдон?

При этой слишком уж откровенной издевке Либкнехт вспыхнул и с достоинством двинулся было к двери, но, словно бы в знак примирения, Бис окликнул его: