Он шел к выходу из зала под смех публики. Запах духов, косметики, крема для обуви, еды, сигарет. Взрывы смеха, ошеломляющая атмосфера удовольствия с примесью беспокойства, отравляющего это удовольствие, которое чувствовали те, кто волновался из-за работы или из-за нового проекта. Внезапно Гриффина захлестнула волна эмоций, как если бы он смотрел на римский закат из окна отеля. Ему хотелось всем им сказать: «Это моя жизнь. Вы – моя семья, я – один из вас. Я здесь не потому, что обязан, я здесь потому, что мне хорошо».

Служащий раздвинул для него занавес, и он вышел в вестибюль. Ему было нужно найти человека с короткой стрижкой и усами. У входа в отель караулили фотографы. Гриффин прошел через вестибюль к кафетерию за утлом. В кафетерии он купил плитку «Милки-уэй» и развернул ее, когда кассир отсчитывал сдачу. Потом он вышел на улицу и направился в сторону бульвара Уилшир. Вот он, в смокинге, ест шоколадку в Беверли-Хиллз. Он прошел на запад по бульвару Уилшир, обогнул отель кругом и вернулся к входу. Никто за ним не шел.

В вестибюле он подошел к лифтам. Неподалеку от входа в бальный зал он увидел человека с короткой стрижкой. Лет тридцать пять, лицо совершенно незнакомое. Он был хорошо ухожен. Волосы коротко подстрижены, по бокам оставлены баки. Загорелый. Как мог писатель так загореть? На нем были темно-серые брюки и синий пиджак с коричневым галстуком. Лицо его не вызывало в памяти ни малейшего отклика, и Гриффин сожалел об этом. Нередкая ситуация, подумал он, испытывая жалость к Автору. Сколько людей, с которыми встречался, я не помню? Если бы я был так же расстроен, как этот человек, стал бы я посылать такие глупые открытки? Смог бы я убить?

Он отсутствовал уже минут десять. Долго, но что поделаешь. Он мог бы вернуться в бальный зал, но решил, что если бы речь шла о фильме, сейчас самое время дать дракону бой. Он желал третьего акта.

Он пошел в противоположную от бального зала сторону, к лифтам. Человек с короткой стрижкой следовал за ним. Гриффин кивнул ему, и человек вошел в тот же лифт, идущий наверх. Носильщик с тележкой, набитой багажом, пропустил их вперед, потом заехал в лифт.

Носильщик спросил Гриффина, какой ему нужен этаж.

– Пятый, – сказал Гриффин.

Носильщик нажал кнопку. Он вышел на третьем этаже. Как только за ним закрылись двери, Гриффин повернулся к человеку с короткой стрижкой:

– Вы должны понять, у меня очень трудная работа. Я встречаюсь с огромным количеством людей ежедневно. Мой телефон звонит сто раз в день. Если учесть все сюжеты, попадающие на студию в форме идей, сценариев, книг, статей с отзывами, речь примерно о семидесяти тысячах сюжетов в год.

Двери лифта открылись. Гриффин вышел. Человек с короткой стрижкой вышел следом, не спуская с него глаз. В коридоре никого не было.

– Не знаю, как загладить свою вину перед вами. Мне жаль, что иногда я вынужден причинять людям боль. Я стараюсь стать лучше, в самом деле, стараюсь. Но вы зашли слишком далеко. Это чрезвычайно трудный бизнес. У вас могут быть прекрасные идеи, редкостный талант, но нужна удача. А формулы удачи нет ни у кого. Единственное утешение – это то, что как только вам повезет, на вас смотрят по-другому и все становится легче.

Гриффин ждал реакции. Человек смотрел на него с изумлением. Гриффин вызвал лифт, нажав сразу кнопки вверх и вниз. Он хотел поскорее выбраться.

– Мне нужно вернуться на вечеринку. Может быть, вам следует снова встретиться со мной и представить вашу идею. Рассказать обо всех ваших замыслах. Обычно во время встречи мы просим представить одну идею, но у вас, безусловно, богатое воображение. Возможно, мы сможем направить весь этот гнев на что-то позитивное. – Гриффин попытался вызвать у мужчины улыбку. Но тот не улыбнулся.

– Вы ведь не собираетесь меня убить? – спросил Гриффин.

– Нет. Почему я должен вас убивать?

– Кто вы?

– Не тот, кто вы думаете.

Шедший вверх лифт остановился. Гриффин вошел в лифт, и мужчина тоже. Они доехали до верхнего этажа, а потом спустились вниз, в вестибюль.

Если незнакомец был Автором открыток, то либо у Гриффина совсем плохо с памятью, либо этот человек настолько неприметен, что его никто не запоминал, и он рассердился на весь мир. Если незнакомец не был Автором открыток, то либо он преследователь, которого заметил шофер лимузина, либо просто живет в этом отеле. Но если он обычный постоялец, почему он сел в лифт с Гриффином? Может, он гомосексуалист и воспринял прогулку Гриффина вокруг отеля как поиск партнера? Если это не он «вел» Гриффина от дома Джун, то либо водитель лимузина ошибся и никто их не преследовал, либо человек в «додж-чарджере» был Автором открыток, но находился где-то в другом месте. Может быть, он одет как официант? Иначе как он узнал, за каким столиком будет сидеть Гриффин? А может быть по-другому. Незнакомец не вел «додж-чарджер», а водитель «чарджера» тоже не был Автором открыток, хотя, может быть, и находился где-то поблизости. Или этот человек был за рулем «доджа-чарджера», но не был Автором открыток.

Гриффин не знал, бояться ли ему незнакомца или смущаться от своей речи, которая могла показаться бредом сумасшедшего любому непосвященному. Если мужчина был гомосексуалистом, он уже понял, что совершил ошибку, пойдя за Гриффином. Может быть, Гриффин его напутал? Если незнакомец не был Автором, где же Автор? Кто был за рулем «доджа-чарджера»?

Выйдя из лифта, мужчина повернул в сторону вестибюля, а Гриффин направился к бальному залу. Прежде чем войти, он обернулся, чтобы посмотреть, не ушел ли мужчина. Тот стоял у стеллажа с туристскими брошюрами рядом со стойкой посыльной службы.

Гриффин показал билет и прошел в бальный зал, где на сцене выступал Нил Даймонд и зрители аплодировали. От какого-то столика Гриффину протянули в темноте руку для пожатия. Он ответил на рукопожатие и пошел дальше к своему столику, к Джун Меркатор.

Она сидела чуть в стороне от остальных. Она аплодировала, что удивило Гриффина; он не ожидал, что ей могут нравиться такие сентиментальные исполнители. Но Нил Даймонд был мастером своего дела и находился всего в двадцати футах.

Гриффин коснулся ее плеча, когда садился на свое место:

– Нравится?

– Не говорите никому, что видели, как я подпевала Нилу Даймонду.

Он поцеловал ее за ухом, отодвинув волосы, чтобы прикоснуться к ее шее. Она наклонила голову, и он сделал неглубокий вдох, не для того чтобы вдохнуть аромат ее духов, а чтобы немного перевести дух.

– Где вы были? – спросила она.

– Я неважно себя чувствовал.

– Как жаль. Почему вы ничего не сказали? Что-то с желудком?

– Небольшой приступ клаустрофобии. Мне нужно было выйти на свежий воздух. Я прогулялся.

– Сейчас все нормально?

– Да.

– Бедняжка.

Она поцеловала его в щеку, но поцелуй был разочаровывающим. Ее губы оставались сухими. Это было нечто среднее между тем, как целует порезанный палец мама и как утешает бывшая невеста, когда вы пришли к ней поплакаться на несчастную любовь. Ее фамильярность, которую он сначала принял за обещание большей интимности, теперь сулила лишь бесстрастную дружбу. Она доверится ему, но он никогда не увидит ее обнаженной. Он хотел видеть ее без одежды. Ее нужно убедить. Ее нужно уговорить. Пустить в ход пару-тройку верных приемов. Когда она снова повернулась лицом к сцене, он поцеловал ее туда, где заканчивается шея и начинается ключица. Она наклонилась к нему. Он положил руку на сиденье ее стула и обнял ее за талию. Он подумал, что это может ей не понравиться – а вдруг он обнаружит лишние жировые отложения. Но если он уберет сейчас руку, она подумает, что он разочарован лишним весом. А лишнего веса было… фунтов десять? Больше. Он провел рукой по ее животу и дотронулся до груди, а потом убрал руку. Он поцеловал ее в щеку, затем в ухо. Она опустила голову и слегка наклонилась вперед, подставляя шею для поцелуя. Снова проявление печали.

Левисон наблюдал за ним. Гриффин улыбнулся, пытаясь изобразить застенчивость и гордость собой. Левисон тоже улыбнулся, поджав губы, и жестом показал, что одобряет выбор Гриффина. Нил Даймонд [39]закончил петь. Тысяча пятьсот зрителей встали с мест, аплодируя.