– Только не Том Оукли, – сказал Левисон. – Когда-то он подавал большие надежды, но сейчас становится халтурщиком.

– Я ждал, что вы так скажете, но идея действительно неплохая, и поэтому я попросил Ларри ее выслушать.

– Хорошая идея, – сказал Леви. – Очень хорошая.

– Расскажите, – сказал Левисон.

– Дастин Хоффман отправляет Кэтлин Тернер в газовую камеру, но, узнав, что она невиновна, врывается в тюрьму, чтобы спасти ей жизнь.

Леви переплюнул Оукли, подумал Гриффин, он пересказал идею в двадцати пяти словах.

Левисон долго молчал.

– Они трахаются?

– До этого мы еще доберемся, – сказал Леви.

– И Том Оукли хочет писать этот сценарий? Как он называется?

– «Habeas Corpus», – сказал Гриффин.

– Он дорого будет нам стоить?

– Он думает, да, – сказал Леви, – но мы умерим его аппетит.

– Сотня за первый вариант, включая две переделки.

– А вместе с постановкой? – спросил Гриффин.

– Сколько угодно. Двести пятьдесят, триста пятьдесят. И, Ларри, я думаю, с ними должны работать вы. Ты согласен, Гриффин? Они не будут возражать?

– Не знаю, может и будут.

– Сначала заключите контракт.

– Отлично, – сказал Гриффин. – Позвольте мне сообщить им хорошую новость.

Когда они шли по коридору, Леви сказал Гриффину, что ему неловко отбирать у него проект.

– Ничего, – сказал Гриффин, – не переживайте. Если фильм получится, нам всем перепадет внимания.

Было шесть тридцать. Он позвонил в отель «Беверли-Хиллз». Сивелла вышел. Он хотел оставить сообщение из одного слова «да», потом передумал. Сейчас было не время рисоваться. «Попросите его связаться с Гриффином Миллом». Он мог бы послать шампанского, чтобы продемонстрировать свое великодушие. Оукли обрадуется и, возможно, немного испугается ответственности. Сивелла будет ликовать. Гриффину стало жаль, что он не сможет разделить с ними радость.

Пора было ехать за Джун Меркатор. Смокинг висел в шкафу. В конце коридора была душевая. Утром он выбрился с особой тщательностью. Ему нравилось носить смокинг, хотя он никому в этом не признался бы. Возможно, другие чувствовали то же самое. Он знал, что выглядит неотразимо.

Может быть, подумал Гриффин, он женится и у него будут дети. Если родится мальчик, захочет ли Джун назвать его Дэвидом? Гриффин решил, что если будет мальчик, он предложит имя Дэвид. А может быть, и нет. Если мальчика назовут Дэвидом, то каждый раз, глядя на него, разве не будет он вспоминать стоянку и запах выходящего из шины воздуха? А может быть, имя Дэвид будет вызывать в нем нежность? Потому что я отнял жизнь и дал новую жизнь. Дэвид. Доброе утро, Дэвид. Как дела в школе, Дэвид? Давай поиграем в мячик, Дэвид. Пригласи друзей провести с нами Рождество в Аспене, Дэвид. Дэвид, мне кажется, ты влюбился. Дэвид, нам пора поговорить. Дэвид, я тоже кое в чем виновен. Джун может сказать, что это имя из прошлого, – если она любила Дэвида Кахане в ночь, когда он погиб.

Был восьмой час. Он заказал лимузин, и водитель ждал его у выхода. На некоторые мероприятия все приезжали на лимузинах. Сегодня был как раз такой случай. Гриффин не был уверен, что хочет, чтобы Джун видела, как он подъезжает в длинном «кадиллаке». Он хотел, чтобы она воспринимала его как обыкновенного парня, который работал на кого-то очень важного. Но представил, как он будет выглядеть, подъезжая к «Хилтону» в своем автомобиле, когда люди с его положением из других студий станут выходить из лимузинов. Если он приедет за ней на своем «мерседесе», будет ли она думать, что он обыкновенный парень?

Дом был почти на вершине Аутпоста, немного в глубине от проезжей части и на возвышении. Сад перед домом был хорошо ухожен, как в старом загородном клубе или у церкви в стиле древней католической миссии. Несколько пальм, тропические растения с широкими листьями и недавно подстриженный газон. Дом был испанским, с витражом в форме бриллианта за кованой железной решеткой на тяжелой дубовой двери, и лучше, чем у Гриффина, более стильный и лучше построенный. В таком доме должны жить необычные люди, люди из художественной среды. Ему стало стыдно за все новомодные штучки в своем доме, за дорогую ванную, за кухонные шкафы, которые бесшумно закрывались. Одобрила бы их Джун?

У дома стоял черный «сааб». Голубая этикетка автосалона была по-прежнему приклеена к стеклу.

Когда открылась дверь, Джун хотела поздороваться, но замешкалась на секунду, увидев лимузин и водителя за его спиной. Она пожала Гриффину руку и пригласила войти. На ней было красивое платье, темно-синее с черным.

– Прекрасно выглядите, – сказал Гриффин.

– Проходите.

– Мы немного опаздываем.

– Я только договорю по телефону. – Она быстро прошла в кухню, где ссорилась с типографией из-за просроченного заказа. – Банк очень недоволен, – сказала она. – Вы меня понимаете? Банк очень недоволен. Или в среду, Бен, или никогда. Или вы доставляете брошюры в среду или можете выбросить их на помойку. Выбирайте сами.

Она вышла из кухни с сияющими глазами.

– Похоже, разговор был удачным, – сказал Гриффин.

– На самом деле брошюры нам понадобятся только через две недели, и Бен это отлично знает, но он такой медлительный. Так или иначе, может быть, хотите бокал вина? Конечно нет. Мы ведь опаздываем.

– Красивый дом.

– Он был такой заброшенный, пришлось наводить здесь порядок. Я покажу вам его в другой раз.

Они пошли к машине. Гриффин подумал, что если он будет спать с ней в этом доме, вероятно, они будут заниматься любовью в постели Дэвида Кахане. Если ему нужно будет почистить зубы, ему дадут щетку Кахане. Конечно, не ту, которой тот чистил зубы, – Джун наверняка ее уже выбросила, – а новую щетку из запасов, сделанных человеком, которого он убил. Это была самая отвратительная мысль из всех, которые приходили к нему в голову с того вечера на стоянке.

Джун приняла чопорное приветствие водителя лимузина и села в машину. Она устроилась на сиденье и начала разговаривать с Гриффином так, словно не происходит ничего необычного. Словно каждый день ее приглашают на благотворительный бал за три часа до начала и отвозят туда на лимузине. Гриффин хотел как-нибудь пошутить насчет машины, но ничего смешного по поводу роскоши не приходило в голову. Он не мог решить, что лучше: вести себя, как будто он к этому привык или что это для него в новинку. Он решил ничего не говорить.

– Расскажите мне о себе, – сказала она.

– Что бы вы хотели знать?

– Что обычно говорят о себе.

– Где я учился, на какой специальности, в каком общежитии жил? Это?

– Да.

Она действительно хотела это знать и вовсе не шутила. От нетерпения, звучавшего в ее голосе, сердце Гриффина забилось чаще. Это его напугало.

– Я из Мичигана. Из города Лансинг. Встречали кого-нибудь еще из Лансинга?

– He думаю.

– He встречали, я знаю. Я тоже никогда никого не встречал из Лансинга, штат Мичиган. Так или иначе, мой отец был судьей, а мать председателем совета по образованию. Она умерла три года назад. Отец вышел на пенсию и живет в Джорджии, на побережье. Я учился в Мичиганском университете – живописи.

– Живописи?

Она была удивлена. Всех это всегда удивляло.

– Что вас удивляет? То, что ответственный работник студии имеет художественное образование или что человек, которого вы видите перед собой, мог когда-то быть обычным чувствительным парнем? Не можете представить, что он переживал из-за красок?

– Вам так показалось?

– Ничего. Я привык к этому. Я действительно был художником. И очень даже неплохим, по меркам факультета живописи. Это было похоже на кулинарию. Я знал рецепт. Я знал, как сделать, чтобы преподавательское жюри присуждало мне премии. Потом я понял, как стать членом жюри, чтобы попасть во все нужные комитеты. Я всегда хорошо ладил с взрослыми. После Мичигана я учился в аспирантуре в Нью-Йорке. В Нью-йоркском университете. Там у меня было больше общего с людьми из киношколы, чем с художниками, и я ушел с факультета живописи. Потом несколько месяцев я провел в киношколе и подружился с преподавателями. А однажды директор крупного агентства должен был прочитать лекцию, и мне поручили его встретить в аэропорту. На следующий день я уехал с ним в Лос-Анджелес. Он устроил меня на работу в отдел почты. Там я проработал два месяца и прочитал все сценарии, какие мог. Я решил, что не хочу работать агентом, и устроился на должность рецензента сценариев. Одно за другим, и вот я здесь. Мне всегда везло, я оказывался в нужном месте.