О как, оказывается, изначально-то!
А вы говорите…
Так о чем это я?
А-а!
– Я лекарства не признаю – вы только ЭКГ сделайте, а уж я дальше сам…
Или:
– Мне любимый человек изменил – дайте успокоительное, а то я в окно выброшусь!
Глубокий обморок, нету пульса… м-да!
– Это мне папа вызвал.
А вот и он:
– Але! Вы уже там? Посидите с ней, пока не подъеду. Я? В Нарве, границу прохожу – часа через два буду…
И до кучи:
Ни «доброй ночи», ни «проходите», ни табуретки присесть.
Об кровать хлоп и желтой ногой в лицо:
– Вот. Ступать больно.
Мозоль. Ороговелая, давнишняя.
– Ну и?
– Что «ну» – срезайте! Давайте-давайте, я ветеран…
Так, спокойно!
Не надо набирать воздух.
Ветераны от «лиц приравненных» – ох отличаются!
Манерой общения.
* * *
Ночь. Вызов. Через минуту повтор: скорей! Подрываешься и летишь. Диспетчер по рации: Быстрей – скандалят!
Вываливаешься из кабины, дверь вбок, одной рукой чемодан, другой кислород, на плече кардиограф, дефибриллятор, на другом сумка с реанимацией, папка в зубах, домофон чуть ли не носом: пи-и-и-и…
КТО ТАМ?
Всё. Можно отнести кислород, дефибриллятор, сумку с реанимацией. Расставить неторопливо, подключить шланги. Позвонить снова и, зевая, войти.
Ничего там нет.
Проверено.
Годами.
* * *
Нельзя брать деньги, если их дают с помпой. А настаивают – тем более!
Номера купюр переписаны.
Список, как правило, под телефоном.
Тоже проверено.
Неоднократно.
* * *
По коридору надо идти тихо и на пороге чуть задержаться.
Так, чтоб не видели.
И не слышали.
Бесхитростное большинство начинает стенать только при твоем появлении.
* * *
И не вставать перед дверью.
Могут пинком открыть.
* * *
И уж, конечно, никаких «входите – открыто».
Войдешь, а там волкодав.
– Ой, простите, я про него забыла…
… банутые!
* * *
Умное лицо, в глазах разум. Кардиограмма, терапия, слово за слово…
– А вы можете, как в фильме «Жмурки», пулю из живота вытащить?
Озадачил.
– Знаете, если б все было так просто, как у режиссера Балабанова, мы бы не потеряли двадцать миллионов в последнюю войну.
– Нет, ну а все-таки?
* * *
Везли с пожара.
Ожоги.
Большой процент.
Юный возраст.
Тормознули на перекрестке – проезд кортежа.
Снеслись с ответственным, тот подтвердил: ждите!
Семнадцать минут стояли.
* * *
– Это какой корпус?
– Не знаю.
– Но вы ж из него только что вышли!
Куда б ни приехали.
* * *
Номеров нет. Ни на домах, ни на квартирах.
Не пишут.
Но полагают, что мы – назубок.
И разбухают во гневе.
* * *
Порвал с корешем.
Тяжелые сутки, переработка часа на три, ехал домой – мужик в трамвае засудорожил, в лифте сосед к жене попросил… Стянул кроссовки, упал поперек кровати, без душа и завтрака – звонок:
– Слу-у-ушай, ты мне нужен как доктор…
– Пошел на… уй!
Обиделся насмерть. Поймет едва ли.
* * *
Левел ап – когда начинаешь просыпаться за минуту до вызова.
Сам.
Ночью.
Мистика!
Очевидное – невероятное.
* * *
Диспетчера опытны.
– Нет такого дома по этой улице.
Взрыв.
– Да вы… Да я…
– Паспорт откройте.
Пауза.
– Ой, да…
Не часто, честно скажу. Но извиниться – еще реже.
* * *
Начал обычно: чем болеете… последнее обострение… что принимаете? А в спину сказали:
– Че… уйню спрашиваешь – лечи давай!
* * *
Когда изобретут таблетку от «плохо», во врачах нужда отпадет.
Совсем плохо – переломил об колено.
Чуть-чуть – поскреб ложечкой.
И в рот…
– Дорогая моя, вам же шестьдесят лет. Вы прожили такую долгую жизнь – неужели не найти слов, чтоб описать собственное состояние?
Не-а. Не найти.
– Тупой какой-то… Ну, плохо – что непонятного?
* * *
Принадлежность к прокуратуре объявляют еще в прихожей.
И недоумевают, не встретив подобострастия…
* * *
Что странно – многим сочувствуешь.
Против воли порой…
Многие негодуют — каллиграфий, похоже, ждали на бумаге ароматной. Иные пеняют на негатив. Толкуют «жесть!» и жаждут приколов – неистово, ненасытно. А по мне, так забавно: отрешился, бесстрастный, и смотришь, как утверждаются – кто во что…
Продолжение
Яд каплет сквозь его кору…
Наше всё
В кафе – только ночью. Днем куражатся: жрете, мол, а там люди мрут! Или наоборот, уважухой задостают. Один вот недавно от полноты чувств предложил шаверму за ним доесть…
* * *
Исцелили, раскланялись, жена пошла провожать, а он вдруг из комнаты:
– НЕ ДАВАЙ ИМ НИЧЕГО!!!
Фельдшер – девочка из училища аж расплакалась с непривычки.
* * *
Храм. Пасха. Эпилептик. Судороги нон-стоп – глубокий статус. Кончилась служба, пошел народ. По нам, по больному, по батюшке… а тот, наивный, все подождать их просил да помолиться во здравие.
* * *
Первая минута на скорой: ржут над коллегой – капали ночью, приступ был. Тычут пальцами в ЭКГ, рыдая от хохота, мне же, обескураженному, говорят:
– И у тебя так будет. Лет через десять.
Хмыкнул гордо, а зря.
Как в воду глядели.
* * *
Градоначальник узнала об очередях в поликлиниках.
Грозила публичными казнями.
– Ух ты! – сказали все. – Круто! Ну-ну.
Очереди исчезли.
Дня на два.
* * *
… и бесконечные тридцатилетние сучки с головными болями.
* * *
Допуск к наркотическим препаратам оформляют два месяца.
Как минимум.
Через полюса на собаках запрос везут.
* * *
А больницы теперь в честь христианских святых.
Хотя некоторым имена нацистских преступников подойдут.
Имени Кальтенбруннера, например. И скажем, Адольфа Эйхмана…
Варум нихт?
* * *
Впихнули в нагрудный карман полтинник. Как швейцару. С такой, знаете, превосходцей: на тебе, братец, на сигареты!
А был с получки – достал тысячу, сунул меж пузом и трениками: а это вам, милейший, на погребение!
Пришла жалоба: такой-разэтакий, и даже говном бросался…
Лишили премии на год.
* * *
Диспетчер говорит – донимал минут двадцать. Давление ему, суке полупьяной, измерить. Пузырь шмурдяка в лапе – хлебнет, затянется и снова в дверь: дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-зынннь…
И ни души на станции, как на грех.
А ночью, падла, телефон обрывал: три литра на харю, ум болит, язык ребром – инс-с-су-сульт у него. Г-гермо… гермор-р-рагический.
