А в окно било яркое солнце, вышедшее наконец из-за низких свинцовых туч. Из репродукторов неслась музыка. И по Тверскому бульвару шли отбывшие демонстрацию люди с красными бантами на лацканах демисезонных пальто. В их руках были огромные красные гвоздики из жатой папиросной бумаги на длинных проволочных стеблях. Их счастливые дети несли разноцветные шарики, рвущиеся ввысь.

Троллейбусы были украшены красными флажками. С улицы Горького доносилось бодрое буханье барабана из духового оркестра, хотя самого оркестра не было слышно. На дворе было «седьмое ноября — красный день календаря». Сорокалетие Октябрьской Социалистической революции.

Всесоюзное телевидение с самого утра вело праздничный репортаж с Красной площади.

У Татьяны дома телевизора не было, и поэтому она прибежала ко мне без пятнадцати девять, чтобы не пропустить военный парад на Красной площади.

Парад принимал новоиспеченный, назначенный всего три дня назад министр обороны Родион Яковлевич Малиновский.

Мы с Татьяной пожалели о маршале Жукове. Он нам очень нравился. Особенно его необыкновенно прямая кавалеристская посадка и то, как он невидимо, но точно управлял своею белой лошадью. И лошадь нам очень нравилась…

В тот день впервые по Красной площади провезли ракеты. Наверное, такими ракетами и были запущены оба спутника земли. Мне стало совсем грустно. Ведь по экрану проплывала моя несбывшаяся судьба. Ведь это я могла стоять сейчас на гостевых трибунах возле мавзолея и с тайной гордостью слушать испуганно-изумленные возгласы заморских военных атташе, торопливо щелкающих своими фотоаппаратами. И чувствовать себя причастной к этой могуществен ной и грозной технике.

На трибунах мавзолея цвет мирового коммунистического движения: Янош Кадар, Пальмиро Тольятти, Антонин Новотный, Тодор Живков, Жак Дюкло, Хо Ши Мин, Отто Гротеволь, Вальтер Ульбрихт, Климент Ефремович Вороши лов, Никита Сергеевич Хрущев, Родион Яковлевич Малиновский, Мао Цзедун (самый почетный иностранный гость), Николай Александрович Булганин, Анастас Иванович Микоян, Михаил Андреевич Суслов, Ким Ир Сен, Вильям Широкий, Энвер Ходжа, Леонид Ильич Брежнев, Екатерина Алексеевна Фурцева, Владислав Гомулка, Юзеф Циранке вич, Александр Завадский (председатель Государственного совета Польской Народной Республики), Алексей Никола евич Косыгин, Николай Михайлович Шверник, Аверкий Борисович Аристов, Михаил Георгиевич Первухин, Отто Вильгельмович Куусинен, Юмжагийн Цеденбал. [1]

Когда Юрий Левитан назвал имя Мао Цзедуна, я толкнула Татьяну локтем.

— Смотри, твой.

— Боже мой! — сказала Татьяна. — Тут столько всего прошло, а он совсем не изменился.

Мы выпили за его здоровье.

— А хорошо бы встретиться с ним, напомнить ему о былом и напроситься к нему в гости… — задумчиво сказала Татьяна. — А как же Юрик, твой биолог? — спросила я.

— Ты с ума сошла? Я же с познавательными целями. Конечно, я поехала бы только с Юриком. Знаешь, что я подумала… — Татьяна замолчала и изучающе посмотрела на меня, словно не решаясь продолжать.

Я подождала немного, но так как она упорно молчала и отводила глаза, я подбодрила ее:

— Давай-давай, говори! После того что случилось, мне ничего не страшно.

— Понимаешь, Маня, мне очень жалко…

— Чего тебе жалко?

— Мне жалко, что я не девушка…

— В каком смысле? — весело удивилась я.

— В самом обыкновенном. Мне жалко, что я не подарю свою невинность и чистоту Юрику на свадьбу…

На ее глаза вдруг навернулись самые неподдельные слезы.

— Да Господь с тобой, девочка моя, ты же сама мне говорила, что внушила Юрику, будто именно он лишил тебя невинности! — возмутилась такому ханжеству я.

— Но ведь это неправда, — всхлипнула Татьяна, — ты же знаешь…

— Но я ему никогда не скажу.

— Ну и что? Я-то сама это знаю. И Бог знает…

— Это что-то новенькое…

— Я вчера в церкви была, — сказала Татьяна и заревела в голос.

— Ну, ладно, ладно… — Я подошла к ней и прижала к себе ее бедовую кудрявую головку. — Как же ты там оказалась?

— К нам бабушка из Мытищ приехала.

— Ну и что?

— Она пошла в церковь на улице Неждановой, а я за ней увязалась. Сперва думала, что просто так иду, из любопытства, а как пришла туда, так страшно стало…

— Ну чего ты испугалась, глупенькая? — улыбнулась я, поглаживая ее по головке. — Разве в церкви страшно?

— Я испугалась потерять Юрика… — Татьяна заревела с новой силой, и я почувствовала, как от ее слез промокает платье на моем животе.

— А ну-ка, выкладывай, — приказала я, вытирая ей слезы чистой салфеткой, которой накрывала хлеб.

— Ну, когда мы пришли, там шла служба… Бабушка тихонечко подала записочки, купила и поставила кому на до свечки…

— Я не о церкви, я о Юрике тебя спрашиваю, — перебила ее я.

— А я о ком? — удивилась Татьяна. — И я о нем же. Значит, поставила бабуля свечки и начала молиться… И тут я подумала, что раньше, до революции, прежде чем парень девку поцелует, он ходит за ней месяцами и любуется ею издалека. Потом они знакомятся, потом объявляют помолвку. Он дарит ей колечко, и все люди знают, что они теперь жених и невеста. Им теперь прилично появляться везде вдвоем. На них все смотрят и улыбаются, потому что всем приятно видеть жениха и невесту. Потом они венчаются в церкви. Над ними держат венцы, я в «Огоньке» на картинке видела… Красиво. Потом живут, деток воспитывают… А сейчас что? Бабы как взбесились. Сами к мужикам пристают. Невинность никому не нужна… Знаешь, что Юрик сказал, когда якобы лишил меня невинности?

— Что? — рассеяно спросила я. До меня начало доходить, что Танькины слова относятся больше ко мне, чем к ней самой. — Он спросил, и чего ты до сих пор терпела?

— В каком смысле?

— В том самом. В том смысле, что ему всегда достается черная работа.

— Так что — он был бы рад, если б ты уже была не девочкой?

— Выходит, так. Он еще сказал, что с биологической точки зрения невинность абсурд, шутка природы, и не несет ни одной полезной функции, даже наоборот — случаются заражения после дефлорации, потому что прежде всего это травма. Не столько душевная, сколько физическая. Он сказал, что девственная плева есть только у людей. Ни у одного из многих миллионов видов животных ее нет. И заметь, говорит, никто от этого не страдает. Он сказал, что в Америке девочек при рождении хирургическим путем лишают невинности и вырезают аппендицит…

— А ты что?

— А я, как дура, заревела…

— Из-за чего? У тебя же ее давно не было?

— А я представила, что было бы со мной, если б я действительно ее сберегла для него, а он бы мне заявил такое… И потом, было обидно… Я так долго подгадывала, чтобы был самый конец месячных… Все время не получалось, не совпадало. То он не мог, то я…

— Ничего не понимаю. Так чего же ты испугалась в церкви?

— Я подумала, что не зря все это придумано…

— Что?

— Ну там помолвка, венчание, белая фата, невинность… А мы все нарушаем с самого конца и до самого начала… Вот мне и страшно стало. А что если я его потеряю за то, что не соблюла себя…

— А что, уже есть какие-то признаки? — встревожилась я.

— Пока нет… — снова зарыдала Татьяна.

— Так что же ты плачешь?

— А у тебя были признаки? И все в одну минуту развалилось?

— Ну ладно, прекрати хныкать. Значит, у вас все нормально?

— Ага… — сказала Татьяна, вытирая слезы и делая над собой усилие. — Весной, когда он защитит диплом, пойдем расписываться. И то это я оттягиваю, а то пошли бы завтра…

Татьяна снова заревела в голос.

— Ну слушай, это уже черт знает что! — возмутилась я и сделала телевизор на полную громкость. — Чего ты теперь-то ревешь белугой, если все так хорошо.

— А ему, паразиту, все равно, что завтра пойти расписываться, что через год, что никогда… Он считает все эти расписки пережитками феодального общества и вообще мещанством… Он говорит, что если люди любят друг друга, то им не обязательно расписываться в этом на казенных бумагах…