Двери двух других комнат выходили в гостиную. Я, стараясь не дышать, бросилась в комнату Родиона. Там было пусто. Я рванула на себя дверь в мою спальню, и у меня по холодела спина — она была заперта… Сперва я как сумасшедшая заколотила в нее кулаками и тут увидела, что черное пятно на потолке подернулось по краям голубыми огоньками…

Двумя руками с нечеловеческой силой я рванула на себя дверную ручку, и она осталась у меня в руках. Я отчетливо увидела старинный, еще кованый засов, на который испокон веков запиралась эта дверь. С Родиной двери я на всякий случай точно такой же засов сняла много лет назад, как только мы сюда приехали в первый раз, а вот про свой не сообразила…

Никогда в жизни не подозревала в себе такой холодной рассудочности. В одну секунду осознав всю катастрофичность положения, я схватила в Родиной комнате шерстяной плед и набросила его на телевизор, выиграв тем самым не сколько мгновений. Одеяло было нетолстое и должно было прогореть. Но пламя перестало бить в потолок.

Я выбежала на улицу, прихватив с веранды табуретку, и подбежала к своему окну, которое было наглухо закрыто, хотя я помнила, что не закрывала его. Я схватила валявшуюся неподалеку железную садовую лейку и разбила окно.

Табуретка никак не хотела становиться. Тонкие ее ножки проваливались в землю, и два раза я падала. На третий раз мне удалось просунуть руку сквозь разбитое стекло и от крыть нижний шпингалет. Если б был закрыт и верхний, то не знаю, чем кончилось бы дело. Но, на мое счастье, он плохо запирался, и окно на него не закрывали. Я распахнула створки рамы.

Сбросив с подоконника крупные стекла, я кое-как подтянулась на руках и, чувствуя, как острый осколок несильно впивается в меня, навалилась животом на подоконник, перевесилась внутрь и нелепо, перебирая по полу руками, вползла в комнату.

Родя лежал без чувств лицом вниз около запертой на засов двери. Около его головы расплылось по полу кровавое пятно.

В гостиной раздался громкий хлопок. Я поняла, что это взорвалась трубка телевизора. Когда я осторожно открыла дверь и выглянула в гостиную, там горело под стеной отброшенное взрывом одеяло и занимались обои. Отвратительно пахло паленой шерстью. Но пройти через гостиную на веранду и дальше на улицу было еще можно.

Я перевернула Родиона и, не размышляя над тем, что с ним, подхватила его под мышки и поволокла в гостиную. Вернее, хотела поволочь, но это у меня не очень-то получи лось. Располневший Родя, я думаю, весил к тому времени не меньше ста килограммов, и тащить бесчувственное тело согнувшись было невозможно. В моих руках не хватало силы, и они все время выскальзывали…

На какое-то время меня охватила паника. Я поняла, что не вытащу его из огня и не успею позвать на помощь, потому что через минуту-другую обитые фанерой под обоями стены вспыхнут, как береста… И тут меня словно осенило… Я схватила с кровати простыню, скрутила ее жгутом, подсунула ему под спину, вывела концы под мышки, намотала их на руку и потянула его волоком по полу, не разбирая дороги, опрокидывая стулья.

С деревянной в три ступеньки лесенки, ведущей на крыльцо, он съехал легко… Я успокоилась, только оттащив его на безопасное расстояние от дома.

Не знаю, что было бы с нами, если б не эта простыня. Конечно же, я бы его не бросила и пыталась вытащить до тех пор, пока сама не потеряла сознание от удушья… Так оба и сгорели бы…

Это моя заступница, Божественная тезка моя, Пресвятая Богородица меня надоумила и спасла. Самой бы мне это и в голову не пришло…

Флигель удалось потушить по счастливой случайности.

Увидев дым, прибежал сосед с огнетушителем и сбил огонь с потолка и стен, а костер на полу залили водой.

Родион был без сознания, но жив. Кровь на полу была из носа. Он разбил его, когда упал плашмя, потеряв сознание. В себя он пришел очень не скоро… Он открыл глаза только после уколов врача скорой помощи, но еще долго не мог произнести ни слова.

После пережитого шока у него опять наступило резкое ухудшение. Он снова не узнавал меня и не выговаривал даже слово «вода».

Судьба погнала меня по второму кругу… Родион опять лежал в госпитале, а я снова каждый день ходила к нему, как на работу. Опять кормила его с ложечки, помогала облегчаться, обмывала, боролась с пролежнями… В общем, как говорится в детской поговорке: «Лыко — мочало, начинаем игру сначала…»

С той лишь разницей, что на этот раз я таила в своем сердце обиду на Родю. За то, что он повторил попытку покончить с собой… Допустим, телевизор загорелся сам по себе, я о таких случаях слышала, но зачем он заперся в моей комнате? Зачем закрыл на щеколду окно? Во всех этих действиях был явный умысел. Ведь если допустить, что он сделал это бессознательно, от страха, спасаясь от огня, то не логичнее ли ему было спасаться на веранде или в своей комнате, к которой он привык за много лет. Но там не было запоров, и потому он заперся в моей. Чтобы уже наверняка его не смогли спасти…

То, что все было не так, объяснил мне Марик Утицкий. Он возвращался через Москву из отпуска, который провел на юге, в Североморск, куда перебрался из Полярного, став главным хирургом всего Северного флота.

У него было свободных три дня, и я предложила остановиться у меня, тем более, что жила в тот момент одна. Левушка должен был приехать из пионерского лагеря только через неделю, Родион лежал в госпитале, и я проводила там по полдня…

В первый же вечер, когда мы по-свойски сидели на кухне за бутылочкой коньяка, Марик, выслушав историю с пожаром, снял камень с моей души.

— Нет, это была не попытка самоубийства, — решительно сказал он. — Просто память и подсознание сыграли с ним злую шутку. Этот пожар, дым и особенно характерный запах горящей изоляции ввели его в состояние шока и снова перенесли на подводную лодку. Ведь и там неполадки в системе охлаждения реактора возникли в результате короткого замыкания электропроводки и пожара… И он, как старый подплав, сделал то, что необходимо делать на лодке в подобной ситуации — задраил все переборки, ведущие в горящий отсек. А на всплытие он не имел права ни при каких обстоятельствах…

У меня отлегло от сердца после таких слов.

Мы славно поболтали за бутылочкой. Марик рассказал об общих знакомых, о том, кого повысили, кто ушел на пенсию, кого перевели в другое место. Оказывается, Тася вышла замуж за штатского — прораба на строительстве Дома культуры. Военный городок в последнее время начал бурно расти и развиваться, и поэтому в него понаехало много строителей, в основном вербованных.

Потом Марик стал сетовать на свою одинокую жизнь, на то, что даже в Североморске трудно найти достойную девушку.

— Если и есть стоящие, то они давно разобраны, — сказал он, со значением глядя мне в глаза. — Ты же сама знаешь, что хорошенькие и умненькие сами по себе до нас не доплывают, их расхватывают по пути… А к нашему острову, как говорится, если что и прибьет, то не дерьмо, так щепку…

— А ты бы привез себе жену с юга, — смеясь, предложила я. — Там невест — пруд пруди.

— Если б нашел такую, как ты, то ни на секунду не задумывался бы… — глаза его затуманились. — Ты же знаешь, что ты мне всегда нравилась…

— Да ладно тебе, — отмахнулась я. — Мы же с тобой друзья…

Однажды в Полярном на какой-то вечеринке, не обращая внимания на Родиона и на остальных гостей, крепко поддавший Марик вдруг начал признаваться мне в любви: «Я такую ждал всю жизнь, — кричал он, — и буду ждать! Что бы ни случилось — знай, что я тебя жду…» Его быстренько увели дюжие офицеры и даже собирались поколотить, «чтоб не каркал», и не сделали это только из уважения к нему как к специалисту.

Присутствующие на вечеринке дамы знали Марика как выдающегося ходока, и поэтому его пьяное признание (а известно — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке) произвело большое впечатление…

— А чему мешает наша дружба? — спросил он, положив руку мне на плечо.

— Ну, ладно, ладно… — Я осторожно сняла его руку с плеча и поднялась, — так хорошо говорили… Не стоит перескакивать в другую тональность…