Нет, это моя реплика, отвечает он. И поэтому я звоню. Я мешаю?

Нет. Никогда, по какой-то странной причине ты всегда звонишь, когда я одна. Откуда ты это знаешь?

Потому что я шпионю за тобой.

Отлично. Что же я делаю сейчас?

Ты в туалете.

Врешь! Как ты мог это знать?

Я же сказал. Послушай, к сожалению, вечером я улетаю в Венецию.

И долго тебя не будет?

Четыре дня.

Что ты будешь там делать?

Ну… у меня там семинар по виноделию.

Странное, однако, место для проведения семинара.

Странно было бы провести его на Тулэ. [23]

Четыре дня. Это вечность. Через четыре дня луна будет уже на ущербе. Ты видел, какой красивой она была вчера? Почти полная.

Послушай. В полночь ты должна посмотреть на луну. Ты должна посмотреть на нее и подождать, когда я пошлю тебе привет из Венеции.

Обещаешь?

Обещаю.

О нет, я уже скучаю по тебе.

Они говорят еще полчаса. Такие разговоры имеют смысл только для тех двоих, кто их ведет, и они абсолютно бессмысленны для посторонних. Как двое маленьких детей, которые стоят и кричат друг другу бессмысленные междометия по телефону и никак не могут набаловаться.

Зэт, я боюсь, говорит она неожиданно серьезно.

Боишься? Ты не должна бояться.

Я боюсь, что я влюбилась так искренне, что буду вынуждена уйти от Франсуа. Это меня пугает.

Знаешь, все кончится хорошо, а если нет, значит, это еще не конец.

Она смеется. И хочет ему верить.

Манон звонит Радиге. Включается автоответчик. Он, наверное, протягивает клиентке бумажный платок и делает звук потише. Манон быстро просит его послать счет за расследование. Но проходит пару минут, прежде чем на улице Дюнкерк, 44 на пятом этаже звонит телефон. Радиге звонит Манон. Он уважает ее желание, но не может не обратить внимание на след, который, к большому сожалению, прошел мимо его внимания и который, по его мнению, все-таки имеет значение.

Да? Манон считает, что этой репликой она дает понять, что не хочет слышать, что он выяснил, но ее интонация слишком неопределенная.

Напротив вас, на улице Дюнкерк, 55, живет женщина, которая работает в «Bouquet du Nord» — кафе между улицей Мабёж и бульваром Мажанта. У нее ребенок от вашего мужа. И я подумал, что вам нужно это знать и, возможно, принять какие-то меры. Только подумайте: на той же улице!

Радиге не из тех, кто ошибается. А вот Манон, с тех пор как звонила фотограф, убеждала себя в том, что ты ошиблась номером. Ошиблись номером.

Алло. Мадам Токе. Вы тут?

Вы совсем обезумели, Эрик? Или просто слегка тронулись? Мадам сидит в гостиной за утренним чаем.

Да, это не исключено. Но на что вы сейчас намекаете?

Ни на что не похоже звонить мне в неурочное время и говорить о замене, отпуске главврача и бог знает о чем, да еще таким повелительным тоном! Я не могу сказать это более четко и однозначно: мы договорились на шесть дней в неделю, семь часов в день. Гибкие часы работы. Отпуск обговаривается за месяц. Это не обсуждается, и если вас что-то не устраивает, я вынуждена взять на работу вашего заместителя, хотя он необычайно скучный. Но, по крайней мере, надежный.

Когда Эрик провожает мадам на физиотерапию, он чувствует себя побитой собакой. Он неразговорчив, делает, что она говорит и покупает те продукты, которые она хочет. После обеда ей надо отдохнуть, и она просит его связаться с тем господином, который будет его замещать, — слово вырывается с насмешкой. Телефон здесь.

Как будто он этого не знал.

Дети плачут. Старший брат и сестра. Самый младший — еще грудной и спит. Эти двое детей стоят, выпрямившись, между ссорящимися родителями. На улице. Не в первый раз мама выносит ссору на улицу. Ее взгляд тяжелый, как и ее лицо. Темный. Слезы мальчика рисуют полоски на его пыльных щеках. Вязаная шапка, надетая на нем, слишком большая. Слезы уродуют лицо девочки. Отец тормошит сына и говорит что-то на иностранном языке. У цыган так и не появилось собственной страны. У этой семьи, может быть, когда-то было свое место, но это не факт. Мальчику влепляют пощечину, как будто он во всем виноват, как будто именно он не должен плакать. Сейчас он все еще плачет. Но однажды он перестанет, чтобы не плакать больше никогда. Никогда, обещает он себе. В тот день он будет плакать в последний раз. Надо сжать сердце и стать жестким. Когда наступит этот день, даже порка уже ничего не будет значить. Сабатин хочется прекратить это, сказать что-нибудь, что-нибудь сделать. Но она не знает их языка и довольствуется тем, что проносится мимо и пытается не забрать это чувство с собой.

Это совсем не шикарный ресторан. Не туристический. Довольно забавно, ведь можно было бы подумать, что туристические агентства борются друг с другом за право сидеть среди настоящих гондольеров в бело-синих полосатых майках. Но они — единственные иностранцы. Это место, где обедают гондольеры, и в меню только три закуски, три главных блюда и два десерта. Ничего не изменилось и осталось таким, каким было в первый раз, когда он путешествовал по Европе. Такие же длинные столы. Вино подается в коричневых глиняных кувшинах.

Время — пять минут первого. В последний раз, когда он смотрел на часы, был час дня. Когда двое сидят в ресторане и не разговаривают друг с другом, это привлекает внимание окружающих. И стесняет гораздо больше, чем громкий разговор. О чем они молчат? Они заказали обед. Ждут еду. Когда ее приносят, они тоже молчат. Чего она хочет?

В отеле она ложится на кровать прямо в костюме. На Санта-Мария-делла-Салюте звонят часы. Бьют. Гремят. Заполняют всю комнату, выдержанную в кремовых и бежевых тонах. Ковер такой толстый, что в нем остаются следы. Когда бой часов заканчивается, обрушивается молчание. Тяжелое, как бетон. С тех пор, как они приехали вчера вечером, Манон не проронила ни слова и отвечала односложно. Вчера, когда он выходил, она не спросила, куда он идет. Была полночь; когда он вернулся полчаса спустя, она не спала.

Она лежит на кровати и смотрит в потолок. Сейчас ты должен рассказать мне то, о чем молчишь.

У Зефира во рту вкус жженой резины. Что она хочет знать? Что она уже знает? Что я должен тебе рассказать?

Разве я не ясно выразилась?

Мы поехали в самый романтический город в мире, чтобы провести тренинг?

Честно говоря, я бы хотела, чтобы ты был только моим.

Он погружается в кресло. Оно очень глубокое, с высокой спинкой. Он чувствует себя маленьким. Его мозг отключается. Что она знает? Чем он может ограничиться в своем рассказе? Сабатин, Роз, Лулу? Работой? Ты должна дать мне подсказку.

Знаешь, мне кажется, ты должен начать с конца.

Подойди. Его рука такая же тяжелая, как и все его тело, когда он протягивает ей ее.

Ты не хочешь мне ответить?

Знаешь, у многих мужчин есть подруга, это ничего не значит.

Ничего не значит, что ты спишь с другой женщиной?

Кто сказал, что я это делаю?

Я знаю, что ты это делаешь.

Это прошло.

Но с ребенком ты не можешь расстаться.

Он чувствует облегчение. Странно.

Это было ошибкой, по-другому сказать не могу.

Сколько лет ребенку?

Манон не разрешает себе плакать.

Пол года.

И ты признал отцовство?

Зефир внезапно понимает, что он никогда не сомневался, что Лулу — его дочь. Нет.

Почему тогда ты ходишь с ней к фотографу?

От целлулоида исходит тошнотворный, химический запах, прежде чем усиленный линзой солнечный луч зажигает велосипедную покрышку. Давай пройдемся?

Нет, ты останешься здесь.

Да, но мне нужен воздух.

Включи кондиционер. А твоя работа?

Что с ней?

Почему ты не спас того мужчину в ресторане? Это же твой врачебный долг. Кто ты, собственно?