Не так очевидно другое: Сабатин не прислушивается К своему беспокойству. Сейчас звонит уже ее телефон. Зэт из автомата.

Я… Я думала, что звонила тебе, но трубку подняла женщина, которая понятия не имела, кто ты, а позавчера, я думаю, я звонила, твоей жене, а она понятий не имела, что у вас ребенок.

Нет, ты не сделала этого!

Сделала.

Я хочу увидеть тебя. Сейчас.

Да, но…

Мы можем встретиться в том кафе на улице Де Мартир, где мы уже были?

Там, где мы пили на брудершафт?

Да.

Да.

Бумажный пакет с ручками может порваться различными способами с большими или меньшими неприятными последствиями, все зависит от характера содержимого и от качества пола. Если рвется только одна ручка, в руке остается другая. Что-то может выпасть, и не так уж это катастрофично, если подумать, что там бутылки и продукты. И трудно предположить, что обе ручки отпадут одновременно. Но из-за того, что рвется дно, или пакет порвался сбоку, бутылки, банки с джемом и горчица приземляются на мраморный пол посреди магазина одежды, и все это разлетается по сторонам. Это отнюдь не странно и не редко. Это случается. Объем несчастных случаев варьируется. Но это определенно не очень приятно. Подсолнечное масло, вино, джем, все липкое, как кровь, битое стекло и остатки чего-то, что стало невозможно использовать, лежит у ног того, кто по той или иной причине всегда укоризненно смотрит в небо. Бог ты мой!

Зэт не носит никаких пакетов. Никакого дна нет. Просто похожее ощущение. Какой ужас. Повсюду! Madre santissima! [14]

Когда он, запыхавшись, открывает дверь, Сабатин уже сидит в кафе. Она поворачивает голову и смущенно на него смотрит. Ему очень хочется услышать о тех двух телефонных звонках и очень нехочется о них слышать.

Должна признаться, говорит она после того, как откашлялась, что я запуталась.

Что будешь пить?

Чай, пожалуйста.

Два чая.

Не шампанского? Подмигивает официант. Им обоим.

Нет, сегодня праздник отменяется, отвечает он. Бодрым голосом. Странно.

У нее першит в горле. У тебя есть жена и дочь?

Да.

Но…

Только одна маленькая деталь: моя жена не знает, что у меня есть дочь.

То есть та, с кем я только что говорила, — мама Лулу?

Когда первое отчаяние приземлилось вокруг разбросанного посреди отполированного пола хозяйства, злость, даже ярость — естественная реакция. Ему хочется, чтобы это дерьмо растеклось повсюду.

Это так?

Или нет.

Что — нет?

Или не так.

Язык может стать для утопающего последней надеждой.

Я не понимаю, что ты говоришь, Зэт. Но…

Его взгляд устремляется куда-то в даль. Смотрит из окна прямо туда, где он хотел бы сейчас очутиться.

Конечно, дело не мое, просто ты меня больше не увидишь. И это, пожалуй, самое правильное. Так говорит Сабатин. Как женщина, про которую забыл ее тайный любовник, в тайном месте, в том ресторане, в котором ей была назначена встреча и где она сейчас получила извиняющуюся SMS. «Ты меня никогда больше не увидишь». Ответила бы женщина. Не имея этого в виду. Поскольку для этой встречи она отдала слишком много себя и своих мечтаний. Всю себя. И это новое платье. Женщина могла бы написать еще: «Я ненавижу тебя и то, что ты делаешь со мной». И то, и другое — ложь.

Но сейчас другая ситуация: Сабатин не может послать SMS Зэту, так как у него нет устройства, которое могло бы ее получить. Он сидит прямо напротив нее. На ней нет платья. На ней длинные брюки. Но есть нечто общее. Попытка быть решительной. Последовательной. Отрезать. Одно желание. Наказать. В этот момент женщина не думает, что наказывает себя больше, чем его. Но он ведь не пришел в условленный час в условленное место? Он слишком трусливый, чтобы прийти на тайный перекресток между временем и пространством? Может быть, ему хочется прекратить все это? Может быть, но она этого не видит. Не хочет видеть. Она хочет все разорвать, чтобы ее не ранили еще больше. Она просто забывает, что влечение не остановить вердиктом. Влечение к чему? Она же его не знает. Может, влечение именно ко всему тому, чего она не знает и думает, что в нем есть? Влечение к тому чувству, которое связано с ним. Сейчас она внушает себе, что влечение испарится, если она все разорвет. Сейчас. Нет, она не думает. Ее ранили куда-то, где мысли не задерживаются даже на время.

У него начинает сводить правую ногу, и, хотя он кладет в чай два пакетика сахара, во рту у него все еще горький зеленовато-желтый привкус.

То есть у тебя ребенок от любовницы, так?

Послушай, вот что я тебе скажу: связь с Моникой Левински не стала бы скандалом, если бы Овальный кабинет находился в Елисейском дворце. И когда о дочери Миттерана узнала общественность, это не произвело большого впечатления. Он просто был настоящим развратником, настоящим французом.

Почему?

Почему это не стало скандалом, таким же, как Клинтон-Левински?

Мне все равно. Почему?

Его взгляд трудно разгадать. Во всяком случае, его не может разгадать она. Почему ты звонила моей жене, позволь спросить?

Потому что я скучала по твоему голосу. Намерение никогда не видеть его больше пропало. Ее недавнее высказывание утратило искренность.

И ты позвонила моей жене. Ну, теперь понятно.

Да, но ты сказал, что она знала, что вас должны фотографировать. И вот я подумала… Она лжет, так как правда такова, что она ни о чем не думала, когда звонила… Я подумала, что так как она знала, что ты был у фотографа, то я просто хотела сказать, что фотографии готовы.

И мать… мать моей дочери? Почему ты позвонила ей?

Ты сам все затеял. Я просто перезвонила. С этим разбирайся сам. И с другим тоже.

Но во сколько игр он играет одновременно? Она отодвигает стул, так что он чуть не падает, встает. Ты меня больше не увидишь. Ясно? Если мы встретимся на улице, я тебя не знаю.

У нее зеленые глаза.

Он берет ее за руку. Она теплая. Влажная. Сабатин пробует вырвать ее. Сядь. Присядь же.

По его щекам текут слезы. В две узкие четкие бороздки. Из глаз, по его щекам.

Если тот, кто стоит со всем своим хозяйством на мраморному полу в эксклюзивном магазине одежды, до этого получил штраф за парковку, поссорился со своим сыном-тинейджером, и у него украли бумажник, пакет для него является просто еще одним ударом судьбы. К черту все. И вот он плачет теми слезами, которые в детстве невозможно было сдержать, когда большие дети начинали издеваться, а взрослые давали тебе незаслуженный шлепок. Плачет непроизвольно. Бессилие — одно из самых опасных чувств, потому что пассивность, бездействие создают пустоту, черную дыру, которая всасывает в себя всю окружающую энергию.

Сабатин думает, что эти слезы — из страха ее потерять, и они затрагивают в ней чувства, родственные материнским. Она садится напротив.

Ей хочется что-нибудь ему подарить. Но единственное, что есть у нее в сумке — то единственное, что она подарить не может. Черная лаковая коробочка с красной печатью и золотыми буквами. Это тебе!

Что это?

Секрет. Отцовский подарок. Теперь это должно быть у тебя — это то, что я больше всего люблю.

Ты — чудо. Но не стоит, спасибо. Такие вещи не дарят.

Коробочка стоит посреди стола. Руки Сабатин на столе, ладонями вверх. Он наклоняется и целует сначала одну, потом другую ладонь. Сморкается в бумажную салфетку и зовет официанта. Праздник все-таки не отменяется, так что мы хотели бы два бокала шампанского.

Это уж слишком. Смеется она.

Сказал «а», так и говори «а»!

Что он имеет в виду? Может, он сам не понимает, но звучит забавно.

Дорогая, не надо. Он отодвигает коробочку. Но все равно спасибо.

Как мотоциклы звучат по-разному в первой и во второй половине дня, так и шампанское разное на вкус в разных ситуациях. Они опять пьют «Вдову Клико». Но сегодня оно другое. Лучше, чем в прошлый раз.

Пойдем, говорит он внезапно. Я должен тебе кое-что показать. Он берет ее за руку и тащит вниз по лестнице. Голосом гида он говорит: здесь по левую сторону вы видите телефонную будку, откуда можно осуществить как входящие, так и исходящие вызовы, по правую руку от вас мужской туалет, а здесь — женский. Он находит в кармане двадцать сантимов.