– Люкс, – неожиданно для себя сказал Николай Георгиевич забытое слово.
– Или! – подтвердил Коля.
– А скажи, – освоился Нелединский, – что это ты там высматривал на горизонте?
– А, так, телки должны приехать.
– Из-за горизонта? – удивился Кока.
– Почему из-за горизонта – с Аркадии.
– Так ты же на горизонт смотрел?
– Так интересно же.
Золотистый Коля сообщил, что университет таки строит себе причал, что песок намоют, ничего, флот будет насчитывать двенадцать единиц, а то и больше, его взяли боцманом, но пока держат за сторожа. А лодка – лодка вон стоит, по ту сторону причала, просто ялик, а мотор – «вихрь». Но он со временем, гадом будет, если не выбьет себе настоящий адмиральский катер.
Жена у него есть, как же, они на Второй заставе, свой домик у мамы, и дочка есть – двухлетняя Сусанночка.
Коля беспечно болтал ногами, и Нелединский не мог разобрать, что на них вытатуировано. Это мешало разговаривать, раздражало, Николай схватил Колю за колено.
– Стой! Ну-ка, что там?
Коля послушно вытянул ноги, и Николай, изогнув шею, прочел: «Они устали, но до пивной дойдут».
– А-а, – разочарованно протянул Кока, он рассчитывал на что-нибудь более интересное, – сидел?
– Нет еще, – серьезно ответил Коля, как будто речь шла об армии. – Слышишь, Кела, – задумчиво сказал он, полулежа ковыряя в зубах, – бабки есть?
«Ну, начинается», – с тоской подумал Кока.
– А сколько?
– Та сколько… Пара копеек, пятера, я знаю… Если нет, – Коля живо сел, – я дам. Не западло, надо сбегать, взять шмурдила. Сам знаешь, я на посту, да и телки вот-вот подъедут.
– Куда, аж в Аркадию?
– Та что ты гонишь, какая Аркадия? Тут, метров триста, под «Россией» навес такой, люля-кебабная.
– А что брать? – вздохнул Нелединский.
– Постой, сумку найду. Да любое, только не водку, устал пить ее каждый день как нанятый. Там есть белое «Европейское», знаешь, бомбы, по восемьдесят семь копеек. Они там с наценкой, по рубчику выйдет.
За дверью послышался шум, кто-то съезжал по крутой тропинке на пятках, обрывая руками верхушки бурьяна. Залаяла собака.
– Заткнись, Шурик, – вяло сказал Коля, – дурная совсем стала, старая…
– Шурик… Дурная?
– Так она ж сука.
– А почему Шурик?
– Есть тут один, – усмехнулся Коля, – тоже сука.
Послышался звонкий неумелый мат, и в будку вошел мальчик лет шестнадцати-семнадцати. Увидев постороннего, он покраснел и вежливо кивнул.
– А, Игорек, – обрадовался Коля, – а это – Николай Георгиевич, одессит с Ташкента.
Игорь еще раз кивнул и сделал попытку протянуть руку. Нелединский его опередил. Игорь был черноволос, волосы торчали ежиком, синие глаза с девичьими ресницами под прямыми бровями смотрели доверчиво, но с достоинством. Маленький рот выглядел странновато под многообещающим носом, загибающимся на конце. На веснушчатых щеках кругами вился белый пушок. При небольшом росте он ухитрялся сутулиться. Говорил быстро, проглатывая окончания слов. «Фаюмский портрет», – подумал Кока, так вот почему ему показалось, что он уже где-то видел этого пацана. Этого и правда не могло быть: когда Нелединский последний раз был в Одессе, тот был еще совсем маленьким…
– Их тут целая мешпуха, – рассказывал Коля. – И дядя приходит, и двоюродные братья, и второй дядя, и третий тоже иногда бывает. И еще один дядя в Москве.
– Постой, постой, – что-то забрезжило, – как зовут твоего московского дядю?
– Карл.
– Ну, ты даешь, – изумился Николай Георгиевич, – так ты… сын Розы?
Игорь вытаращил глаза: что-что, а имя мамы здесь еще не упоминалось.
– Я – Кока, – торжественно, как Дубровский, объявил Николай.
– Ну, школяр, теперь бежи за шмурдилом!
Игорь смутился:
– Вообще-то у меня завтра последний экзамен, я забежал скупаться, конечно, сбегаю, вот только окунусь, но мне скоро надо бежать, биология все-таки, а я не готовился, сейчас только окунусь. Кто-нибудь пойдет?
– Уже холодно, для меня во всяком случае, – улыбнулся Кока.
– Игорек, ты же знаешь, что я не купаюсь, – горделиво сказал боцман. – Иногда только, с сильного бодуна.
Мокрый Игорь побежал за шмурдилом. Они сидели на берегу. Заметно вечерело. Тень дальнего обрыва закрыла халабуду наползла на пирс.
Под пирсом вода было темно-зеленая, а дальше – молочная, белая, теплая. Розовое небо стало выпуклым, накатилось рулоном над горизонтом. Белый прогулочный кораблик плыл, освещенный, из Аркадии в порт. В иллюминаторах ослепительно полыхало солнце. Кораблик взвыл, и едва последняя нота сирены утихла, раздалось из рубки: «А-А-Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех…»
Справа, со стороны той же Аркадии, из-за скал, выскочила моторка, метрах в десяти от пирса сделала крутой вираж и уткнулась, заглохнув, в берег. Смеясь, выскочили две девушки, легко оттолкнули лодку Парень в лодке повозился с мотором, дернул за веревочку, круто лег на левый борт и помчался обратно. Девушки, прихрамывая на высоких каблуках, подходили. Им было лет по восемнадцать-двадцать. Крупную блондинку звали Марина, она была в розовом и улыбалась. Вторая, маленькая и черная, была в серой кофточке с красным и зеленым люрексом, в плиссированной юбке и белых носочках при черных лодочках. Она явно стеснялась и поглядывала исподлобья, как землеройка. Звали ее Анжела.
– А этот штымп куда поехал? – поздоровался Коля.
– На хату, а может и нет, – смеялась Марина.
– Чего ж не зашел?
– Та то ж Димец!
– А-а, – понял Коля.
Кока ничего не понял, да он и не слышал. Встреча с Игорем была приятной неожиданностью, но было и неприятно и жаль себя, что мир так тесен, что племя младое ходит по его берегам, живет ими, и наверняка интереснее. Если бы это были чужие, ладно. Чужие везде, а так… Будто что-то у нас не получилось.
Скатился Игорь с полной сумкой, подсел к Нелединскому.
– Я вас… тебя хорошо помню. Вы еще с Плющом заходили к нам на Жуковского играть на моем детском бильярде. Помнишь, такой, с никелированными шариками…
Темнело, Анжела все смелее поглядывала на Нелединского, часто смеялась, быстро-быстро постукивая кулачком по коленке. После каждого стакана она становилась все привлекательнее.
Кофточка ее оказалась черной, благородного покроя и без всяких блесток. Игорь что-то доказывал, говорил о йогах, о самосовершенстве, о карме. Николай объяснял, что все это модные бредни, и если говорить о творчестве, а Игорь, как он понимает, поэт, то вся эта ахинея и творчество несовместны. Игорь не соглашался, и Нелединский предложил поговорить об этом через десять лет ровно в шесть часов вечера тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. На том и порешили. Игорь исчез. Кто-то темный и высокий подошел от берега, залаяла Шурик.
– Добрый вечер всем, – сказал благообразный старик с загорелой бритой головой.
– Привет, Семеныч, – ответил Коля.
Семеныч взял налитый стакан, пригляделся к Нелединскому и представился:
– Владислав Семенович Кучинский, профессор лингвистики. Новороссийский университет имени Мечникова. В смысле Новороссия – это край, куда входили губернии…
– Ладно, Семеныч, – устал Коля, – Кела сам бывший одессит.
– Нелединский, – представился Кока, – художник.
– Бывших одесситов не бывает, – строго назидал профессор Семеныч, – где бы они ни жили.
«Ох, бывают, – горестно думал Кока, – еще как бывают…»
Потом Семеныч принес из темноты еще какого-то питья. Пока он ходил, боцман объяснил, что Семеныч – какой там профессор, мелкая сошка КГБ, зухтер, стукач значит, по идеологической работе, вышел на пенсию, собирает по берегам стеклотару, от Аркадии до Чкаловского – его территория. «Километра два с половиной», – прикинул Кока.
Анжела смеялась и быстро-быстро била кулачком по коленке Нелединского.
Проснулся Кока, когда в серой дымке стояло над морем огромное сиреневое солнце. Голубые тени травинок лежали на брезентовой зюйдвестке, которой он был накрыт. У правого уха кто-то вздохнул. Кока с опаской приподнялся на локте. Рядом спала сука Шурик. Николай засмеялся и сел, сбросив зюйдвестку. От нее пахло мазутом, вином и еще чем-то, только не морем. Голова не болела, совесть не мучила. Кока закурил и стал вспоминать. Ничего не вспомнив, подумал: «Сколько у меня было денег? Много, кажется, шестнадцать рублей. Интересно, осталось ли что-нибудь… Хоть на трамвай». Он полез в задний карман и вытащил оттуда две смятые отсиженные пятерки и две трешки, сплющенной трубочкой. «Чудеса, – подумал Кока. – В такой ранний час я никогда здесь не был». Он поднялся и тихо пошел в сторону города, через парк Шевченко.
