Рифф всегда испытывал глубокое недоверие к утонченности. Он ухватил самый пыльный том из всех, настолько пыльный, что даже дунуть на него было страшно. А уж открывать тем более. На обложке значилось: «Адамово племя». Автор — Рэдклиф Холл. Но все-таки Рифф решился и раскрыл страницу, повинуясь внезапно подступившей тоске. Эта пыль копилась с двадцать шестого года. Вот чем ему никогда не хотелось стать, это одним из Риффатеров, пареньком в кружевных манжетах по имени Рэдклиф. Он печально засунул книгу на место, тщательно прикрыл дверцы шкафчика. Сыт по горло. Рифф пошел мыться, держа руки на весу, словно хирург, ждущий стерильных перчаток. Ладно, мама. Ладно. Сиди, где сидела.
«Сидеть на таком месте, где вот-вот ударит током в шею? Ладно, все равно мне идти некуда. Эта комната не похожа на те, где ты обычно живешь, что это за гаубица подпирает стенку? Она не на продажу выставлена? И книги тоже не продаются? Может, в каждой внутри указана цена? Ты не посмотрел? Да еще этот цветок. Чудеса!»
Приходно-расходные книги, которые он изучал, ломились от цифр, но они еще и истории рассказывали; Рифф был уверен, что они говорят об успехах и неудачах, о триумфах и трагедиях, о заурядных жизненных перипетиях, наподобие «Тигренка» Энтони Хоупа, да и сам Рифф, доктор-цифротерапевт, ухитрялся выписывать их своими тонкими длинными пальцами, воплощая в фантастические столбики и плюсы-минусы. Хорошее имя для автора: Энтони Хоуп. Так и хочется почитать с надеждой, что все кончится хорошо.
«Надеюсь, ты сможешь сохранить руки чистыми, сынок. Надеюсь, ты усвоишь уроки жизни. Надеюсь, ты смотришь на светофор, когда переходишь улицу». Да, мамочка. Я сохранил. Я усвою. Я смотрю.
Сегодня вечером он хотел бы вообразить, что его поцелуй прожег дырочку в ночнушке Элинор прямо против соска. Она мило, негромко хихикнула. Мужчины… Рифф был ей верен. Совсем не как прочие. Ее стоны под ним будут расти, словно весенние ростки растений, которых он никогда не сажал. Но это только если мама улетучилась. И прихватила свои упитанные телеса и подбородок с легким белым пушком. Конечно, он много думал о мисс Бизз, такой крепенькой, с голыми коленками, как у шотландца. Однако мисс Бизз цепко держалась за реальность. Это было неправильно, это разочаровывало, и он отпустил ее, как воздушного змея, когда тот сам рвется из рук, и вы замечаете, что он зацепился за дерево, нитка зацепилась за ветку, а потом за другую, но не идете ему на выручку, а только глядите издали, а глядеть легко, потому что листья еще не распустились, и змей хорошо виден, и его хвост, связанный из отслуживших свое галстуков, вьется среди ветвей, бьется на привязи, барахтается беспомощно.
Эта игра преследовала Риффа неотвязно — бессмысленное накопление смыслов. Он захлопнул стеклянную дверцу. Сумерки заполонили его комнату и мысли. Этот десятиваттный свет. А про что еще думать при десятиваттном свете? Ему приснятся стены цвета сливок, углы сливочного потолка. Рифф постановил больше книги не ласкать. Но разве он… разве он их ласкает? Теперь он разглядывал корешки, еле видные за стеклом. «Чем нас привлекают скачки». Два автора: Хилдрет и… ага, Кроувел. «Мастерство фигурного катания», Мерибел Винсон, «Дневная игра», А. А. Милн. Это разве не про Винни-Пуха? Конечно, про Пуха. Если бы шкафчик был открыт, Рифф вытащил бы милягу Пуха, но ведь он давал слово сохранить руки чистыми, и не нарушит его. «Желтый домик». «Младшие». «Как я сделал два милли…» Ах да! Эту я уже смотрел. «Дневник Великой войны». С ума сойти! Тут все что хочешь можно найти: войну, деньги, романтику, спорт, самоучители, детские развлекушки, стихи. Книги, которые кто-то когда-то открывал. Читал. Откладывал на ночной столик. Может быть, рядом с бутоном. Снова брал в руки и упирал в упитанный животик. А потом, конечно, возвращал на полку, к остальным. И наконец отправлял на чердак. А потом помер — и конец библиотеке. Коробки с книгами продали старьевщику за гроши. Или отдали на благотворительные цели. И какой-нибудь любитель букинистики подбирал их по четвертаку штука, ну хоть ту же «Международную политику». Даже на обложке сказано, что второе издание. Наверно, важное сочинение. Ганс Моргентау. Этого Ганса уж точно спрашивали часто — мозги прочистить.
Как их разметало-размотало — нетрудно было представить. А вот как они собрались здесь, в этом мотеле — поди пойми. В комнате становилось темновато, уже смеркалось, Рифф едва мог разобрать буквы на корешках и пожалел, что с самого начала не взялся за дело более методично: нужно было исследовать книги по порядку — том за томом, ряд за рядом, полка за полкой. Рифф знал, что не все эти книги содержат вымысел, но сейчас даже те, которые толковали о том, как катать тодес, скакать через барьеры или стать миллионером, могли рассказать забавную историю: как они собрались такой разношерстной компанией, как скитались по миру, пока их не избрали, а главное — как были написаны и какое место в семействе автора занимали — первенца, одного из средненьких или последыша? А еще могут быть истории — или просто анекдоты — о том, как и почему здесь порвалась обложка, а там появилось пятно или истрепался корешок, страница выгорела от солнца или залита водой. Закладки из шпилек показывали, где читательница остановилась; загнутые уголки страниц означали «продолжим завтра», клочки бумаги, рецепты, открытки, ленточки — «что-то отвлекло». Но что именно — оставалось неясным: то ли вы доехали до станции назначения, то ли телефон позвонил или обедать позвали? А может, просто скука прикрыла вам глаза своей мохнатой лапой. А на странице девяносто девятой строка подчеркнута карандашом: почему из всей книжки выбрана именно эта фраза и зачем ее было подчеркивать?
И вообще, стоит ли вынимать и развешивать выходные брюки и пиджак? Всего-то на одну ночь? Мамино лицо маячило, как полупрозрачная неулыбчивая луна, поэтому он все-таки вытащил одежку из сумки и развесил на проволочных вешалках. Осталась одна свободная — для вечернего платья Элинор. Он уговорит ее снять.
Он никогда особо не увлекался чтением, однако помнил некоторые картинки из «Винни-Пуха»: пухленький медвежонок, мостик, горшочек меда. Гвен — или как-то там еще ее забавно звали? — малевала березы и лужайки с густой травой. Графики, таблицы и фото — это в книгах о войне и экономике; если карты — значит, путешествия; семейные портреты — не иначе, чья-то биография. А вот представить себе: младшие классы, Винни-Пух… И Тигра. А еще Кенга с крошкой Ру. И в самом деле ощутить себя малышом — почему бы и нет? — на больших и мягких коленях Гвен, ее руки в широких рукавах обнимают тебя, придерживают в твоих руках открытую книгу, а яркие картинки манят, как блюдо с пирожными, ты наслаждаешься уютом всего этого — сладких запахов, мягких тканей, радостью близости: ощущаешь, как дыхание поднимает ее грудь, а сзади льется голос потоком интересных и вкусных слов. Рифф попытался обнять собственную голову, но оно как-то не очень получалось.
Опустив шторы и избавившись от лицезрения автостоянки, он почувствовал себя одиноко. Можно, конечно, позвонить Ким, но она же не придет, а что толку в голосе, вроде как по радио? «Сирота мира». Хо-хо. Значит, придется мне это читать, да? А как? Книжки-то нет, один анонс. Это достаточно уважительная причина, чтобы не читать? Так что ему уже не суждено стать лучше…
Рифф вытащил туалетные принадлежности. Разложил на полочке над умывальником в порядке, определяемом законами природы. Теперь выйти и поесть. Можно просто завернуть в какую-нибудь кондитерскую. Вокруг света всего с двумя мильончиками. Ему потребуется аж семьдесят пять центов. Цены на сладости поднялись. Особенно на шоколад, да еще с орехами. В последние дни инфляция растет как на дрожжах. Ким отрезала от своего имени два слога и никогда, кажется, не жалела о потере. А чего жалеть — «берли»? Я-то не жалею! Ее ли «берли», мое ли «атер»… Давай урезай, знай поспевай. Попробуй рискни: отчего не посметь и о чем сожалеть? Но ему казалось, что Кимберли Риффатер звучало вполне элегантно. А теперь — внимание. Уолт Рифф, слушай мою команду! Выйти и поесть! Шагом марш! Оторви зад от печки — и в бой!
