. Самоописание

Мне пятьдесят восемь лет, рост пять футов и девять с половиной дюймов, вес тринадцать стоунов восемь фунтов — что на два стоуна больше, чем следует, согласно таблице в нашей потрепанной «Семейной книге здоровья». Прозвище «Пузан» появилось еще во время службы в армии, да так и прилипло ко мне. Но я всегда страдал небольшим избытком веса, даже в юности, когда играл в футбол, — аккуратная выпуклость на моем торсе, напоминавшем бочонок, шла от груди к тому месту, где в шорты заправлялась рубашка. В те дни живот у меня был одни сплошные мышцы — очень удобно в борьбе с противником за мяч, но по мере того, как я становился старше, эти мышцы, несмотря на регулярные упражнения, стали вялыми, а потом незаметно перетекли в бедра и зад, так что теперь фигурой я больше похож на грушу, чем на бочонок Говорят, что внутри каждого полного человека сидит худой, который хочет выбраться наружу, и я слышу его сдавленные стоны каждый раз, когда гляжу на себя в зеркало в ванной комнате. Досаду у меня вызывает не только форма торса, да и вообще дело не в торсе, если уж на то пошло. Моя грудь покрыта растительностью, напоминающей по жесткости металлическую мочалку для мытья посуды, а по размеру — коврик перед дверью, и доходит она как раз до кадыка: если я надеваю рубашку с открытым воротом, жесткие волоски выглядывают наружу, словно быстрорастущая космическая гадость в старом сериале Найджела Нила. А по суровой генетической прихоти судьбы макушка у меня точь-в-точь как и у моего отца, голая, словно электрическая лампочка, если не считать реденькой бахромы над ушами и на затылке, которую я отпускаю как можно длиннее, до самого воротника. Из-за этого я смахиваю на бродягу, но стрижка для меня — просто нож в сердце, ведь каждая прядка на вес золота. Видеть не могу, как волосы падают на пол, — хочется, чтобы их сложили для меня в бумажный пакет и я бы унес их с собой. Как-то раз я попробовал отрастить усы, но получилось комично: один ус седой, другой — рыжевато-каштановый, и я быстренько их сбрил. Одно время я подумывал отпустить бороду, но побоялся, что она будет выглядеть продолжением грудной клетки. Так что замаскировать заурядность своего лица мне нечем. Розовое, одутловатое, помятое и морщинистое, оно напоминает медленно сдувающийся шарик, а еще обвислые щеки, мясистый нос, слегка картошкой, и довольно печальные водянисто-голубые глаза. Зубы тоже так себе, но зато свои, по крайней мере, те, что видны (справа внизу мост, там, где отсутствует несколько коренных зубов). Шея у меня толстая, как ствол дерева, а руки довольно короткие, отчего мне трудно подбирать рубашки. Большую часть своей жизни я мирился с рубашками, манжеты которых закрывали кисти рук до костяшек, если их не обуздать рукавами свитера или эластичными резинками на локтях. Потом я поехал в Америку, где раньше всех догадались, что у некоторых мужчин руки короче средней длины (в Британии вам почему-то позволено иметь только длинные руки, длиннее средних), и купил в «Брукс Бразерс» дюжину сорочек с рукавами 32 дюйма. Свой гардероб я пополняю через американскую фирму, которая торгует по каталогам: ее филиал открылся в Англии несколько лет назад. Разумеется, теперь я могу позволить себе шить сорочки на заказ, но мне трудно заставить себя войти в эти шикарные ателье на Пикадилли, а полосатый поплин в их витринах, на мой вкус, чересчур чопорен. Как бы то ни было, я терпеть не могу ходить по магазинам. Я нетерпелив. Во всяком случае, стал в последнее время. Раньше я таким не был. Во времена моей молодости очереди были образом жизни, и я не обращал на них внимания. Очередь на автобус, очередь в кино, очереди в магазинах. Ну а теперь в автобусе я не езжу, большинство фильмов смотрю дома по видео, а если в магазине увижу у прилавка больше двух человек, то, скорей всего, развернусь и уйду. Лучше обойдусь без того, за чем пришел. Особенно я ненавижу банки и почтовые отделения, где ты вынужден медленно двигаться в очереди, отгороженной шнурами, как на паспортном контроле в аэропорту. И, когда цель уже близка, приходится все время вертеть головой, чтобы не пропустить освободившегося оператора, но ты все равно пропускаешь, и какой-нибудь шустрый придурок позади обязательно ткнет тебя в почки и скажет: «Давай, твоя очередь». Теперь я стараюсь по мере возможности совершать банковские операции по телефону, а большую часть писем отправляю по факсу или вызываю курьера, если нужно переслать сценарий, но иногда мне требуются марки, и тогда приходится идти на почту и выстаивать в длинной очереди, состоящей из старых куриц и мамаш-одиночек с сопящими в колясках младенцами — они стоят кто за пенсией, кто за пособием, — и я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать: «Может, пора уже завести окошко для тех, кто хочет просто купить марки? Кто хочет что-нибудь отправить по почте? Здесь, между прочим, почта, нет?» Но, разумеется, это лишь слова, я легко могу с собой справиться, у меня и мысли нет поднимать шум в общественном месте, но такие у меня ощущения. Внешне я вообще человек сдержанный. Большинство моих знакомых не поверят, если я скажу им, что мне не хватает терпения. В мире ТВ у меня репутация человека мирного, невозмутимого, умеющего сохранять присутствие духа, когда все вокруг его теряют. Они также удивятся, узнав, что я переживаю из-за своего телосложения. Они думают, мне нравится, когда меня зовут Пузаном. Я намекнул пару раз, что не против, если меня станут называть по имени, но это как-то не привилось. Единственное, чем я в своей внешности умеренно доволен, это конечности — кисти рук и ступни. У меня довольно маленькие ноги, седьмой размер, ступни узкие, с высоким подъемом. Они очень хорошо смотрятся в итальянских туфлях, которые я покупаю чаще, чем следовало бы. Я всегда был легок на ногу, принимая во внимание тушу, которую моим ногам приходится нести: я хороший футболист и совсем неплохой танцор. По дому я передвигаюсь очень тихо, так что иногда моя жена подпрыгивает от неожиданности, обернувшись и увидев меня за спиной. Кисти у меня тоже довольно маленькие, но с длинными, изящными, как у пианиста, пальцами, правда, «играть» я умею только на клавиатуре компьютера.

Я отдал самоописание Александре, она взглянула на него и спросила:

— И это все?

Я ответил, что это самый длинный цельный кусок прозы, который я написал за многие годы. Она сказала:

— Здесь нет абзацев, почему так? — И я объяснил, что привык писать реплики, спичи, где не нужны абзацы, поэтому мое самоописание получилось в виде монолога. И добавил:

— Я могу писать так, словно с кем-то разговариваю. — (Это правда. Возьмите, например, этот дневник — я не собираюсь его кому-нибудь показывать, однако писать я могу, только адресуя его «вам». Понятия не имею, кто этот «вы». Просто воображаемый, сочувствующий слушатель.) Александра убрала мое самоописание в ящик стола, чтобы прочитать позже. На следующем сеансе она сказала, что оно интересное, но очень негативное.

— В основном вы описываете недостатки своего тела или мысли по этому поводу, и даже два положительных момента, упомянутые вами — ваши кисти и ступни, — вы принижаете замечаниями о том, что покупаете слишком много обуви и не умеете играть на пианино.

Александра считает, что я страдаю заниженной самооценкой. Возможно, она и права, хотя в газетах я читал, что сейчас это вообще распространенное явление. В настоящий момент в Британии наблюдается что-то вроде эпидемии заниженной самооценки, возможно как-то связанной со спадом. Но у меня другой случай. У меня спада нет. Я преуспеваю. Я состоятелен. Почти богат. «Соседей», которые идут уже пять лет, каждую неделю смотрят тринадцать миллионов человек, а еще есть американская версия, которая пользуется таким же успехом, есть версии и на других языках, которые идут по всему миру. Деньги от этих показов текут на мой банковский счет, как вода из крана. Так что же со мной происходит? Почему я неудовлетворен? Просто не понимаю.