Эстер Вобер думать забыла о Виолетте, поскольку ее интрига против нее увенчалась успехом. Прекрасная соперница не стесняла ее более своим присутствием. Мистер Мальтраверс был в большем затруднении и поневоле должен был уступить блистательной Эстер роль, которую назначил Виолетте. Эстер была плохая актриса, но производила на сцене большой эффект, а эта роль давала ей возможность еще и блеснуть всеми бриллиантами, которые ей подарил богатый герцог Гарлингфорд. Ярко-зеленое бархатное платье увеличивало белизну ее плеч, ее черные волосы были заплетены в роскошные косы, перевитые нитками сияющих бриллиантов.

Эстер рассорилась со своим обожателем лордом Гарлингфордом и выгнала его с королевской гордостью из своего дома. В продолжение нескольких недель ему постоянно говорили, что мисс Вобер нет дома или что она занята. Все эти препятствия разожгли его страсть. Он имел от директора разрешение входить в театральное фойе, когда ему угодно, но это позволение не привело ни к каким результатам. Эстер окончательно не обращала на него внимания и не отвечала на его вопросы. Он уж потерял надежду снова сблизиться с ней, когда в один вечер заметил сверх ожидания ее приветливую улыбку, и едва только занавес опустился, отправился в фойе, где нашел ее в окружении веселой толпы молодежи.

Эстер Вобер сидела, обмахиваясь веером и, увидев герцога, пригласила его сесть возле нее.

— Будем опять друзьями, — сказала она, протянув ему хорошенькую ручку, — мне надоела ваша печальная мина, и я прощаю вас.

— Моя милая Эстер, — начал молодой человек.

— Постойте, — перебила она повелительно, — я прощаю вас, но только с условием — вы должны исполнить одно мое желание.

— Да разве были желания, которые я не хотел бы исполнить?

— Нет, конечно, — отвечала надменно Эстер, — когда исполнение зависело от вас, а я сама не знаю, в вашей ли воле исполнить настоящее.

— Если оно по-человечески возможно, то я ручаюсь, что исполню его.

— Дело, в сущности, очень простое, — сказала Эстер. — Надобно только обделать его с толком. Вы знаете, как я люблю верховую езду и с каким нетерпением жду времени охоты. На днях капитан Гардинг сказал мне об одной великолепной лошади, которая должна была продаваться на следующий день в Татерфалле. Весь порок ее заключается в ее страшном упрямстве — у нее и имя дьявольское. Я не сказала ни полслова Гардингу, несмотря на то, что твердо решила приобрести эту лошадь во что бы то ни стало. Мой конюх отправился на следующий день, но этот гнусный Гардинг соврал мне относительно часа продажи, и лошадь была уже продана за 700 гиней. Можете судить о моей досаде.

— Досадно, конечно, — отвечал герцог, — но если лошадь действительно так своенравна, то не стоит об этом сожалеть.

— Своенравна! — воскликнула с презрением Эстер. — Да разве я побоялась бы ее своенравия? Я люблю скакать на диких лошадях и покорять их своей воле. Вам бы пора знать, что если я задумала какое-нибудь дело, так и исполню его обязательно, а вам остается только достать мне эту лошадь.

— Но ведь вы сказали, что она продана?

— Да, но ее можно купить у того, кто ее приобрел; покупатель, конечно, не станет отказываться от барыша.

— Это будет зависеть от характера того, кто ее купил. Кто он такой?

— Лорд Ботвель Валлас.

— В таком случае это безвыигрышное дело: лорд не расстанется с лошадью, если она ему понравилась.

Эстер взглянула на герцога с гневным презрением.

— Хорошо, — сказала она. — Теперь я понимаю, как ничтожна ваша любовь ко мне, если вы не хотите исполнить даже такого пустякового желания.

— Милая Эстер, я готов сделать все, что от меня зависит, но лорд Валлас богат и вряд ли польститься на крупный барыш. Впрочем, попробую, авось и удастся.

— А до тех пор не являйтесь ко мне на глаза.

На другое же утро герцог написал Валласу и предложил ему за лошадь 1000 фунтов, упомянув, что он ее торгует для одной дамы. Ответ был далеко не так не благоприятен, как думал герцог. Лорд Валлас писал:

«Любезный Гарлингфорд!

Я с радостью уступил бы вам за свою цену эту дьявольскую лошадь, но не могу этого сделать, узнав, что вы ее торгуете для дамской езды. Я и мойгрум уже убедились, что нрав этой лошади неукротим в такой степени, что я отправил ее обратно в Татерфалл с приказанием продать за любую цену.

К Вашим услугам Валлас».

Гарлингфорд вообразил, что Эстер по прочтении подобной записки откажется от лошади, которую не смог обуздать даже такой ездок, каким был Валлас, но Эстер гневно смяла записку и потребовала, чтобы Гарлингфорд доставил ей удовольствие победить Sabot du Diable. Письмо было отправлено, и лорд Валлас опять не замедлил с ответом следующего содержания:

«Любезный Гарлингфорд!

Если ваша знакомая домогается гибели, то ее домогательство легко осуществится при первой же поездке на этом дьяволе. Для обуздания необходима буквально железная рука и упрямство, равное упрямству этого проклятого животного.

Валлас».

Но Эстер была не такова, чтобы принять во внимание слова лорда Валласа и увещевания герцога. И хотя последний по-всякому отговаривал ее от исполнения безумной прихоти, на следующее утро эта лошадь красовалась в ее конюшне.

Со дня своего ночного путешествия Лионель находился в каком-то лихорадочно-тревожном состоянии. Он избегал встречи с Юлией Гудвин: мысль упорно влекла его к кровавым свидетелям неведомой драмы, к забытой перчатке и клочку сукна, найденным им в погребе. Противоположные чувства терзали Лионеля: он ясно понимал, что напал на след страшного преступления и обязан довести его до сведения полиции: но когда он думал, что этот преступник — отец его Юлии, он старался уверить себя, что его подозрения ни на чем не основаны, что он не вправе обвинять Гудвина в подобном преступлении. Какая причина могла заставить банкира убить человека? Но как ни убеждал он себя верить в невиновность банкира, внутренний голос говорил ему, что это преступление было совершено, и он не вправе медлить и покрывать преступника, чтобы только не разрушить спокойствия Юлии. Трудна и продолжительна была эта борьба между долгом и чувством, но Лионель вышел из нее победителем и тотчас же решился отправиться в Лондон, чтобы объявить полиции о своих подозрениях.

Собравшись в путь, Лионель присел к столу, чтобы написать несколько строк Юлии Гудвин. Он не мог придумать ничего другого, как только то, что дела, не терпящие отлагательства, заставляют его уехать из Вильмингдонгалля, не окончив работы, и что он признателен ей как нельзя более за ее доброе внимание к нему. Но эти простые слова дались Лионелю нелегко. Он понимал, что предстоящее ему дело навлечет несчастье и отчаяние на судьбу так горячо им любимого существа. Письмо его вышло сухим и холодным, да он и боялся проявить в нем чувство.

Отправив письмо, он привел в порядок все рисунки и уложил свои вещи. Он хотел уйти не замеченным никем из домашних, а тем более Юлией, от которой он не смог бы скрыть своих чувств. Он спустился вниз и вышел на поляну. Окна в жилых комнатах были отворены, и он слышал, как Юлия аккомпанировала себе на гитаре. Ему был знаком напев этой песни: он не раз его слышал под окнами Юлии. Ее чистый и мелодичный голос пробудил в Лионеле глубокую грусть. Он расставался с ней, быть может, навсегда, а если и встретится когда-нибудь, то она будет смотреть на него, как на заклятого врага. Им овладело живое желание увидеть еще раз ее дорогие, прекрасные черты, и он тихо пробрался в такое место, откуда мог увидеть ее, будучи не замеченным ею.