— Сейчас не больше трех, — сообщил посол, — и командующий ими офицер — шахир… И они уже не вокругнего, а с ним.В его распоряжении также по меньшей мере один армейский вертолет, потому что двадцать минут назад он выступал по радио — вещала новая радиостанция, кажется, «Радио Единство» — требуя отставки «марионеточного правительства, продавшегося американским империалистам и получающего приказы от ЦРУ». По-моему, он метил лично в вас.

Руссо был вынужден признать, что с трудом сдерживает свои чувства.

— Кстати, Никсон собирается подать в отставку? — спросил он.

— Нет, говорят, он укрылся в горах Кемп-Дэвида и организует там Сопротивление… Похоже, все-таки вас это потрясло, старина. Вспомните принцип Маккарти: если какое-то несчастье можетпроизойти, оно обязательнопроизойдет… Это еще не все. Мандахар также обвинил правительство «безбожников» и «осквернителей священных ценностей ислама» в том, что оно хочет устранить принца Али Рахмана, единственного человека, способного спасти страну от раскола…

Становилось жарко.

— Это Мандахар велел похитить мисс Хедрикс, — сказал Руссо. — Он считал, что ее показания, данные Комитету освобождения Раджада, немедленно вызовут мятеж. Но эти молодые люди, по-видимому, были настоящими «политиками»: они поняли, откуда исходит провокация и какова ее цель. Полагаю, они не испытывали никаких симпатий к «горному вепрю» и отказались играть в его игру…

Хендерсон задумчиво смотрел на своего соотечественника.

— Выставят вас или нет, но думаю, Руссо, что в ваших интересах как можно быстрее покинуть эту страну, — сказал он, и на сей раз в его голосе не было и следа деланного безразличия. — Мне жаль, что первый самолет отбывает только завтра во второй половине дня. Советую вам вернуться к себе и не выходить из дома до тех пор, пока я не пришлю за вами машину…

Руссо рассмеялся. Сильное раздражение, а может, еще и возмущение чуть ли не нравственного толка, которое он предпочитал приписывать усталости, а не тайной искорке идеализма, как всегда пробудили в нем агрессивность, желание сражаться и атаковать, и состояние боевой тревоги распространилось по всему телу, мобилизуя внутренние ресурсы. В такие моменты в игру вступал скрытый личный фактор, который, однако, уже давно учуяло его начальство; этот фактор полностью менял его отношение к порученным заданиями. Лишь однажды его непосредственный начальник с высокомерным неодобрением охарактеризовал его одной-единственной фразой: «В состоянии аффекта у вас, Руссо, есть склонность к преступлениям…»

— Я совсем не стремлюсь произвести на вас впечатление, старина, — сказал чуть смущенный Хендерсон, кладя руку ему на плечо. — Но, похоже, вы поняли слишком многое, а у Мандахара здесь наверняка есть преданные люди…

— Завтра я улечу, чтобы не причинять вам неприятностей, тем более что я нахожусь здесь под вашим началом, — сухо ответил Руссо. — Но ваш «горный вепрь» и те, кто ему предан, действительно вызывают у меня желание задержаться здесь чуть подольше…

Он подумал о человеке, который этой ночью позвал его на помощь.

— Что, по-вашему, они собираются сделать с Дараином? — спросил он.

Он не мог не испытывать симпатии к человеку, чьи таланты мореплавателя в мутных водах политики стоили не меньше тех, что когда-то проявил в более благородных морях Васко да Гама…

— На данный момент он находится под наблюдением. Все зависит от того, какой оборот примут события… У него есть союзники в обоих лагерях, и за него могут проголосовать единогласно… Либо за расстрел, либо за включение его в будущее правительство «национального примирения»…

Вдалеке раздалась стрельба.

— «Безответственные элементы», — с довольной улыбкой сказал Хендерсон и, напоследок дружески похлопав Руссо по плечу, стал подниматься по ступенькам своей резиденции.

Руссо вернулся домой, где застал Стефани за приготовлением завтрака, — она проделывала это с видом настоящей матери семейства. Он вручил ей с полдюжины каблограмм, пришедших в посольство на ее имя. Помимо всех классических «выздоравливай скорее, мы много о тебе думаем, дорогая», были и встревоженные вопросы, касавшиеся фотографий, сделанных Бобо, которым смерть их автора и ее нестандартные обстоятельства придавали исключительную ценность, тем более что сезон модных показов уже приближался.

В середине дня, после нескольких обращений к господину Самбро, они получили разрешение съездить в оазис Сиди-Барани, чтобы попрощаться с юным принцем. Им был навязан эскорт из двух бронеавтомобилей, но, судя по движению на дороге, в направлении пустыни двинулась вся армия Хаддана.

Прошло полчаса, как они выехали из столицы, когда на дороге показался «роллс-ройс» Али Рахмана, а за ним бронеавтомобиль и «лендровер» с шестью вооруженными солдатами. Они решили было, что принца везут как пленника, обвиненного в заговоре против режима, или как заложника — чтобы не позволить местным племенам и далее оказывать на него влияние. Оказалось же, что, напротив, Али Рахман возвращается с большого совещания с видными шахирами, на котором он призвал их к спокойствию и повиновению, так как автономия будет предоставлена им в самом ближайшем будущем.

Али был облачен в уже знакомый Стефани традиционный наряд, который фигурировал на одной из фотографий, сделанных Бобо во время их первого приезда в Сиди-Барани. Золотой тюрбан и расшитый драгоценными камнями кафтан, инкрустированная жемчугом джамбия на поясе, «роллс-ройс» «Серебряное облако», солдаты в пятнистой камуфляжной форме, крутые горы, возвышавшиеся по обеим сторонам дороги и перерезанные белыми водопадами именно там, где это было нужно, чтобы радовать глаз, — все это выглядело неожиданным шедевром, который века истории, великолепие природы, дружба народов, демократическое правительство, нефть, торговцы оружием, великие державы и ухмыляющиеся демоны — любители позабавиться такими экспромтами — дарили Стефани в ее последний вечер в Хаддане… С наилучшими пожеланиями от Бог знает кого или чего… не забудем еще и первые звезды, и луну — ей, казалось, самое место на поясе юного принца… Стефани схватила свой полароид и сделала снимок, надеясь, что света достаточно, чтобы передать совершенство ансамбля — а главное, чтобы получилась фигура гигантской черепахи без панциря, но с могучими руками, сидевшей в салоне «роллс-ройса». Мурад, разумеется, был здесь — настолько реальный, насколько это возможно, когда человек будто бы вышел из героического прошлого — с рабами, евнухами и райскими клинками…

Они узнали, что правительство попросило принца покинуть дворец в Сиди-Барани: тот располагался слишком близко к пустыне и принц не был достаточно защищен от возможных опасностей — или, подумал Руссо, от контактов с сэром Давидом Мандахаром. Али подтвердил его подозрения. Да, сказал он, грустно улыбаясь, такая забота о его безопасности сильно походит на недоверие, но нельзя забывать, что страна переживает трудные часы. Что до Мандахара… Лицо юноши дрогнуло, и на ангельской коже внезапным румянцем проступил внутренний огонь. Что до Мандахара… Разве они забыли о том, что этот афганский авантюрист убил его отца имама, и что если он и плетет заговор с целью посадить на трон его, Али Рахмана, то исключительно для того, чтобы самому стать хозяином страны? «Горный вепрь» в сговоре с шахирскими традиционалистами, которые хотят укрепить единство страны при главенстве Раджада, восстановить власть улемов, воскресить прошлое… Этот человек — кстати сказать, чужой в этой стране, — должен быть арестован, судим, и его преступления должны быть доведены до сведения мировой общественности…

Ясно было, что принц еще пребывает под влиянием пустых и многословных дебатов, в которых он только что участвовал, и склонен продлить их благородное и красноречивое звучание. Не менее очевидно было и то, что рядом с ними молодой подающий надежды политик, с которым этой благословенной земле, ее населению и правителям отныне придется считаться. Далеко не впервые — и пример короля Сианука в Камбодже тому подтверждение — наследник десяти веков абсолютного деспотизма будет посажен на трон как новейший символ демократии…