Он достал носовой платок из рукава и вытер лоб. Этот сукин сын старался приберегать эффект до самого конца — наверное, единственное, чему он научился по ходу своей полицейской карьеры.
— Как вы уже заметили, мы сумели найти ваши вещи…
Новая пауза, но на сей раз исполненная строгости. Наверное, он держал улыбку в другом рукаве.
— Хорошо, ну и что из этого?
— Мы обнаружили в ваших вещах десять килограммов гашиша.
Стефани пожала плечами.
— Охотно верю. Вы их обнаружили, потому что сами же туда и положили. Полицейские всегда так делают. Старый трюк.
— О нет, мисс Хедрикс, мы тут ни при чем. Да и вы тоже…
Теперь она уже ничего не понимала.
— Нам отлично известно, кто положил гашиш в ваш багаж. Господин Массимо дель Кампо нам все рассказал. В его собственном багаже было пятнадцать килограммов гашиша, и он признался, что в аэропорту подсунул два пакета и в ваш.
Стефани молчала. Тут нечего было сказать. Массимо пришел к ней и попросил, чтобы она спрятала наркотики в своих вещах, она это прекрасно помнила. Что же, это объясняло многое. Теперь она знала, почему Массимо с таким рвением поддерживал официальную версию «аварии».
— Новый закон предусматривает длительное тюремное заключение за хранение гашиша, — сказал господин Дараин. — Но, полагаю, можно будет закрыть глаза на это нарушение закона, если господин дель Кампо подтвердит свои свидетельские показания в вашу пользу. После того, что вы пережили… В данный момент это дело с доброжелательностью изучается компетентными органами…
Стефани процедила сквозь зубы:
— Это называется шантажом и запугиванием. Вы сейчас пытаетесь заключить со мной сделку. Я забываю то, что видела — а вы отпускаете меня из страны, не приговаривая к тюремному сроку. Можете вы мне сказать, что помешает мне заговорить, как только я вернусь в Соединенные Штаты?
Она прервала свою речь.
— Или, может, вы намереваетесь оставить меня здесь… насовсем?
Тут господин Дараин кланяется, выражает надежду на то, что эти «неприятности» скоро закончатся, добавляет, что он находится в полном распоряжении Стефани, и удаляется слегка враскачку, элегантно зажав трость подмышкой. Со спины он был похож на прямоходящего слизняка с гипертрофированными бедрами.
Она спустилась в бар и застала там Массимо в компании зеленоватого Бакири. Массимо как раз показывал своему новому другу кадры из фильма «Сильнее Геракла», где он играл гладиатора.
— Я получил Оскара за эту роль. Итальянского Оскара в Бордигере. [55]
— У нас никогда не показывают хороших фильмов, — пожаловался господин Бакири.
Стефани взяла со стола бокал с гранатовым соком и вылила его содержимое на новый костюм Массимо. Ошарашенный итальянец уставился на нее.
— Жалкий подонок, — заявила она ему. — Спасибо за то, что засунул гашиш в мой чемодан.
— Не сердись… Я сделал глупость. В моем багаже больше не было места… Я больше никогда так не буду.
— Вот это уж точно. Ты больше никогда так не будешь, и по вполне понятной причине. Если ты вообразил, что они выпустят нас отсюда живыми, чтобы мы могли рассказывать кому попало нашу занятную историю, то ты еще больший идиот, чем тебя считают…
Господин Бакири смотрел на свои ногти, притворяясь, будто ничего не слышит.
Массимо стал белее своего костюма.
— Не умирай прямо сейчас, дорогой, — сказала ему она. — Подожди. У тебя, вероятно, еще есть денька два, чтобы пожить. Постарайся воспользоваться этим.
Она пошла к себе в номер. Перед самой дверью ее сердце забилось так быстро, что она развернулась, прижалась к двери спиной и безумным взглядом обвела коридор.
Ничего, никого. Коридор был пуст. А между тем чувство опасности оставалось, оно росло и превращалось в крик, визг самолетных винтов наполнял ей голову, а пол качался и уходил из-под ног… У нее над головой с сумасшедшей скоростью вращались лопасти вентиляторов, директор гостиницы неподвижно стоял перед их столиком, протягивая Бобо билет на рейс смерти… Мир опрокидывался на одно крыло, потом на другое, выпрямлялся, как будто летчик агонизировал за штурвалом…
Она так и стояла, прижавшись к двери, и изо всех сил старалась держать глаза открытыми, пытаясь отогнать страшного зверя тревоги.
Ничего страшного. Ничего страшного, Стеф. Рецидив болезни… Отныне такое будет случаться время от времени. Приступы бреда. Мало-помалу это пройдет. Ты все же перенесла тяжелейший шок. Ты сходишь к врачу в Нью-Йорке.
Она открыла дверь.
На нее стеклянными глазами смотрели три лица.
На кровати. Там, на кровати…
Это неправда. Это неправда.Ты бредишь…
Она посмотрела на них в упор.
На лице Бобо, между черными кудрями и такой же черной бородой, застыло страдание. Губы скривились в грустной гримасе. Казалось, он говорил: «Вот видишь, Стеф, что они со мной сделали…»
Лицо старого шейха было серым, и казалось, что тьма из его глаз перелилась через край, образовав темные пятна во впадинах между веком и скулой. Голова покоилась на как будто специально разложенной бороде, походившей на помятую паутину.
Вокруг по-прежнему пронзительно выли винты самолета.
Пол продолжал качаться, уходить из-под ног… Ну нет, Стеф, опомнись. Это не самолет. Это лопасти вентиляторов под потолком. Все в ресторане было таким спокойным, таким мирным. Стоя рядом, директор гостиницы пристально смотрел на нее и неумолимым жестом протягивал ей паспорт… Нет! Не бери его!
Она открыла глаза. Она не потеряла сознания, так как по-прежнему стояла на ногах.
Внезапно, в какой-то мимолетной вспышке, ей на помощь пришел образ отважного мангуста, прыгающего, чтобы уклониться от укуса кобры, и она улыбнулась. Черт возьми. Взгляни на них с профессиональной точки зрения, Стеф. Как на модную новинку. Считай, что это такие новые шляпки…
Тяжелее всего было видеть лицо стюардессы, может, потому, что ее черты сохранили всю свою красоту. Широко раскрытые глаза не потеряли своего жемчужного блеска; окаймленные длинными ресницами, они пристально глядели на Стефани, и эта пристальность, заменявшая свет жизни, походила на немой призыв.
Губная помада и тушь еще держались, почти полностью скрывая синеватые пятна, как будто бедная девушка каким-то чудом женского кокетства заново навела красоту уже после.Но густые черные волосы была тусклыми, лишенными блеска…
Стефани взяла сигарету, закурила и уселась, скрестив ноги, в кресло напротив кровати.
— Спасибо, что пришли, — произнесла она, возможно, чуть дрожащим, высоковатым голосом, который понемногу становился все тверже. — Спасибо. Теперь они могут проваливать ко всем чертям со своими историями про бред и галлюцинации…
Она выдохнула дым.
— Да… Но что мне делать? Кто вас сюда послал? Семьи? Кто-то, желающий вам добра? Вы ведь, думается мне, очутились здесь не просто так? От меня хотят… чтобы я прокричала правду, опираясь на доказательства, не так ли?
Она больше совсем не боялась. Было нечто успокаивающее в том, что они и в самом деленаходились здесь. Значит, она не лишилась рассудка.
— Что, по-вашему, мне следует сделать?
Головы, казалось, чуть уменьшились, чуть съежились по сравнению с тем, какими она видела их в пустыне. Под них аккуратно подстелили сложенный газетный лист, как будто тот, кто их сюда принес, боялся запачкать постель.
Вот это интересно. Кто бы стал проявлять такую заботу о гостиничном белье? Кто-то, кто за него отвечает. Не прислуга, нет, ей на это наплевать.
Директор гостиницы.
— Это он, не так ли? Он подстелил ее машинально, из привычки заботиться о порядке и чистоте…
Ответа не было, но она, слава богу, его и не ждала. Она еще не спятила.
Она заметила на лицах едва различимые капельки воды, как будто кожа все еще потела.
Стефани встала, пошла к кровати и коснулась пальцем лба Бобо. Он был ледяным.
Она вернулась, села в кресло, вдохнула дым и с наслаждением выдохнула его.
