Последнее выражение принадлежало мне! Затем следовала еще одна страница похвал, после чего герцог приглашал Микеланджело написать его портрет в одном из трех вариантов, которые, как он считал, будут вызовом, достойным таланта художника. Первым был портрет Федерико в виде Геракла в момент, когда он душит Немейского льва, вторым — в образе Александра, разрубающего гордиев узел, а третьим — в виде Цезаря, переходящего Рубикон. Федерико писал, что готов заплатить тысячу золотых монет. Зная, как скупо платит папа своим художникам, он, мол, не сомневается, что Микеланджело найдет применение этим деньгам. Закончив чтение, герцог уставился на меня.

— По-моему, он не сможет отказаться, — заметил я.

Федерико крякнул и прочел еще одно письмо, адресованное Тициану, с обещанием такой же суммы и с тем лишь отличием, что он заменил Геракла на Персея, убивающего минотавра.

— Федерико в образе минотавра… За это и впрямь не жалко заплатить! — проворчал Чекки, когда я ему рассказал.

Кроме того, герцог послал письма Пьеро Бембо и Маттео Банделло, приглашая их приехать в Корсоли, который, по его уверениям, был раем земным, где вдохновение столь же привычно, как грязь под ногами. Он также написал Лоренцо Лотто, Марко Д’Оджино и скульптору Агостино Бусти, чьими работами восхищался в миланском соборе. «Я хочу заказать вам мою конную статую», — писал он.

В третий раз, когда меня призвали в карету, Септивий читал вслух отрывки из книги, подаренной Вераной. К счастью, Септивий не выбросил ее, как ему велели, поскольку теперь Федерико заставлял его возвращаться к ней каждый день. Септивий как раз читал абзац, в котором говорилось, что после сморкания не стоит разглядывать носовой платок так, словно там хранятся папские драгоценности, а надо просто положить его в карман.

— Ну, это не проблема, — заявил наш повелитель. — Я вообще сморкаюсь пальцами!

Пока Септивий читал отрывки из «Одиссеи», Федерико предложил мне сыграть в триктрак. Время от времени герцог поднимал голову и спрашивал что-то вроде:

— Кого превратили в свиней?

— Цирцея превратила людей Еврилоха в свиней.

— Почему?

— Потому что она ненавидела мужчин.

— А где был Одиссей?

— Возле корабля.

— Какого корабля?

— Того, на котором они уплыли от лестригонов… Вернее, от Эола… или от феаков…

— Неудивительно, что у меня в голове все перепуталось, — буркнул Федерико. — Читай сначала.

— С самого начала? — взвизгнул Септивий.

— Откуда же еще?

Поскольку мне было трудно следить за тонким голосом Септивия, повествующим о путешествиях Одиссея либо читающим Данте, я раскачивался взад-вперед, подпрыгивая на дорожных камнях под шум дождя, тихо барабанившего в крышу кареты. Порой Федерико засыпал, иногда я задремывал сам, а подчас и Септивий, прямо во время чтения, начинал сонно похрапывать.

И только после того как Септивий сказал, что Беатриче было всего четырнадцать лет, когда Данте влюбился в нее, я подумал о Миранде. Полюбила ли она другого? Принимает ли она мое зелье? А может, она забеременела? Я так затосковал о ней, что обратился к герцогу:

— Ваша светлость! Я премного благодарен вам за ту честь, что вы мне оказали. Как вы знаете, мое единственное желание — преданно служить вам, как повелел мне Господь.

— Я всегда вижу, когда от меня чего-то хотят, — фыркнул Федерико. — Меня при этом превозносят как самого Иисуса Христа. Но ты, Уго? Ты меня разочаровываешь.

— Если я о чем-то и прошу вас, то лишь из усердия.

— О чем же ты просишь?

— Как дегустатор я могу быть полезен вашей светлости дважды в день. А если бы я стал придворным, то служил бы вам каждую минуту.

— Но что ты будешь делать? — спросил Федерико. — Пьеро — мой врач, Бернардо — астролог, Чекки — главный распорядитель, Септивий — писец и учитель.

— Я мог бы помогать Чекки…

— Ему не нужна никакая помощь. А кроме того, — нахмурился герцог, — кто будет моим дегустатором?

— Я кого-нибудь подготовлю. Это не так уж…

— Нет! — рассмеялся Федерико. — Tu sei il mio gastratore  [50]. И ты всегда будешь моим дегустатором. Я больше слышать об этом не хочу!

— Но, ваша светлость…

— Нет, — сказал он.

Я никак не мог остановиться и через минуту начал снова:

— Ваша светлость…

— Нет! — рявкнул он. — Оставь меня в покое!

Больше меня в его карету не приглашали.

Мы только что проехали деревню Арраджо, к югу от Болоньи. Холмы заволокла туманная дымка, в воздухе пахло дождем. Ветер качал деревья, срывая с них красную и коричневую листву. Мне под ноги падали каштаны в зеленой колючей броне. По ту сторону долины на холмы взбиралась отара овец. Пастух обнимал под деревом девушку. «Пускай Микеланджело получит свою тысячу флоринов, — подумалось мне, — а я хочу только одного: жить здесь на маленькой ферме с отарой овец и моей Еленой. Я буду любить ее и заботиться о ней. Мы будем вместе спать ночами и вместе просыпаться по утрам». Вот такой обет я дал Елене, самому себе и Богу и скрепил его, вырезав на дереве наши имена.

Когда мы достигли долины Корсоли, было холодно и шел дождь, но, увидев острые вершины гор, кучки деревьев, похожих издали на кочаны брокколи, дворец, маячивший надгробным памятником в тумане, я так обрадовался, что поцеловал землю, благодаря Господа за то, что мы благополучно вернулись домой. В соборе зазвонили колокола. Мы запели, чтобы прогнать усталость, нам навстречу выбежали мальчишки. Стоило обозу въехать в город, как его окружила толпа жен, мужей и ребятни. Я подумал: «Где же Миранда?» — и вдруг, когда я поднимался по Лестнице Плача, из толпы выбежала женщина и бросилась мне на шею с криком:

— Babbo! Babbo!

Какое счастье вновь почувствовать ее в своих объятиях!

— Моя Миранда! Моя Миранда!

Я смотрел на нее и не узнавал. Волосы, убранные под шапочку, открывали изящную лебединую шею. В ушах болтались сережки, на мягкой белой груди покоилось ожерелье. Когда я расстался с ней, она была девчонкой, а теперь передо мной стояла настоящая женщина!

— Это твоя зазноба? — раздался голос за спиной.

Я повернулся и увидел Федерико. Карета остановилась, и он смотрел через окошко на нас.

— Нет, ваша светлость. — Я поклонился. — Это моя дочь Миранда.

Федерико уставился на нее так, что я невольно поежился. Миранда покраснела, склонила голову и промолвила:

— Добро пожаловать в Корсоли, ваша светлость! Каждый день без вас был словно лето без урожая.

Федерико вздернул бровь.

— Ты слышал, Септивий?

Септивий высунул голову в окошко.

— Лето без урожая, — повторил Федерико. — Запиши! Мне это нравится.

Карета покатила дальше. Я взял Миранду за руку, и мы пошли в замок. Когда Федерико вылез из кареты, я увидел, что он обернулся, как бы пытаясь найти нас взглядом.

Я подарил Миранде гребень, розовую воду и шиньон из светлого шелка, которые купил во Флоренции. О кольце, подаренном мне Федерико, я ей не сказал, поскольку отдал его Елене. Миранда, как в детстве, уселась мне на колени, и я поведал ей обо всем, что со мной приключилось. Она в ужасе посмотрела на меня:

— Но, babbo, а вдруг брыластый съел бы ягоды и не умер? Что было бы тогда?

— Не знаю. Я верю, что Господь уберег бы меня.

Миранда задумчиво оперлась пальчиком о подбородок и спросила:

— Раз я твоя дочь, значит, Господь бережет меня тоже?

— Конечно! — воскликнул я. — Конечно!

Я рассказал ей о Елене, о том, что когда-нибудь я женюсь на ней и мы все вместе будем жить в деревне Арраджо. Миранда поджала губы.

— Я бы не вышла замуж за дегустатора.

— Почему?

— Потому что я постоянно боялась бы за его жизнь.

Эта мысль никогда не приходила мне в голову, и после нашего спора с Федерико я не хотел больше об этом думать. Поэтому я спросил:

— А за кого ты хотела бы выйти замуж?

— За принца.

— За принца? Ну конечно, само собой. У тебя есть кто-нибудь на примете?