— Мы не обвиняем вас ни в чем, Эвелина.

— Ни в чем, кроме уникального по мощи воображения, — уточнил Макнайт.

Но для Эвелины это было еще хуже.

— Вы лжете, — сказала она с поразительной силой.

Макнайт устоял.

— Вы удивитесь, Эвелина, если узнаете, что я говорил с бывшей воспитанницей вашего приюта? Славная молодая женщина, теперь замужем за одним из университетских библиотекарей. Она помнит вас упрямой девочкой, часто увлекавшей остальных своими нелепыми фантазиями. Она…

— Кто это? — Эвелина сжала кулаки.

— Не важно, как ее зовут, Эвелина. Она…

— Кто это? Скажите мне кто.

— Особенно хорошо она помнит, по ее словам, «случай с мелком». Вы, кажется, нарисовали на стене величественное создание, похожее на дракона…

— Вы лжете! Ее не существует!

— Она не менее реальна, чем я.

— Ее не существует! Назовите ее имя!

— Я не могу назвать вам ее имя.

— Потому что думаете, что я ее убью? Думаете, я зарежу ее во сне, да?

— Отнюдь, Эвелина. Эта женщина не причинила вам никакого вреда. А вот убитые мужчины, должно быть, причинили вам немалый вред в вашем вообра…

Но она не дала ему выговорить запретное слово.

— Зачем вы мучаете меня? — Она вскочила, перевернув стол и опрокинув бутылку портвейна. — Зачем преследуете?

— Эвелина…

— Что вы хотите со мной сделать? — кричала она, а ее обвивал, окутывал потревоженный дым. — Вы думаете, что вы… что вы…

— Что я что, Эвелина? — серьезно спросил Макнайт.

Заметив, что привлекла внимание соседей, она не выдержала. Слезы хлынули у нее из глаз, она покраснела, зашаталась и, прежде чем Канэван успел поддержать ее, вывернулась и понеслась к выходу, лавируя между посетителями, ныряя в толпу и перепрыгивая через лужи джина. Канэван с упреком посмотрел на профессора и бросился за ней. Дым медленно осел.

Оставшись один, Макнайт сидел, пока, заполнив пустоту, снова не наползли ненадолго умолкшие болтовня и песни. Он вздохнул, промокнул вылившийся портвейн, выпотрошил трубку, взял трость и «Rituale Romanum» и прошел к стойке заплатить.

Стоя в очереди, он размышлял о том, что вечер во многом прошел согласно его ожиданиям, кроме все более заметных признаков усиливающейся страсти Канэвана к Эвелине. Это, конечно, неразрывно связано с тем, что сам он шел напролом. Пока продолжается расследование, страсть эта не будет существенным препятствием и даже может оказаться полезной, чтобы устроить следующую встречу. Но он беспокоился о благополучии своего друга, как беспокоился бы о любом потерявшем рассудок. В Эвелине ирландец, без сомнения, увидел возможность раскрыть свои значительные запасы сострадания и крест, который он с радостью готов был понести. Эвелина же, в свою очередь, возможно, видела в побелевших глазах и тактичных словах Канэвана воплощение своих желаний. Но, по мнению Макнайта, это не восстанавливало нарушенного равновесия — напротив, он осознавал опасность.

Возвращаясь домой, он услышал из какого-то темного затхлого угла бражников, увлеченно распевавших песню из последнего детского рождественского спектакля театра «Ройял».

В холодном поднимающемся тумане профессор, опираясь на трость, ждал Канэвана на улице, и тот вернулся к нему, запыхавшийся и разгоряченный.

— Она у себя и не хочет никого видеть. Мне показалось, она плачет.

— Она быстро оправится, — уверил его Макнайт, тут же двинувшись в путь, — и снова позовет нас.

— Все это очень опасно.

— Опасности подстерегают повсюду.

— Я не уверен в том, что вы достаточно хорошо ее знаете… Я имею в виду, знаете ее сердце… чтобы ставить такой радикальный диагноз.

— У хирурга на поле боя мало времени на поэзию.

Они вышли на почти опустевшую Грасмаркет, под ногами у них собирался туман.

— Но если у нее действительно такое мощное воображение, как вы говорите, — возразил Канэван, — то опасности подстерегают и других. Чем больше вы ее волнуете, тем сильнее она захочет отомстить.

— Не вижу серьезных оснований для подобных опасений. После нашей первой встречи не произошло ни одного убийства.

— А вы сами? Если подойти слишком близко к дьяволу, о котором вы говорите, разве он не может подобраться сзади и ударить когтями?

— Она не испытывает по отношению ко мне настолько враждебных чувств.

— Она сейчас плачет и, вполне вероятно, оскорблена.

— Она не перенесет эту оскорбленность в сны.

— А вот в этом-то, — заметил Канэван, — и заключается дефект вашей теории. Потому что дьявол, о котором вы говорите, не есть продукт ее снов. Люди видели его, когда Эвелина не спала. Вы наверняка слышали о чудовищном призраке на ночных улицах.

— Массовый психоз, вызванный атмосферой страха.

— Да? А как, интересно, вы расцените мое собственное свидетельство? Потому что я тоже собственными глазами видел зверя. — И когда Макнайт насмешливо нахмурился, прибавил: — Да, прошлой ночью с моста Георга IV я видел некое создание, и уверяю вас, это был не сон.

Макнайт вздохнул:

— Полагаю, вы подробно рассмотрели это создание? Во всей его красе?

— Я видел его мельком, — признался Канэван, — оно как раз заворачивало за угол. Но не может быть никаких сомнений в том, что я его видел.

— Иллюзия, — не сдавался Макнайт, когда они проходили зерновые ряды.

— Нет, оно было абсолютно реальным, — сказал Канэван. — Я встретился с Эвелиной, мы разговаривали и оба его видели.

Макнайт моргнул.

— Вы говорите, что встречались с Эвелиной?

— Да.

— Вы утверждаете, что находились рядом с ней и она бодрствовала?

— И называла зверя фонарщиком.

Макнайт засопел.

— И вы не могли сказать об этом раньше?

— Я ждал. Исключительно в ее интересах.

— Очень удобно.

— Остаюсь при своем.

Макнайт подумал и тряхнул головой.

— Но это нелепо, неужели вы не понимаете? Вы утверждаете, что видели зверя, когда Эвелина была в полном сознании?

— Видел.

— Но мы же знаем, что он разгуливает только в ее снах.

— Я знаю то, что видел, — сказал Канэван. — И странно, что именно вы называете что-то нелепым.

Макнайт остановился недалеко от того места, где раньше проходили публичные казни.

— Вы сами спали, — решил он. — Вот и объяснение.

— Уверю вас, я бодрствовал.

— Тогда сон был очень живым.

— Это был не сон.

— Дьявол не может существовать вне ее снов.

— Его влияние на реальность вне ее снов безусловно.

Вдалеке раздался крик ужаса.

— Нет. — Макнайт обернулся на залитую туманом Грас-маркет. — Метафизика, конечно, сложная штука…

— Сомневаюсь, что дьявол подчиняется законам вашей метафизики.

— Неужели же вы не понимаете? — спросил Макнайт, когда раздался еще один крик, которому они опять не придали значения. — Принять то, что вы говорите, значило бы отказаться от всех моих выводов. Мир погрузился бы в хаос.

— Мир, созданный вами, — напомнил ему Канэван, — и отражающий ваши желания.

— Нет, — покачал головой Макнайт и пошел на риск. — Вам, в вашем нынешнем состоянии, следует быть осторожнее, а то совсем запутаетесь, — отчитал он своего друга.

— А каково мое нынешнее состояние?

Макнайт вздохнул.

— Не имею ни малейшего желания оскорблять вас, — сказал он, — и это, разумеется, не мое дело. Однако я не могу не чувствовать, что…

Но не успел он закончить, как они вдруг услышали какофонию духовых инструментов, наводящую на мысль о седьмом трубном гласе Откровения.

В эти последние мгновения Макнайт испытал странное чувство вины, будто он заклинаниями собственного скептицизма призвал дракона. Они с Канэваном синхронно повернулись, и, застыв на месте, профессор посмотрел на цветущие облака тумана, странным образом чувствуя себя микроскопической частицей и беспомощно прислушиваясь к ужасным звукам — чудовищному тяжелому дыханию и страшному шуршанию шелка и кожи, — которые эхом раздавались на площади и приближались к ним вместе с выталкиваемым воздухом и жаром адского дыхания.