и тот час же сообщая о решении предков. Случается это всегда после того, как

золотой сокол сядет на руку юноши. Никто ни разу не слышал ни слова,

сорвавшегося с губ Мергена, да и сокол сидит тихо, не выдавая себя клѐкотом.

Но и без этого ясно, что между ними идет безмолвный диалог. Чѐрные глаза

юноши неотрывно смотрят в золотые и немигающие. И улыбнется шаман или

нахмурится — зависит уже от того, какую весть ему принѐс крылатый Алаш —

добрую или злую.

Когда садится солнце, молодой шаман остаѐтся на берегу Улуг-Хем. Он

не любит долго быть в окружении людей, и стоит только бархатному покрову

ночи накрыть вершины гор и мирную долину, а кострам возле походных

шатров воинов потухнуть — Мерген уходит подальше от человеческих глаз.

Потому что ждѐт на берегу его высокий плечистый мужчина, одетый в

кожаные охотничьи штаны и длинный плащ, отороченный волчьим мехом.

Вокруг лишь тьма, пронизанная светом звѐзд и Луны, но Мерген прекрасно

знает, что это его Алаш. Принадлежит он к загадочной расе, от которой

осталось несколько представителей. Умеют они превращаться в зверей и птиц,

воду и ветер; могут стать солнечными лучами и знойным ветром. Но кто они и

откуда — тайна.

По собственной неосторожности Алаш попался в ловушку людей, когда

летал вольным соколом и поранил крыло. Мерген нашѐл его и выходил, думая,

что излечивает птицу. Каково же было удивление юного шамана, когда он

узнал, кто перед ним, стоило только Алашу выздороветь и предстать перед

юношей в своѐм человеческом облике. Мерген в первые секунды растерялся,

когда золотой сокол стал статным мужчиной, всѐ тело которого покрывала

невероятная бронзовая вязь, словно кто-то писал на его коже чарующую сказку,

но не словами, а удивительными рисунками, волосы горели как янтарь, а глаза

69

были подобны прозрачному золоту. Не бывает таких глаз у людей. Мерген знал

об этом. Но…

Не одну уже ночь провѐл молодой шаман в беседах с древним духом,

узнавая от него о позабытых дорогах и волшебных местах. Много чего знал

Алаш и, ничего не тая, рассказывал своему другу. Умел сокол делать что-то

такое, что скрывало их от любопытных глаз. И не видели никогда ни воины, ни

шаманы, ни сам Чингисхан, как за час до рассвета, закутавшись в плащ с

волчьим воротником, скрывая тело от утреннего холода, Мерген направлялся в

шатер. У юного шамана совсем немного времени, чтобы отдохнуть и прийти в

себя. Так как скоро взойдет солнце, и начнется новый походный день. Алаш

вновь обернѐтся соколом, чтобы помогать и показывать путь своему другу, а

Мерген будет передавать волю духов войску, что идѐт вдоль берегов Великой

реки. Но никто из них так и не узнает, кто именно служил великому хану и

почему.

Жили здесь раньше и будут жить после. Несѐт свои кристально-синие

воды Улуг-Хем. По еѐ берегам раскинулись зеленеющие земли и высокие горы.

Испокон веков живут здесь речные шаманы, способные вызывать духов птиц и

животных. Речные, потому что служат они Великой реке, советуются с ней и

просят защиты. Много народов здесь побывало. И ещѐ неизвестно сколько

будет. И каждый из них будет давать реке своѐ имя. Эвенки — Йонесси, хакасы

— Ким, ненцы — Ензяям, а русские — Енисей.

70

Salma ya salama

— Да? Вы уверены, что именно так оно и переводится? — я недоверчиво

посмотрел на своего собеседника, который в свою очередь внимательно

разглядывал редкий уйгурский нож, купленный мной на западе Китая.

— Salma ya salama считается фольклорным бедуинским выражением, —

Шардуф перевѐл взгляд на меня, словно наконец-то вспомнил, что находится в

комнате не один. — И значит нечто вроде «Добро пожаловать».

Вообще-то, это была достаточно странная история о том, как я оказался

один на один с незнакомым человеком в гостиничном домике на окраине

Египта. Но, если ты археолог, то не стоит удивляться никаким вещам.

Шардуф — высокий широкоплечий мужчина, с ног до головы закутанный

в черное одеяние жителя пустыни, оказался на удивление образованным и

общительным человеком, прекрасно владеющим английским языком. Чтобы

переждать надвигающуюся пылевую бурю, он постучал ко мне. Вот,

собственно, так я уже второй час кряду беседовал с ним о традициях местных

жителей.

— Хотя, — продолжил он, снова посмотрев на кинжал, — существует

поверье, что эти слова — начало очень древнего гимна. Языческого. Но кто, как

и когда верил в этих богов — загадка.

— Хм, — я даже наклонился к нему чуть ближе, чтобы не упустить ни

слова. Если б можно было переставить стул, то я бы не преминул

воспользоваться и этим манѐвром.

— Поверить в подобное не так легко. К тому же это явно не те верования,

к которым мы привыкли. Ни одна из мировых религий. И даже не вера древних

египтян.

— Послушайте, Шардуф, — заѐрзал я на месте. — Если вы мне

расскажете эту историю, то я, клянусь, подарю вам этот нож.

Мужчина сначала удивлѐнно посмотрел на меня, а потом неожиданно

звонко расхохотался:

71

— Ну, если вам так угодно.

Египтяне в древности, да и сейчас тоже, называли свою страну Красная и

Черная земля. Красной величали простилающиеся на многие километры пески

пустынь, Чѐрной — плодородную полоску почвы возле Нила, где крестьяне

могли выращивать свой хлеб. Но передаѐтся из уст в уста старинное сказанье,

что до того как пришли сюда Амон-Ра, Мут, Сет и прочие боги солнечного

пантеона, пустыни тут не было и в помине. Об этом говорят лишь кочевники и

то, когда их не слышат чужестранцы.

Когда-то здесь была благословенная земля — текли чистые и прозрачные

как хрусталь реки, возносились к синему небу белые города, что утопали в

буйной растительности садов и парков.

Один из священных гимнов главного города Сархаданд начинался

словами «Добро пожаловать в райский край, наполняющий надеждой и

радостью сердце каждого странника — salma ya salama». И любой, кто

оказывался здесь, мог остаться навсегда жить среди дружелюбного и

радушного народа. Сколько веков процветал Сархаданд — никому неизвестно.

Ничто не омрачало жизни его жителей. Ни постоянные набеги кочевых

народов, ни служение тѐмным страшным богам, ведавшим засухой и палящим

раскалѐнно-белым солнцем, которые могли уничтожить прекрасные города в

любую минуту.

Но однажды произошла беда. Кто-то из чужих проник в Сархаданд и

сумел обмануть здешних жрецов, научиться их великому искусству и вызвать

злого бога иссушающих жизнь ветров, несущих смерть и оставляющих пустоту

за собой.

Завистник принадлежал к одному из диких племѐн, которые постоянно

стремились покорить Сархаданд и забрать себе эти прекрасные места.

Договорившись с богом ветров о том, что тот лишь разрушит городские

укрепления, а завоеватели потом отстроят ему храмы и будут поклоняться. Они

даже не могли представить, что произойдет дальше.

72

Долго держали местные жители оборону Сархаданда, однако, когда

поняли, что против сил природы и произвола бога не в состоянии что-либо

сделать, обратились к своим жрецам, прося тех соединить свои силы и

использовать тайное оружие, которое оставил им ещѐ основатель города.

Три дня и три ночи на опустевших улицах горели янтарно-жѐлтые

погребальные огни, где сгорали вещи и украшения жителей. И не мог их