погасить не ветер, ни люди. Потому что поддерживало их то, что оставили

Сархаданду на случай несчастья высшие силы. Повсюду звучала лишь гулкая

барабанная дробь и скорбный напев рабаба.

После того, как у мужчин и женщин, стариков и детей — всех без

исключения, ничего не осталось, а в воздухе города танцевал подхваченный

ветром чѐрный пепел, словно сорванные лепестки с траурных цветов

преисподней, они достали спрятанные кинжалы и, улыбнувшись на прощание

друг другу, начали медленно проводить остриями кинжалов по собственной

коже. Но что удивительно — не появлялось крови в тех местах, куда

погружалась холодная сталь, а медленно начинали высыпаться мрачно-

золотистым водопадом крохотные песчинки. Чем больше надрезов появлялось

на белой коже сархадандийцев, тем быстрее текли песчаные реки из их вен, и

тем скорее прятал под собой песок то, что осталось от их города.

Жители предпочли умереть и скрыть то, что могло достаться врагу, чем

просто сдаться.

К ночи исчез последний след от роскошных городов и цветущей зелени.

Высохли хрустальные реки и навсегда замолкли голоса птиц и зверей. Остались

завоеватели среди голой пустыни лишь с ослепительно-белым солнцем,

выжигающим всѐ вокруг и адским разочарованно завывающим ветром.

C тех пор превратились души погибших в демонов пустыни, которые

стерегут свои сокровища и стараются никого к ним не подпускать. Возможно,

они иногда вселяются в едва родившихся детей бедуинов, и тогда снова звучит

забытая фраза salma ya salama и происходят странные вещи в пустыне.

Прекрасные и ужасные одновременно. Но молчат бедуины, потому что не

73

время ещѐ говорить об этом. Им нельзя разглашать запрещѐнные тайны. А так

же то, что однажды возродится древний Сархаданд, и будет всѐ как прежде. Но

не сейчас.

Мужчина замолчал. Я тоже не мог произнести ни слова. Почему-то

возникло странное ощущение, что он говорит правду. Сахара, Сархаданд…

— М, слушайте… А откуда вы всѐ это знаете?

Шардуф как-то странно улыбнулся и глянул в окно.

— Ну, мне пора, — он неожиданно встал и, подхватив уйгурский нож,

ловко заткнул его к себе за пояс. — Буря закончилась.

Он быстро подошѐл к двери и, открыв еѐ, оказался на улице.

— Подождите! — я рванул за ним, однако было уже слишком поздно.

Неизвестно каким образом, но он отъехал на огромное расстояние на своѐм

величавом верблюде. Пока я соображал, как так получилось, налетел резкий

ветер, и Шардуф, словно и не был человеком, развеялся как песчаный дым под

дыханием самума. Через секунду его нигде не было. И лишь ветер под шелест

перекатываемого на дюнах медово-цитринового песка еле слышно напевал

давно забытый мотив древнего гимна, приглашающего заглянуть в прошлое. А

возможно, и возродить в будущем.

- Salma ya salama…

74