Боярская дума решала и не могла решиться, отправлять или нет «князя великого», каким оставался «чернец Варлаам» — бывший царь Василий Шуйский, в отдаленный монастырь на Белоозеро или Соловки. Слишком уж напоминало это прежнюю опалу того же князя Ивана Петровича Шуйского, уморенного приставами именно на Белоозере. Ходили слухи о Троице-Сергиевой обители, куда якобы «по обещанию» готов был уйти Василий Шуйский. Но готов ли? Неприятие им монашеского пострига не оставляет сомнений, а значит, и отправка в Троицу не могла быть добровольной. Кроме того, такой поворот событий не отвечал интересам Боярской думы, боявшейся, что сведенного с трона царя Василия снова захотят вернуть в Москву.
В договоре о призвании королевича Владислава 17 августа 1610 года о Шуйском упоминалось лишь однажды, и то косвенно, в контексте статьи об обмене пленных, захваченных «в нынешнюю смуту, при бывшем царе Василье». Существовали еще общие договоренности с гетманом Жолкевским: «И в Польшу и в Литву и в иныя государства Московского царства людей не разсылати» [486]. Но распространялись ли они на всех трех братьев князей Василия, Дмитрия и Ивана Шуйских, неизвестно. Как выяснилось впоследствии, московские бояре, сами отказавшиеся гарантировать князьям Шуйским жизнь и «снявшие» с себя эту проблему, поступили очень недальновидно, а в чем-то — наивно (если не глупо), думая, что королевская сторона станет почитать Шуйских более других членов Думы. Остается неясным, почему бояре не посчитались с тем, что разлучают бывшего царя с женой царицей Марией Петровной (в иночестве Еленой) и их дочерью Анастасией. Никто не задумался еще об одной скорби царя Василия Шуйского, оставлявшего в Москве дорогую могилу дочери Анны. Другая дочь царя Василия, Анастасия, находилась, видимо, при матери, когда царицу Марию Петровну отправили в Суздальский Покровский монастырь. Позднее, в 1638 году, царский брат князь Иван Иванович Шуйский сделал вклад в Суздальский Покровский монастырь — серебряное блюдо «ко царевне Настасье ставить ко гробу» [487].
Время решать, что делать с Шуйскими, наступило после того, как началась присяга новому самодержцу королевичу Владиславу. В королевском лагере под Смоленском записали известия, полученные от гетмана Жолкевского 19 (29) сентября 1610 года. Он уведомлял короля, что Боярская дума почти разрешила ему увезти князей Шуйских в Речь Посполитую, но была озабочена тем, чтобы король Сигизмунд III не отдавал им много «почестей»: «Думные бояре обещали гетману выдать королю всех Шуйских, но с тем условием, чтобы король не оказывал им никакой милости. Все имущество Шуйских взято в царскую казну… Василия, бывшего царем, еще не решились выдать за границу и предоставить ему жить в чужих государствах. Димитрия и Ивана Шуйских советовали отправить в Польшу, чтобы этот род, замышлявший с давних времен много зла против государя, не произвел какого-либо замешательства в государстве, но требовали от гетмана удостоверения, что король не будет жаловать Шуйских; в противном случае хотели перебить их. Жен их постригли в монашество» [488].
В это время Лжедмитрий II и Марина Мнишек уже бежали из-под Москвы, не дожидаясь, пока гетман Жолкевский арестует самозванца в его ставке в Николо-Угрешском монастыре. С оставшимся войском гетмана Яна Сапеги удалось договориться о том, что оно отойдет от Москвы и попытается склонить калужского царя Дмитрия подчиниться королю (фактически Сапега обещал сохранять нейтралитет и даже перейти на службу к королю, если тот заплатит деньги его войску). 12 (22) сентября Ян Сапега был в расположении гетмана Жолкевского, где, по сообщению дневника его секретарей, «застал Шуйских, Ивана и Дмитрия, которых московские бояре выдали гетману, чтобы они уже не думали более оставаться здесь ради какой-либо свойственной им крамолы; в это время и того Шуйского, который был прежде царем, постриженного отвезли в Осипов (Иосифо-Волоколамский монастырь. — В. К.)» [489]. Московские бояре и Станислав Жолкевский уже договорились о совместных действиях против самозванца, и именно по этой, а не по какой-либо другой причине, Боярская дума дала согласие на вступление в город польско-литовского войска и отдала князей Шуйских под охрану гетмана Жолкевского. Против выступил, прежде всего, патриарх Гермоген, поддержанный московским посадом. Он первым осознал, какую ошибку сделала Боярская дума, вступив в переговоры с представителями короля Сигизмунда III. Как было сказано позднее в посольских документах 1615 года, «о том приходили к Гермогену патриарху Одоевские, Долгорукие, Борятинские и Пушкины и иные многие дворяне». Патриарх созвал своих сторонников и призывал больше не верить королевской стороне, «так как народ литовский никогда не соблюдал слова, данного Москве, всегда был ее врагом». Глава церкви указывал, что Вору позволили уйти от столицы, а вместо борьбы с ним польское войско стремится войти в столицу. В итоге патриарха не послушали и грубо оттеснили от участия в светских делах [490], списав все протесты на происки князей Шуйских. Когда 17 (27) сентября москвичи, встревоженные слухами о вступлении в столицу польского войска, буквально заставили ретироваться первых польско-литовских квартирьеров, была решена и участь царя Василия Шуйского и его братьев. В «Дневнике» королевских секретарей под Смоленском записали: «Бояре испугались и сейчас же пришли к гетману с просьбой приостановиться еще до третьего дня, пока они уничтожат козни Шуйских. Затем они выдали гетману троих Шуйских» [491].
Более подробно и точно рассказать о том, как принимали решение о выдаче Шуйских королю Сигизмунду III, вряд ли удастся. Многие бояре потом предпочитали забыть о своем участии в этом деле, поэтому показания источников так противоречивы. Если учесть свидетельство секретарей Яна Сапеги, отправка Шуйских из Москвы произошла еще до того, как в ночь с 20 на 21 сентября в столицу вступил польско-литовский гарнизон. Протесты патриарха Гермогена, встретившего «литву» речами о вероломстве королевской стороны, уже не могли повлиять на судьбу бывшего самодержца. Позднее ходили слухи, что всех Шуйских отвезли под Смоленск вместе с посольством боярина князя Василия Васильевича Голицына и митрополита Филарета Романова. Такие рассказы, проникшие в исторические исследования, как показал Д. В. Цветаев, не соответствовали действительности [492]. Но в том-то и дело, что сама возможность отправки князей Шуйских вместе с послами обсуждалась. Посольство митрополита Филарета и князя Василия Васильевича Голицына двинулось из Москвы 11 (21) сентября 1610 года [493]. Около этого времени приставы передали братьев князей Шуйских гетману Жолкевскому, 12 (22) сентября их видел у него гетман Ян Сапега. Два события, может быть, даже намеренно оказались связаны друг с другом, однако в самом посольстве об этом не подозревали. В полномочия московских послов не входило обсуждение судьбы царя Василия Шуйского. В документах посольства, прибывшего в королевский стан под Смоленском 7 (17) октября 1610 года, писали, что бывший царь добровольно «государство отставил», повинуясь челобитной «всех чинов людей Московского государства» [494]. Послы Боярской думы сами впервые увидели царя Василия Шуйского под Смоленском. Тогда, между прочим, произошел знаменательный эпизод. Польский гетман разрешил бывшему царю надеть на себя вместо монашеской рясы мирское платье. Это заметил митрополит Филарет. Он посетовал гетману Станиславу Жолкевскому: «Ты на том крест целовал, и то сделалось от вас мимо договора: надобно бояться Бога; расстригать Василия не пригоже, чтобы нашей православной вере порухи не было». Гетман сослался на скудное содержание царя Василия Шуйского. Но и это не помогло. Митрополит Филарет парировал, продолжая настаивать на своем: «А если его в Иосифовом монастыре, по твоим словам, не кормили, то в том неправы ваши приставы, что его кормить не велели, бояре отдали его на ваши руки» [495].
