Но одних генеалогических аргументов принадлежности суздальского князя к «корню» ушедшей династии Рюриковичей было явно недостаточно, чтобы успокоить жителей Московского государства и вернуть их к привычным царским образцам. Очень скоро жизнь отменила эти наивные представления, вдохновившие князей Шуйских и тех, кто поддержал их во время захвата власти. Подданные царя Василия Ивановича с первых шагов хвалили своего самодержца за «премножество мудрости, и за поборательство истинны, и за неизреченную милость ко всем человекам» [184]. Но этикетная формула похвалы идеального государя еще должна была пройти проверку временем. Отныне царь Василий Шуйский должен был постоянно убеждать жителей Московского государства в том, что они не ошиблись, избрав его на царство. А сделать это оказалось сложнее всего, потому что никакого выбора у них и не было. Имя прежнего самодержца тоже никуда не исчезло из душ бывших подданных царя Дмитрия Ивановича. Спор пришедшего к власти князя Рюриковича со свергнутым ложным царевичем «Рюриковичем» оказался неоконченным.

Князей Шуйских так часто обвиняли в стремлении обладать царским венцом, что они должны были и сами поверить, что это возможно. Во всяком случае, когда князю Василию Ивановичу представился шанс воцариться на русском престоле, он воспользовался им с торопливой неловкостью, не дождавшись даже, когда тело повергнутого самозванца уберут с Красной площади… Удивительно, как все источники, русские и иностранные, согласно свидетельствуют о той спешке, с которой было проведено избрание нового царя. Он был избран на царский престол «малыми некими» (Авраамий Палицын), «спешно председ» (Иван Тимофеев) и не «советова со всею землею» («Новый летописец»). Конрад Буссов в «Московской хронике» тоже написал, что князь Василий Шуйский был избран «без ведома и согласия земского собора, одною только волею жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников и сапожников и немногих находившихся там князей и бояр» [185].

Вступление на престол нового царя, казавшееся заговорщикам само собой разумеющимся делом, оказалось в итоге камнем преткновения для них. Никто не мог предвидеть, что имя Дмитрия окажется популярнее самозваного царя. Не прошло бесследно и время, которое Лжедмитрий I провел на престоле. В Боярской думе, повседневно сталкивавшейся со свергнутым самодержцем, судьба Дмитрия не вызывала сожаления, он откровенно пугал участников заговора опасным пренебрежением к своему «сенату». По-иному к московским событиям отнеслись те, благодаря кому Дмитрий когда-то взошел на престол. В первую очередь это касалось Северской земли, пожалованной больше других и получившей льготы на десять лет. После перемен в Москве можно было не просто забыть о льготах, а опасаться возмездия за свой недвусмысленный выбор, обеспечивший победу самозванцу. Авраамий Палицын в своем «Сказании» показал, что в страхах людей немедленно возникла тень расправ Ивана Грозного: «Севера же внят си крепце от царя Ивана Васильевича последняго Новугороду разгром бывший, и такового же мучителства не дождався на себе, вскоре отлагаются от державы Московския». Казачья вольница, участвовавшая в «славном» походе царя Дмитрия на Москву, тоже могла ожидать возвращения тяжелых притеснений времен Бориса Годунова. Но даже те, кто не принимал никакого участия в истории царя Дмитрия, продолжали находиться под обаянием чудесной истории его воскресения из небытия.

Вместе с принятыми на себя царскими регалиями царь Василий Шуйский должен был воспринять и наследство совершённого переворота. Новый царь все равно воспринимался как первый среди бояр, а возвращение к боярскому правлению, которое хорошо знали по прошлым временам, не сулило ничего хорошего. Присяга быстро избранному на престол царю Шуйскому разделила людей: «и устройся Росия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяше его» [186]. Все недовольство, накопившееся в Московском государстве, теперь имело простой выход, а неподчинение новой власти оправдывалось сохранением прежней присяги. Именем царя Дмитрия началась гражданская война.

В Москве уже третий раз за последний год сменялся царь. Все, кто претендовал на трон после Бориса Годунова, следовали в основных чертах установленной им «модели» престолонаследия. Она включала подтверждение царского избрания патриархом и освященным собором, царским «синклитом» и выборными от «всей земли». Боярин князь Василий Иванович Шуйский, свергнувший своего предшественника, был обречен на то, чтобы действовать в чрезвычайных обстоятельствах, вызванных московским восстанием. В этот момент невозможно было долго решать, кто будет следующим царем, и ждать совета от всех чинов, сословий и областей. Кроме того, патриарх Игнатий, подчинившийся целям царя Дмитрия, был немедленно сведен с престола, и церковь тоже осталась без своего первосвященника. Не случайно архиепископ Арсений Елассонский подчеркивал, что «наречение» нового царя 19 мая 1606 года произошло в отсутствие патриарха. Уже на следующий день, 20 мая, по всему государству были разосланы «окружные» грамоты о его восшествии на престол, к которым прилагались две крестоцеловальные записи [187]. Если одна грамота о приведении к присяге царю не вызывала никаких вопросов, то другая — крестоцеловальная запись самого царя Василия Шуйского своим подданным — выглядела необъяснимым разрывом с традицией. Так случилось то, чего уже никогда не простили царю Василию Ивановичу.

О поставлении царя Василия Шуйского автор «Нового летописца» рассказывал следующим образом: «На четвертый день по убиении Ростригине приехаша в город и взяша князя Василья на Лобное место, нарекоша ево царем и пойдоша с ним во град в Соборную церковь Пречистые Богородицы. Он же нача говорити в Соборной церкви, чево искони век в Московском государстве не повелось, что целую де всей земле крест на том, что мне ни нат кем ничево не зделати без собору никакова дурна: отец виноват, и над сыном ничево не зделати; а будет сын виноват, отец тово не ведает, и отцу никакова дурна не зделати; а которая де была грубость при царе Борисе, никак никому не мститель. Бояре же и всякие людие ему говорили, чтоб он в том креста не целовал, потому что в Московском государстве тово не повелося. Он же никово не послуша и поцелова крест на том всем» [188]. Как видим, летописец подчеркивал необычную быстроту «наречения», сопровождавшегося царской присягой, на которой настоял сам царь Василий Шуйский. Арсений Елассонский тоже написал о том, как «короновали» царя Василия Шуйского в Успенском соборе Кремля (он датировал венчание на царство 26 мая), и привел сведения о крестоцеловальной записи, дословно подтверждающие известия летописца. Проводил церемонию новгородский митрополит Исидор. С царя Василия Ивановича взяли «предварительно клятву в присутствии всех бояр и пред святым крестом в том, что он не будет невинно пытать бояр и народ по каждому делу; что пусть не наказывается отец за сына, ни сын — за отца, ни брат — за брата, ни родственник — за родственника, только виновник пусть несет наказание, после тщательного расследования, по законам, согласно с виною его, а не так как прежде было во времена царя Бориса, который за одного преступника наказывал многих, и происходили отсюда ропот и большая несправедливость» [189].

Объяснить мотивы царского избрания должны были «окружные» послания о восшествии царя Василия Шуйского на престол. Эти грамоты содержали резкие обвинения «богоотступнику, еретику, ростриге, вору Гришке Богданову сына Отрепьева», который «своим воровством и чернокнижством назвал себя царевичем Дмитрием Ивановичем Углецким» и «был на Московском государьстве государем». В подтверждение своей правоты царь и бояре ссылались на преступные замыслы Гришки, чему были найдены доказательства в его переписке со своими сторонниками в Польше и Литве, а также с папой Римским. Упоминали и о расспросных речах «поляка, который жил у него близко», то есть одного из братьев Бучинских, рассказавшего о якобы существовавшем замысле прежнего царя «всех бояр и думных людей и болших дворян побить». А дальше воспроизводилась схема, следовавшая в основных деталях избирательному канону. Правда, она мало соответствовала действительности и была рассчитана не на столицу, где многие даже и не знали, что происходит наречение нового царя, а на дальние города, принимавшие присягу по этой грамоте. В ней говорилось, что царя избирали «всем Московским государьством» по решению освященного собора (без патриарха) и представителей разных чинов от бояр до торговых людей. Все они били челом Василию Шуйскому, чтобы он стал царем «по степени прародителей наших, его же дарова Бог великому государю Рюрику, иже бе от Римского кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего великого государя Александра Ярославича Невского, от него же прародители наши на Суздалской уезд по родству розделишась». Следовательно, соблюдалось «золотое правило»: новоизбранный царь не сам садился на престол, а его просили сделать это. Главной причиной общего выбора при «участии» (выраженном на бумаге) всех чинов стала принадлежность нового царя к династии Рюриковичей и происхождение из рода Александра Невского. Так легитимным избрание царя Василия Шуйского становилось по двум причинам: он занимал трон «за прошеньем… освященного собора и за челобитьем бояр и околничих и дворян и всяких людей Московского государьства, и по коленству нашему», то есть по степени своего родства с угасшей династией прежних царей Ивана Грозного и его сына Федора Ивановича.