Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Иностранцы обратили особое внимание на отсутствие на царской свадьбе брата царя князя Дмитрия Ивановича Шуйского, бывшего до этого времени самым близким человеком к царю и его вероятным преемником на престоле. Некий пан Коморовский писал из Москвы воеводе Юрию Мнишку, находившемуся в ссылке в Ярославле: «Дмитрий Шуйский возвратился, потеряв всякую надежду, из-под Алексина, упрекал царя, что тот женился, говоря: „Ты веселишься, а кровь невинная льется“. Также сказал ему, что уже царствовать тебе осталось недолго, ибо не на кого тебе опереться, а поэтому подумай о себе и о нас, поклониться надо тому, кому царство по справедливости принадлежит» [296]. Слух о том, что князь Дмитрий Шуйский будто бы поверил в спасение царя Дмитрия Ивановича, конечно же вполне соответствовал настроениям пленных Мнишков. Однако более очевидной причиной недовольства царского брата могло быть изменение его положения и исчезновение даже призрачной возможности наследовать царский венец.

Как оказалось впоследствии, свадьба царя Василия Шуйского не решила главной проблемы — продолжения династии не последовало. Точнее, у царя Василия Шуйского рождались дочери, но не было мужского потомства. Автор «Бельского летописца» писал, что «у царя Василья Ивановичя всея Русии детей было только две дочери, и те во младенчестве преставились; тако зовомы суть Настасья и Анна» [297]. В ходе работ по исследованию некрополя Вознесенского монастыря в Кремле была найдена гробница царевны Анны Васильевны, преставившейся в осенний день Иоанна Богослова 26 сентября 1609 года [298]. Рождение вслед за тем вместо наследника еще одной дочери, Анастасии, могло вызвать новую вспышку недовольства царем Василием Шуйским.

Можно только гадать, как бы все обернулось, появись на свет вместо царевен малолетний царевич. Скорее всего, это укрепило бы положение царя Василия Шуйского и примирило его с подданными. Но этого не произошло, и современники продолжали внимательно присматриваться к другим князьям Шуйским. Особенно — к молодому князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, первому мечнику, приближенному еще царем Дмитрием. В царствование своего родственника князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский сумел подтвердить свои достоинства не одним только происхождением, но и службой. Он много раз выступал во главе правительственных полков во время борьбы с Болотниковым и тоже вошел в «ближний круг» царя Василия. Но права Скопина-Шуйского на престол были более чем призрачными.

Тушинский Вор

Как могло произойти такое, что после низвержения с трона и убийства в Москве Лжедмитрия I все снова поверили в самозваного царя Дмитрия Ивановича? Неужели та история никого и ничему не научила? Почему новый самозванец надеялся, и даже не без оснований, воцариться в Москве? Понять такое можно, лишь погрузившись в атмосферу Смутного времени, уничтожившего привычные представления. Картина обычного мира людей была разрушена, а всегда выручавший их здравый смысл оказывался бесполезен. Слишком недавно русские люди познакомились с бунтом против царей, но — парадоксальным образом — для протеста все равно требовался свой царь.

В советской историографии феномен самозванства часто объясняли «царистскими иллюзиями», хотя речь прежде всего шла о создании параллельной, «справедливой» иерархии. Этим и объясняется сила тех, кто выступил против царя Василия Шуйского под знаменем нового царя Дмитрия Ивановича. У одних был шанс пройти в Боярскую думу, потеснив родовую знать, другие могли рассчитывать на «изменничьи» поместья и вотчины и связанный с этим передел земельной собственности. В свою очередь, царь Василий Шуйский становился защитником и охранителем прежнего порядка и прав, с чем не могли не считаться даже те, кто его не поддерживал. Сторонники же Лжедмитрия II должны были, напротив, во имя достижения своих целей каждый раз переступать порог брезгливости, обращаясь к тому, в чье царское происхождение мало кто верил.

Тайна происхождения второго самозваного царя Дмитрия, получившего заслуженное прозвище «Вор», оказалась еще более скрытой, чем история Григория Отрепьева. Нового Дмитрия Ивановича ждали, его искали, но были и те, кто решил направить события в нужное русло по своему почину. Между двумя ложными Дмитриями огромная разница, которую давно определил С. Ф. Платонов: «Расстрига, выпущенный на московский рубеж из королевского дворца и панских замков, имел вид серьезного и искреннего претендента на престол… Вор же вышел на свое дело из Пропойской тюрьмы и объявил себя царем на Стародубской площади под страхом побоев и пытки. Не он руководил толпами своих сторонников и подданных, а напротив, они его влекли за собою в своем стихийном брожении, мотивом которого был не интерес претендента, а собственные интересы его отрядов. При Расстриге войско служило династическому делу, а Вор, наоборот, своими династическими претензиями стал служить самым разнородным вожделениям окружавшей его рати» [299].

Все, что предшествовало появлению нового самозванца в Стародубе, оказалось скрыто от посторонних глаз. Кто он на самом деле, откуда пришел в Московское государство? Как случилось, что он назвался именем царя Дмитрия? Вот расплата за самозванчество: история не сохранила даже имени, под которым тот, кого стали называть Тушинским Вором, был известен до принятия им на себя чужой биографии. Тайна происхождения Лжедмитрия II продолжает будоражить умы, тем более что в последние годы Р. Г. Скрынников актуализировал «горячую» версию о том, что новый самозванец был, как писали в грамоте французскому королю 1615 года, «родом жидовин». Это позволило историку сделать эффектное наблюдение: «Смута все перевернула. Лжедмитрий I оказался тайным католиком, „тушинский вор“ — тайным иудеем» [300]. Только вот незадача, источники столь далеко идущих параллелей состоят из одних слухов — в частности, о найденном в покоях самозванца Талмуде после бегства «царика» из Тушина. Среди современников же ходили самые разные версии: «который де вор называется царем Дмитреем и тот де вор с Москвы, с Арбату от Знаменья Пречистыя из-за конюшен, попов сын Митька»; или даже: «царевича Дмитрея называют литвином, князя Ондрея Курбьского сыном» [301]. Р. Г. Скрынников ссылается также на сохранившуюся «польскую гравюру XVII века», изобразившую Тушинского Вора как человека, якобы «обладавшего характерной внешностью». Действительно, эта гравюра непременно присутствует в качестве иллюстрации во всех книгах, касающихся Смуты. Портрет Тушинского Вора в польской меховой шапке с пером и шкиперской бородкой очень выразителен, его широко открытые темные глаза смотрят мимо зрителя, не давая проникнуть в тайну Лжедмитрия II. Но знаменитая гравюра, как недавно напомнил А. В. Лаврентьев [302], взята из книги «Древнее и нынешнее состояние Московии», вышедшей в Лондоне в 1698 году!

Еще при жизни Лжедмитрия II пытались обнаружить «следы» его прежней биографии. Они приводили то в Шклов, где он учительствовал, то в Могилев, где его знали как слугу местного священника, а заканчивались в Пропойской тюрьме, куда бывший учитель попал за бродяжничество. Следующий этап — переход самозванца из Великого княжества Литовского в Московское государство. Первые шаги по московской земле этот «северской человек незнаемой» сделал, по свидетельству «Нового летописца», выдавая себя за сына боярина, по имени Андрей Андреевич Нагой. По собственной ли воле будущий Лжедмитрий II пошел в пределы Московского государства или у него уже не оставалось выбора после Пропойской тюрьмы, — обо всем этом можно только догадываться. Скорее всего, в Северской земле он уже действовал вместе с теми, кто заметил сходство выходца из Шклова с прежним самозваным царем Дмитрием. Но кто были эти люди? Почему мнимого Нагого сопровождал один «московский подьячей Олешка Рукин» да торговый человек Григорий Кашинец? Почему в самый ответственный момент появления самозванца в Стародубе 12 июня 1607 года с ним рядом не нашлось никого, кто бы мог убедить сомневающихся своим авторитетом? История объявления нового царя Дмитрия очень напоминает удавшийся экспромт.

вернуться

296

Дневник Марины Мнишек. С. 105.

вернуться

297

Бельский летописец. С. 257.

вернуться

298

Исследователь некрополя Вознесенского монастыря Т. Д. Панова приводит надпись на крышке саркофага: «Лета 7118 сентября в 26 ден на памят святаго апостола Ивана Богослова преставис дще государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Руси царевна и великая княжна Анна Васильевна всея Руси». См.: Панова Т. Д.Некрополи Московского Кремля. М., 2003.

вернуться

299

Платонов С. Ф.Очерки по истории Смуты… С. 267–1268.

вернуться

300

Скрынников Р. Г.Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников. С. 202. Гипотезу Р. Г. Скрынникова о том, что самозванец был «крещенным евреем», поддерживает также И. О. Тюменцев: Тюменцев И. О.Смута в России в начале XVII столетия: движение Лжедмитрия II. С. 74–76.

вернуться

301

ААЭ. Т. 2. № 91. С. 186–187; № 94. С. 191–192.

вернуться

302

Лаврентьев А. В.Епифань и Верхний Дон в XII–XVII вв. М., 2005. С. 133. Справедливости ради надо отметить, что Р. Г. Скрынников отказался от своих ранних наблюдений по поводу портрета самозванца и теперь более взвешенно трактует сведения иконографических источников о происхождении Лжедмитрия II. В своей книге «Три Лжедмитрия» историк пишет: «Широко известен портрет Лжедмитрия II, на котором „царек“ изображен в восточной чалме (все-таки в меховой шапке. — В. К.). Этот портрет можно встретить в любом учебнике. Может ли гравюра помочь решению вопроса о происхождении самозванца? Вряд ли. Портрет XVII в. изображает восточного владетельного князя, никакого отношения к русской истории не имеющего» ( Скрынников Р. Г.Три Лжедмитрия. М., 2003. С. 261).

41
{"b":"160258","o":1}