В «108-м году» угроза нависла над всеми братьями Шуйскими. Князя Михаила Петровича Катырева-Ростовского поставили выше в местническом отношении князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Другой брат, князь Александр Иванович Шуйский, пострадал от местнического челобитья вездесущего князя Федора Ноготкова; его челобитная была признана законной, и делу был дан ход. В апреле 1600 года с братьями князем Василием и Дмитрием Ивановичем судился «в отечестве» князь Иван Большой Никитич Одоевский. Но самым опасным стало некое «дело доводное, что извещали при царе Борисе князь Ивановы люди Ивановича Шуйского Янка Иванов сын Марков да брат ево Полуехтко на князь Ивана Ивановича Шуйского в коренье и в ведовском деле, 108 году» [146]. Дела о колдовстве были сравнимы по опасности с обвинением в государственной измене, с той лишь разницей, что подлежали не одному светскому, а еще и церковному суду. Следствием холопского доноса стало то, что имя младшего из князей Шуйских пропадает из разрядных книг вплоть до конца царствования Бориса Годунова. Его даже лишили боярского чина, «понизив» до московского дворянина. Холопов и других людей, служивших у князей Александра Ивановича и Ивана Ивановича Шуйских, рассылали как «колодников» в ссылку в Сибирь в марте 1601 году. Для самих князей Шуйских это снова не прошло бесследно, князь Александр Иванович Шуйский умер в 1601 году. Клевреты же царя Бориса Годунова использовали гонения на опальный род как повод для того, чтобы выслужиться. Об одном из них — Михаиле Татищеве — дьяк Иван Тимофеев во «Временнике» сообщал, что тот, «всеродно бесчестя» князя Василия Ивановича Шуйского, доходил «до рукобиения» [147].
Так снова Василий Шуйский оказался на положении опального, виноватого лишь в том, что его родственники обвинялись в «ведовстве». Его высокий боярский чин не защищал не только от царского гнева, но и от временщиков, спешивших утвердиться за счет впавших в немилость князей Шуйских. Удаление боярина из Москвы на воеводство в Великий Новгород 1 сентября 1600 года стало еще лучшим исходом, избавляя его от других возможных унижений [148]. Само по себе это назначение было для него не новым, однако на этот раз оно, вероятно, объяснялось еще и нежеланием царя Бориса Федоровича допустить князей Шуйских к переговорам с послом Речи Посполитой Львом Сапегой. Показательно, что канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега провел в Москве почти полтора года, и все это время князь Василий Иванович Шуйский «годовал» в Новгороде, вернувшись в Москву только после 25 мая 1602 года, когда польско-литовское посольство заключило договор о перемирии и уехало из пределов Русского государства. В то же самое время были отосланы по воеводствам в Псков и Смоленск князья Голицыны, жесточайшая опала постигла, как известно, род Романовых. Показательно, что братья Никитичи, сыновья Никиты Романовича и племянники первой жены Ивана Грозного, тоже стали жертвами обвинения в колдовстве. После «довода» Второго Бартенева на Александра Никитича Романова остальные Романовы, включая старшего, Федора Никитича, были обвинены в том, что хотели «царство достать ведовством и кореньем». Начало преследования Романовых в октябре-ноябре 1600 года совпало с приездом посольства из Речи Посполитой, что подчеркивает параллели в судьбах князей Шуйских и Романовых. Царь Борис Федорович сделал все, чтобы не допустить даже предположения о возможных контактах кого-либо из членов Боярской думы, происходивших из самых заметных княжеско-боярских родов, с вечными соперниками из Речи Посполитой, претендовавшими на часть русских земель, а то и на сам трон.
Когда дело было сделано и Речь Посполитая заключила выгодное царю Борису перемирие, князь Василий Иванович Шуйский был возвращен в Москву. Ему опять поручались местнические дела, осенью 1602 года он вызывался на службу во дворец, когда встречали датского королевича Иоанна — жениха царевны Ксении Годуновой. 4 сентября 1603 года князь Василий Иванович Шуйский присутствовал при встрече кизылбашского посла Лачин-бека, затем «посол у государя ел в Гроновитой палате» в присутствии первых бояр князя Федора Ивановича Мстиславского и князей Василия и Дмитрия Ивановичей Шуйских [149]. Их участие на этом направлении внешней политики Русского государства царь Борис Федорович только приветствовал, так как оно дополнительно могло подчеркнуть в глазах восточного гостя значение царя, повелевающего князьями «крови».
Но все дальновидные расчеты Бориса Годунова были опрокинуты появлением самозваного претендента на русский престол, назвавшегося именем царевича Дмитрия.
Сколько бы раз ни обращались историки к этой фигуре, она все равно остается загадочной. Трудно даже представить, что всю историю самозванца придумал и осуществил один человек! Потому столь популярны версии заговора, устроенного то ли русскими боярами, то ли польскими магнатами. Хорошо известна фраза В. О. Ключевского, намекающая именно на такие обстоятельства истории самозваного царевича Дмитрия: «Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве. Недаром Борис, как только услыхал о появлении Лжедимитрия, прямо сказал боярам, что это их дело, что они подставили самозванца» [150].
Вся история самозванца начиналась как путешествие чернеца Григория Отрепьева в Святую землю в компании с другими монахами Варлаамом Яцким и Мисаилом Повадиным весной 1602 года. Своих спутников Отрепьев подбирал сам, передвигались они в Московском государстве как странствующие монахи, певшие на клиросе и тем добывавшие себе кров и пропитание. Никаких дополнительных средств или рекомендательных писем у Отрепьева не было, он сам продумывал и осуществлял свой собственный план побега «в Литву», как тогда называли Речь Посполитую. Попав в земли соседнего государства, чернец Григорий Отрепьев начал искать покровителей, но сначала потерпел неудачу. После этого он сбросил чернецкое платье и оставил своих спутников, все еще продолжавших верить, что целью их путешествия было паломничество к святым местам в Палестине. Пространствовав «в Литве» самостоятельно около года, обучившись немного польскому языку, Григорий Отрепьев сумел-таки найти доверчивого покровителя, без колебаний принявшего его сомнительную историю о чудесном спасении. Князь Адам Вишневецкий первым поверил в рассказ Отрепьева о том, что на самом деле он не слуга, а московский «царевич». Этот представитель магнатского рода князей Вишневецких познакомил с самозваным «царевичем Дмитрием» своего родственника князя Константина Вишневецкого, женатого на Урсуле Мнишек (сестре Марины Мнишек). Он же давал пояснения королю Сигизмунду III, когда тот потребовал подробного донесения о «московском господарчике», разъезжавшем в карете князя Адама Вишневецкого.
История чудесного спасения, рассказанная Григорием Отрепьевым, оказалась проста и незамысловата. Он говорил, что его подменил некий доктор-итальянец, а вместо него в Угличе убили другого мальчика. «Царевич» хотел набрать донских и запорожских казаков, чтобы те «проводили» его до Москвы. Однако ссориться с Московским государством из-за действий «господарчика» не входило в планы короля Сигизмунда III, запретившего своим универсалом продажу оружия в Запорожскую сечь. Так были остановлены своевольные планы тех, кто готов был «возвести того москвитянина на московское княжество». Однако «царевича», попавшего в руки высоких покровителей князей Вишневецких и сандомирского воеводы Юрия Мнишка, в Речи Посполитой постарались использовать в своих целях. Ему была устроена тайная аудиенция у короля Сигизмунда III. Лжедмитрий сумел произвести впечатление своим послушанием. Сигизмунду III слишком уж хотелось верить, что сын тирана Ивана Грозного, наводившего ужас на своих соседей, униженно целовал его руку и просил помощи в достижении престола предков. Обещая не препятствовать князьям Вишневецким и Мнишкам в наборе войска для похода представленного ему «господарчика», король мало чем рисковал. Тем более что, тайно перейдя в католичество, Лжедмитрий обязан был действовать в интересах папского престола в Риме. Московский «царевич» не забывал постоянно играть на алчности и честолюбии тех, кто его поддерживал, раздавая щедрые обещания уплаты золотых и передачи русских земель. Еще более надежной порукой возврата средств, потраченных на будущий поход в Московское государство, стал тайный договор о женитьбе Дмитрия на Марине Мнишек по вступлении на царский престол.
