— Сейчас будет светофор, — говорит он.

Тут и правда светофор, но машин вокруг мало. Большинство народу на велосипедах, старых, скрипучих велосипедах с поднятыми сиденьем и рулём. Мы проезжаем мимо большой фрески. На ней — пальма и мечеть с металлическим полумесяцем на минарете; усатый мужчина в тюрбане молится, стоя на коленях и опустив лицо на руки, а в воздухе летит босоногая женщина в красном платье. Рамзи предлагает остановиться и поесть. Тут неподалеку отлично готовят хуммус, у Абу Навафа, и пропустить это просто нельзя.

Мы ставим машину на улице, и только мы заходим в ресторанчик и садимся, не успев даже сделать заказ, как из кухни появляется сам Абу Наваф, толстяк лет сорока, косоглазый и потный, он несет три пиалы с хуммусом и бобами и несколько маленьких тарелок с закусками, он ставит их на стол и говорит, что это: пита, фалафель, козий сыр в оливковом масле с петрушкой, жареный баклажан с чесноком и лимоном, фаршированные виноградные листья, маринованная свёкла, сирийские оливки и салат по-арабски.

— Что такое салат по-арабски? — спрашивает Кармель.

— Это когда его делает араб, — отвечает Абу Наваф.

— Они из Иерусалима, — говорит Рамзи.

— Добро пожаловать, — говорит Абу Наваф. — Пожалуйста, ешьте. Это всё, что у меня есть. Меню нет.

Мы едим в молчании, и, должен признаться, еда хорошая. Хуммус так вообще лучший уже за долгое время. Но мне немного не по себе. Абу Наваф просто огромен, он как местный Полифем, и я не удивлюсь, если он сейчас решит пообедать евреем-медбратом и студенткой-еврейкой.

Мы заканчиваем еду, Кармель собирает остатки хуммуса на кусочек питы, я съедаю последнюю оливку. Абу Наваф убирает со стола, уходит на кухню и возвращается с четырьмя чашками густого, сладко-горького кофе и абрикосовым кальяном. Он садится и передает трубку по кругу, и Кармель и я затягиваемся по несколько раз, хотя обычно мы не курим.

— Ну что, — говорит Абу Наваф и выпускает две длинные струйки дыма из ноздрей, — вы уже видели мотоциклы Рамзи?

— Да, — говорит Кармель, — мне понравились.

— А его друга-еврея вы видели?

— Какого друга?

— Так ты им не рассказывал?

— Рассказывал, конечно, — говорит Рамзи.

— Так ваш таинственный друг еврей? — спрашивает Кармель.

— Он самаритянин.

— Американец?

— Самаритянин, палестинский самаритянин. Из Наблуса.

— Так кто же он, — спрашиваю я, — еврей или палестинец?

— Он — палестинский еврей, — говорит Рамзи.

— Он даже на иврите не говорит, — сообщает Абу Наваф.

— А на каком языке он говорит?

— На арабском, конечно же, — говорит Рамзи, — и на самаритянском.

— Он только молится на иврите, — говорит Абу Наваф.

— Точно, — говорит Рамзи. — Самаритяне исповедуют очень древний вид иудаизма. Собственно, поэтому многие ортодоксальные евреи в Израиле не считают их евреями.

— Так он еврей или нет? — спрашиваю я.

— Еврей, — говорит Рамзи. — У них своё Пятикнижие с небольшим расхождением по датам праздников, но в основном, это та же религия, что у вас.

— И вы принимаете их как палестинцев?

— Да, да. Они тут живут веками.

— Но они евреи.

— И что? Есть палестинцы-мусульмане, есть палестинцы-христиане, есть еврейские палестинцы.

— Но вы же говорили, что христиане и евреи неверные.

— Ну да, — говорит Рамзи. — Но они палестинские неверные.

Мы расплачиваемся с Абу Навафом и просим разрешения идти, он кивает и пожимает нам руки. Рамзи говорит, что мы можем оставить машину перед рестораном, и Абу Наваф присмотрит за ней, и пройтись до канатной дороги, это всего несколько кварталов. Он снимает свою бело-зелёную куфию и говорит, чтобы я положил её на приборную панель, так, на всякий случай. Я делаю, как он сказал, и мы переходим улицу и идем через большой открытый рынок, где в большинстве лавок продают только апельсины и грейпфруты. Рамзи останавливается купить сигарет, а я зову Кармель.

— Как думаешь, у них правда есть канатная дорога?

— Не знаю. Как думаешь, у них, правда, есть друг-самаритянин?

— Нет, конечно. Должно быть, в кальян что-то подмешали.

Рамзи возвращается с пачкой «Фарида», и мы улыбаемся ему.

— Почти пришли, — говорит он.

Я смотрю на Кармель, она смотрит на меня. Неужели до неё дошло, что нас заманили в ловушку? Мне пора остановить эту нелепость и сказать Рамзи, что мы возвращаемся к машине? Непохоже, чтобы Кармель сделала хоть что-то. Она даже не думает об этом. Может, это мой долг — защищать её. Если мы сейчас не увидим канатную дорогу, то всё, хватит. Канатная дорога! За каких идиотов он нас принимает! В Иерихоне? Где нет тротуаров, канализации, один светофор, никакой еды, кроме хуммуса и апельсинов, и велосипедов в десять раз больше, чем машин?

— Вот она, — говорит Рамзи.

— Кто?

— Канатная дорога.

Я смотрю на неё, потом на Кармель, потом снова на эту штуку. Канатная дорога. Три вагончика. Ярко-красные такие. Идут вверх, в гору. По канату.

— Вы ни разу не ездили в такой штуке?

— Я-то? Ездил, конечно. Я просто удивился, вот и всё.

Рамзи покупает билеты, и когда все три вагончика оказываются внизу, мы садимся в средний к окну. Рамзи закуривает, хотя здесь и нельзя, и мы медленно начинаем подниматься. Я смотрю, как медленно город под нами уменьшается, пытаюсь увидеть свою машину, всё ли с ней в порядке. Да ладно. Очень скоро она нам больше не понадобится, когда Рамзи выпотрошит нас на вершине этой дурацкой горы.

Но когда мы добираемся наверх, оказывается, что здесь все кишмя кишит туристами, большинство из них, если я правильно понимаю, христиане-паломники, я слышу английскую, испанскую, немецкую речь, и кое-где иврит. Монах в коричневой шерстяной рясе встречает нас и других туристов улыбкой.

— Отсюда, — говорит Рамзи, раскидывая руки в воздухе, — можно увидеть всё на свете. Вон там, на той стороне Мёртвого моря, — Иордания. Когда Палестина была под властью Иордании, в Иерихон каждую зиму приезжал Король Хусейн со своей женой, Королевой Hyp, которая была капитаном болельщиков команды «Принстонские тигры».

Кармель и я снова обмениваемся взглядами, но Рамзи вроде не замечает.

— А вон там внизу, — видите все эти колонны и арки? — там был дворец Хишам.

— А где казино? — Спрашиваю я.

— Погодите, — говорит Рамзи, — будет и казино.

— А когда построили этот дворец? — спрашивает Кармель.

— В седьмом веке, в ранний период ислама, когда мусульманская империя простиралась от Аравии до Испании.

— А кто был Хишам?

— Император. Это был его зимний дворец.

— А где был летний? — спрашиваю я.

— В Дамаске.

— Отсюда не видно?

— Нет, Дамаск далеко. Зато отсюда видно синагогу.

— Какую синагогу?

— Старую иерихонскую синагогу. Вон там. Среди тех, кто строил дворец Хишам, были евреи, и когда строительство закончилось, Хишам наградил их, разрешив построить синагогу.

Так, теперь он у нас всезнающий учёный. Поучить нас перед разделкой? Что он пытается доказать? И почему Кармель притворяется, что ей интересно? Почему она задаёт ему все эти вопросы? Не провоцируй его, идиотка.

— А что вон там? — спрашивает она.

— Вон тот холм внизу? Это Тель Султан.

— Что это?

— Какое-то древнее поселение, ему около десяти тысяч лет. Его открыли и раскопали всего пятьдесят лет назад.

— Десять тысяч лет?

— Ну, так говорят археологи.

— И кто там жил?

— Да кто знает. Какие-то люди неолитического периода.

— А где именно были найдены Свитки Мертвого моря?

Она что, серьёзно? Ей и вправду интересно? Может, она просто проверяет его знания. Может, ей интересно, так ли он умен, как думает. Я только надеюсь, что она не начнет просвещать его насчёт Робинзона Крузо и мёртвых астронавтов.

— А, так это вон там, — Рамзи показывает в сторону пустыни, — в Кумране.

— А вон там что? Это ведь пещеры?

— Это пещеры, в которые раньше уходили монахи на сорок дней, подобно Иисусу Христу в его пещере.