Мы виделись почти каждый день, но недавно решили, что наши отношения должны стать чисто платоническими, пока не устранятся трудности, проще говоря, пока не умрет ее муж. Единственной проблемой было то, что каждый раз, когда мы встречались, все заканчивалось именно тем, чем мы по идее не должны были заниматься.

— Позвони мне, когда закончится твоя смена. Если мне не надо будет идти в больницу, заезжай.

Подают ужин: гречневый пирог, яйца вкрутую, салат из лука с латуком и много хлеба. Сладкого сегодня нет. Ассада Бенедикт уже крадется к себе в комнату: скорее всего, будет тайком жевать шоколад.

У Ассады Бенедикт страсть к шоколаду. Она тратит большую часть своего социального пособия на шоколадные батончики — она покупает их в кафетерии. Как-то раз я заглянул к ней в комнату (она думала, что я нахожусь на своем посту) и увидел, что она стоит на кровати и бросает кусочки шоколада Десте Эзре, которая голышом стоит перед ней на коленях на полу. Деста Эзра должна была ртом ловить шоколад, но промахивалась, и Ассада Бенедикт заставляла ее слизывать шоколад с пола, не прикасаясь к нему руками. Они не заметили меня. Ассада Бенедикт в экстазе смеялась. Деста Эзра потела. У нее круглые, полные, довольно большие для ее маленького тела груди с твердыми сосками, и они вздрагивали всякий раз, когда она пыталась поймать кусок шоколада в воздухе. У нее были маленькие темные пальцы на ногах, а на животе еще был детский жирок. На её блестящих круглых ягодицах отражался свет комнатных ламп дневного света.

Я развернулся и очень тихо ушел на пост сиделки, сел за свой стол с пластиковой крышкой и крикнул: «Ассада Бенедикт!»

Наверное, через минуту она появилась на пороге.

— Не ешь шоколад в своей комнате.

— Я не ем шоколад. Я мертвая.

— У тебя в постели заведутся тараканы. Есть можно только на кухне.

Ужин закончился. Абе Гольдмил надевает длинный желтый клеенчатый фартук и начинает мыть тарелки, доводя их чистоту до совершенства. Все остальные собираются ложиться спать, как вдруг в дверях появляется очень странный человек. Он низенький и тощий, у него грязные кроссовки, серый костюм, желтый галстук и совершенно кошмарная прическа. На иврите мы называем таких «накопления и ссуды».

— Шалом, — говорит он, — я Преподобный Иоахим.

— Врач? — спрашивает его Амос Ашкенази.

— Нет, — улыбается человечек. — Я Преподобный Иоахим.

— Тогда вам к начальству, — и Амос Ашкенази указывает на меня.

— Добрый вечер, — говорит Преподобный Иоахим. — Мы с вами сегодня разговаривали по телефону.

— Да, разговаривали.

— Я не отниму много времени. Я уйду через десять минут.

— Да не торопитесь.

— Ну, и где же наш подопечный?

— Вон там, — и я показываю ему Иммануэля Себастьяна, который сидит на диванчике перед телевизором и ковыряется в зубах мизинцем.

— Здравствуйте, — подходит к нему Преподобный Иоахим. — Я — Преподобный Иоахим из Церкви Истинного Распятия. Не помолитесь ли с нами, брат во Христе?

— Не помоюсь, — отвечает Иммануэль Себастьян. — Вы не видите, что я занят?

— Помолитесь, — говорит Преподобный Иоахим, — а не помоетесь. Не желаете ли вы помолиться с нами?

— Я не могу. Я болен.

— А что у вас за болезнь?

— НСВ.

— Да излечит вас Иисус.

— Я не верю в Иисуса.

— Но вы же христианин, не так ли?

— Конечно.

— Так как же вы не верите в Иисуса?

— НСВ.

— Простите?

— Нарушение Способности Верить. Я ни во что не верю.

— Но вы ведь говорите это только потому, что у вас это НСВ?

— Тот факт, что у меня НСВ, означает, что я действительно не верю в Иисуса.

— Но Иисус верит в вас.

— Может быть, у него нет НСВ.

— Я никогда раньше не слышал про НСВ. Простите за такой вопрос, но есть ли такая болезнь на самом деле?

— Посмотрите на меня. Я ни во что не верю.

— Я верю вам, но вы наверняка знаете, что некоторые люди, особенно пациенты психиатрических клиник, иногда симулируют заболевания.

— А Иисус может излечивать симулированные болезни?

— Иисус может излечить все.

— Тогда какая вам разница, настоящая у меня болезнь или нет?

— Нет, — Преподобный Иоахим прокашливается, — я что хочу сказать, эта ваша — НСВ — она на самом деле существует?

— А Иисус на самом деле существует?

— Конечно же!

— Тогда позвольте мне заметить, что НСВ столь же реальна, как и Иисус.

— Хорошо, хорошо. Я имею в виду то, что некоторые люди иногда, как бы это сказать, верят в то, что больны какими-то выдуманными болезнями.

— Это не про меня, — говорит Иммануэль Себастьян. — Я, как бы это сказать, не верю ни во что.

— Я не сомневаюсь, что ваше состояние именно такое. Но вы понимаете, опять-таки, что некоторые люди симулируют болезнь, чтобы не выполнять определенных вещей или обязательств.

— Например?

— Например, чтобы не ходить в церковь.

— Так то симулянты. Я же, в отличие от них, действительно не верю в Иисуса.

— И тот факт, что вы не верите в Иисуса, и означает, что вы больны?

— Совершенно верно.

— Но вы можете всего лишь быть неверующим. И это не означает, что вы душевнобольной.

— Вы шутите, что ли? Иисус принял смерть ради вас. Надо быть сумасшедшим, чтобы в него не верить.

— Истинно так, — отвечает Преподобный Иоахим.

— Из чего следует неизбежное, — улыбается Иммануэль Себастьян, — а именно: я — сумасшедший.

— Но вы производите впечатление абсолютно нормального человека, — настаивает Преподобный Иоахим. — Глядя на вас, я с трудом верю в то, что у вас душевная болезнь.

— Но она у меня есть. Ее диагностировали. Меня поместили в клинику. Меня лечат.

— Ну, — говорит Преподобный Иоахим, — я просто говорю, что в это просто с трудом верится.

— Тогда, может быть, вам просто имеет смысл принять это на веру?

Иммануэль Себастьян никогда не был религиозен. Религиозный у нас Абе Гольдмил: он родился в строгой ортодоксальной семье. Он перестал молиться много лет назад, когда влюбился в Джули Стрэйн и принялся писать стихи, вместо того, чтобы каждый день ходить в Йесхиву  [23]изучать Талмуд. Он просидел в своей комнате несколько лет, отказываясь выходить из дому, и писал сонеты, посвящая их Джули Стрэйн. Его родители послушали совета раввина и отправили его к нам. Доктор Химмельблау говорит, что один из симптомов его болезни — неспособность отличать Бога от его персональной богини. Еще она говорит, что одно из проявлений состояния Иммануэля Себастьяна — это садистское желание провоцировать и мучить людей, страдающих от внутреннего конфликта, именно поэтому он изводит Абе Гольдмила. Моя обязанность в этой связи заключается в том, чтобы я наблюдал за их поведением и сообщал о нем доктору Химмельблау в отчете. Ничего не упустить и не добавлять, не комментировать, не редактировать, чтобы она получила как можно больше сведений для того, чтобы решить, какие лекарства им нужно принимать.

Так что я снова сижу на посту сиделки за столом с твердой пластиковой крышкой и пытаюсь восстановить диалог между Иммануэлем Себастьяном и Абе Гольдмилом. Преподобный Иоахим уехал, все уже спят, по окнам все еще барабанит дождь. Я наливаю себе чаю и несу его к себе вместе с домашним печеньем, которое на днях принесла Оделия. У нас есть свои чашки и ложки (для персонала), и тарелки из стекла, и своя кухня с маленьким холодильником. Иногда, чаще всего по пятницам вечером, я ужинаю вместе с пациентами, просто чтобы показать им, что я не пытаюсь быть выше них. Но, как правило, я жду, пока они не улягутся, иду на кухню для персонала и делаю себе чай и что-нибудь пожевать.

Телефон: два коротких звонка. Наверное, дежурный врач.

— В блоке все хорошо?

— Все спокойно.

— Собираетесь домой?

— Не раньше, чем допишу отчет.

— Нам, возможно, понадобится ваша помощь, если вы не против немного задержаться. У нас новый больной-араб в блоке для буйных.