— Ладно, — говорю я, — закончишь с посудой, зайди ко мне, я дам тебе твои лекарства.
— Хорошо, — говорит Ассада Бенедикт и, скорее всего, не догадывается, что у меня почти что лопнуло терпение от её психотических бредней.
Вот уже все приняли свои лекарства и улеглись спать. Я сижу у себя на посту сиделки и читаю еще несколько абзацев «Робинзона Крузо». Теперь точно все спят. Я откладываю книгу и пишу свой дурацкий отчет, как будто может произойти что-то интересное. Будто ни с того ни с сего у них наступит серьёзное улучшение, и они будут готовы начать новую жизнь в добром здоровье, в труде и общественном достоинстве. Снова беру книгу, но минут через десять снова откладываю её и черчу какие-то каракули на черновиках, чтобы убить время.
Всё, уже десять часов, моя смена закончилась; только я собираюсь уходить, как звонит Кармель.
— Заглянешь?
— Не могу. Мне надо написать доклад.
— О чем?
— О Робинзоне Крузо.
— Приезжай, я напишу его за тебя.
— Не думаю.
— Не волнуйся, будет хороший доклад. Какой курс?
— Литература восемнадцатого века.
— А какая у тебя тема?
— Репрезентация субъективности.
— Нет проблем. Я напишу его тебе.
— И не будешь болтать о том, что психиатрия — это тяжелая форма тирании, замаскированная под научное сострадание?
— Но ведь так оно и есть.
— Я знаю, что ты так думаешь, но ты можешь написать работу без упоминания об этом?
— Конечно.
— Обещаешь?
— Обещаю очень постараться.
Я тушу свет, отмечаюсь и иду на стоянку, завожу мотор и пытаюсь найти что-нибудь интересное на радио. На всех станциях играет печальная, ночная, зимняя музыка. Тогда я ставлю кассету Cradle of Filth «The Principle of Evil Made Flesh» и трогаюсь. На дороге темно и скользко, в машине холодно, и когда я подъезжаю к дому Кармель, снова начинается дождь, и все, чего мне уже хочется — отменить всё сразу, поехать домой и начать работать над докладом или просто заползти под одеяло подальше от всех этих людей. Чего им от меня надо? Что они меня так достают? Какого секса им от меня надо, в такую-то погоду? Кто знает, что за планы на вечер у Кармель. Может, мне сказать ей, что я не могу остаться у нее, что мне действительно надо домой работать?
Но вот она открывает дверь. На ней голубые шорты и белая майка, и все мои планы о побеге улетучиваются. Она улыбается. Лицом, носом и ушами я чувствую тепло из её квартиры. Я обнимаю её и захожу, и она наливает мне чаю, и мне становится немного жарко, но вместе с тем приятно и спокойно.
— Хочешь, поиграем в Робинзона Крузо и Пятницу? — спрашивает она, и её лицо совсем рядом с моим, и я вдыхаю её теплое дыхание, и оно пахнет мятой и мёдом.
— А как играют в Робинзона Крузо и Пятницу?
— Очень просто, — отвечает она, — я разденусь, ты спасаешь мне жизнь, а я ставлю твою ногу себе на голову, а потом мы делаем это в зад.
— О’кей, — говорю я, и мы играем в Робинзона Крузо и Пятницу, а когда мы заканчиваем, Кармель говорит, чтобы я отправлялся в душ, а она тем временем начнет работать над моим докладом.
— Ты же не сейчас собираешься его писать?
— Почему нет? Книга у тебя с собой?
— «Робинзон Крузо»?
— Угу. Мне она может понадобиться. Для цитат.
— Да, вот она, — говорю я, достаю книгу из рюкзака и кладу ее на стол. Я целую Кармель в щеку, беру из шкафа полотенце и долго стою под горячим душем, а когда я возвращаюсь, она, снова в шортах и майке, сидит перед компьютером и печатает.
— Ну и как оно?
— Хорошо, — отвечает она, не отрывая глаз от монитора. — Послушай, мне тоже надо сбегать в душ. Только пока не читай. Еще не готово.
— Ладно, — говорю я, и, естественно, сажусь читать, едва услышав шум воды.
Попав в результате крушения на необитаемый остров, Робинзон Крузо оказывается лишенным тех, кто мог бы дать ему чувство превосходства, лишенным зависящих от него людей, которые могли бы восстановить его в роли правителя и опекуна. При полном отсутствии женщин, детей, негров, евреев или арабов Робинзон Крузо не может доминировать и порабощать кого-либо низшего, что столь важно для его выживания как венца творения. Так его первой и важнейшей задачей на острове становится создание воображаемого порядка.
Считая себя представителем высшей расы, Робинзон Крузо начинает изобретать низшее человеческое существо, могущее поддерживать в нем чувство господства. Поэтому несуществующие островитяне становятся воображаемой ордой злобных людоедов, нечестивыми дикарями, готовыми съесть беднягу Робинзона заживо. Опасность, говоря по справедливости, совершенно безосновательна. За двадцать восемь лет на острове Робинзона Крузо не потревожил ни один так называемый дикарь. Страх быть съеденным, подвергнуться нападению и даже быть замеченным местными жителями тщательно сфабрикован. Действительная же опасность лежит в том, что островитян не существует. Отсутствие кого-либо ещё — вот что сильнее всего угрожает Робинзону Крузо.
Ибо если не будет слабых и смиренных, как сможем мы укрепить сознание своего преимущества? Для того, чтобы обозначить себя цивилизованными, нам нужны якобы дикари. Для того, чтобы постоянно подпитывать иллюзию собственного здоровья, нам нужны якобы больные. Для утверждения нашей щедрости, нам нужны якобы бедные.
Если не будет людей, подойдут и животные. Сознание господства и власти поддерживается в Робинзоне Крузо его верными подданными: собаками, кошками, козами и попугаем. Все они, однако, есть лишь прообразы его самого главного питомца: Пятницы.
Определяя Пятницу как падшее существо, как зверя, нуждающегося в помощи, защите, приручении и спасении, Робинзон Крузо становится благодетелем, защитником, спасителем и творцом. Зверю нужно дать имя, его нужно научить есть, одеваться и говорить; ему нужно дать духовные наставления и правила достойного поведения, и нет конца трудам хозяина.
Послушный пес, говорящий попугай, съедобные козы. Не только эти архетипы ручных зверей предвещают появление раба, которого так же легко приручить. Сама земля, разграбленная и истощенная, предвосхищает появление такого покорного Пятницы. «Он дал мне понять, — говорит Робинзон Крузо, — что будет трудиться еще усерднее, если я скажу ему, что делать».
Пятница должен отказаться от своего прежнего «я» ради того, чтобы подняться на высшую ступень; Робинзон Крузо считает, что он жаждет этого и приемлет это с радостью. Он верит, что отречение от семьи, родины, культуры, и языка вполне формально для того, чтобы Пятница достиг высшей цели: стал бы верным слугой Хозяина острова. Но даже став таковым, Пятница продолжает оставаться опасным. Для того, чтобы оправдать акты агрессии как самозащиту, Робинзону Крузо необходимо продолжать опасаться призрачной угрозы.
В самом деле, злодейство кого-то другого — не только доказательство нашей правоты, но и высокоэффективное и часто необходимое средство для очистки совести. Называя островитян дикарями, Крузо — воплощение порабощения и притеснения — может очиститься от собственного варварства. Обвиняя женщин в ведовстве, мужчины-инквизиторы сумели назвать преследование своих беспомощных жертв священной миссией. Заподозрив евреев в тайном заговоре с целью установления вселенского господства, немцы начали прокладывать свой путь к владению миром. Называя наших соседей террористами, мы узакониваем нашу злонамеренную практику: похищение людей и заточение их в тюрьмы, пытки, убийства, бессмысленные бомбежки и мор голодом. Называя психически здоровых людей сумасшедшими, мы даем себе право под маской лечения изолировать и мучить слабых и бедных.
Таким образом псевдосострадательный психиатр несет жестокость и притеснение. Ему постоянно необходимо быть рядом со своими пациентами, чтобы построить картину восприятия себя самого. Он окружает себя якобы сумасшедшими, чтобы самому оставаться в здравом уме и твердой памяти. Чтобы чувствовать себя при деле, ему нужны беспомощные люди. А если таких вокруг нет, их надо найти. Он ставит несчастным диагноз, классифицируя их как исполненных угрозы монстров, и утверждает себя как сильного, умного и великодушного. Если же он не может найти таких несчастных, он их создает. Следовательно, высшая цель поиска психиатром низших духом есть превращение обыкновенных людей в сумасшедших.
