В сцене, которая следует сразу за этой, все тот же вечер, на той же заброшенной полоске земли, но теперь камера направлена сверху вниз и сфокусирована на чем-то, напоминающем два ярких глаза, красный и зеленый, выглядывающих из-под тонкого слоя земли. (Именно в этот момент я вдруг осознал, что фильм — цветной.) Прямоугольник блестящего металла ощупывает эти глаза, потом подкапывается под них — и на поверхность выскакивают припорошенные землей шары — один красный, другой зеленый. Мотыга извлекла плоды (или бутоны?) какого-то кактуса. Слышен смех, по которому можно определить, что смеющиеся — из Токио; еще один удар мотыгой, и раздается уже другой смех: нервный, гортанный, диссонирующий с жужжанием камеры. Продолжая смеяться, человек говорит (я помню эти интонации мексиканцев японского происхождения — вроде бы честные и простодушные, но с потаенной подковыркой), провоцируя городских парней: «А ну отдайте! Давайте, съешьте! Может, конечно, прихватить живот, но не сильно, или прыщи на лице выскочат, но так, немного. Вкусно взаправду, давайте: попробуйте!»
Во время следующей сцены тьма сгущается; все по-прежнему происходит на той же ровной площадке на полпути вниз по склону, но фигуры, снятые с близкого расстояния, видны ясно и четко. Мужчина с мотыгой — гигант лет тридцати пяти или шести, возвышающийся над всеми вокруг, — снова усердно работает, окруженный местными японцами, метисами, индейцами — взрослыми и детьми, жадно за ним наблюдающими. Могила превращается в четкий прямоугольник, такой глубокий, что дно в нем кажется черным как смоль…
В письме, полученном из Мексики по поводу второй пленки, сказано было только, что съемки приготовлений к погребению Мариэ сначала шли неудачно, но вскоре наладились. Полностью в духе Асао и его команды, старающихся и в разговоре, и в письме сводить слова до минимума, может быть, потому, что возможности самовыражения связаны для них только с видео и кино. Но с самого начала нашего знакомства эта их неохота опираться на слова лишь укрепляла мое к ним доверие. Написать текст к фильму, который они привезут, помочь им отредактировать и смонтировать пленки (хотя надо будет еще пройти таможенные барьеры), станет моей работой.
Так что мои теперешние записи — всего лишь беглый набросок к описанию той части истории, что стала складываться, пока я отсматривал пленку. В основе ее сюжета события, о которых съемочная группа еще не знает. Я выстрою свой эскиз, основываясь на них, но именно сейчас, когда я снова и снова прокручиваю на экране это видео, отдельные куски истории соединяются в моем сознании в единое целое…
Позвольте, однако, еще раз обрисовать обстановку. Позади места, где расположена видеокамера, гора полого спускается вниз, в лощину между двумя горами, затопляемую во время сезона дождей. С тыла пологого склона гора крутая и увенчана пирамидальным ацтекским храмом, но чуть ниже на склоне приютилась старая деревушка. Снятые на видео кладбище и церковь рядом с ним находятся в стороне от деревни, сомкнувшейся вокруг другой церкви, той, что местные жители построили своими силами, скатив вниз камни, из которых был сложен храм ацтеков. На дороге, соединяющей обе церкви (все это, вместе с лощиной, в довоенные времена было землями ранчо), и расположено созданное Мацуно кооперативное хозяйство. У них своя часовня, но она относится к местному приходу, которому выделяют определенный процент доходов от продажи цветов и овощей на рынках Мехико.
В заметки, сделанные по прибытии в Мексику, съемочная группа включила отчет о теперешнем положении дел на ферме. В них говорится, что хотя в принципе здесь можно обойтись без знания испанского — управляющий Серхио Мацуно мексиканец во втором поколении с японскими корнями, около трети рабочих дети и внуки иммигрантов из японской колонии в Мехико, — стиль жизни чисто мексиканский, общение с жителями деревни очень тесное, и решительно непонятно, как женщина из Японии смогла выдержать эту жизнь на протяжении целых пяти лет.
Все, чем занималась на ферме Мариэ, было описано в статье, напечатанной в местной газете ближайшего города, Гвадалахары. Копия у меня в руках. Автор рассказывает, что кроме сельскохозяйственных забот она добровольно взяла на себя обязанности социального работника, в первую очередь занимаясь здоровьем женщин, как в кооперативном хозяйстве, так и во всей церковной общине. Статья была длинной, и с моим знанием испанского я смог только поверхностно с ней ознакомиться, но все же было ясно: даже делая скидку на цветистость слога, свойственную провинциальным мексиканским газетам, надо признать, что Мариэ в буквальном смысле слова удалось спасти местных жителей от большой беды.
Она обратила внимание на явные признаки туберкулеза у многих женщин, работающих на ферме. Отправив их на лечение в больницу Гвадалахары, она начала решительно действовать дальше. Выяснила, что все заболевшие жили в деревне, а не на ферме и имели детей: кто совсем маленьких, кто школьников. Портативный рентгеновский аппарат привезли на грузовике из Гвадалахары, и сделанная проверка выявила туберкулезную палочку не только у тех детей, чьи матери, как уже выяснилось, были инфицированы. Мгновенно расползлась молва: изнурительный труд стал причиной болезни женщин, ну а те заразили своих детей, и в результате — огульное обвинение чужака, управлявшего фермой.
Самостоятельно начав расследование, Мариэ доказала, что эти поспешные выводы неверны. Пожилая американка, писательница, купила приходящий в негодность дом в старой части деревни, около церкви, и заново переделала все внутри, оставив в прежнем виде только корпус из кирпича-сырца и огораживающую дом стену. Среди комнат была огромная гостиная, и она предложила работницам с фермы использовать ее как частный детский сад; собирала туда поиграть и других ребятишек. Каждый ребенок в деревне когда-нибудь да побывал в ее доме. У дамы были претензии к работе воскресной школы при деревенской церкви, и она яростно критиковала «японский стиль управления» фермой.
Разумеется, это она возглавила атаку на ферму, когда там было выявлено столько случаев туберкулеза. Взяв на себя ответственность за все предъявленные обвинения, Мариэ несколько раз посетила этот просторный дом и в конечном итоге обнаружила, что старая дама полвека назад сама заразилась туберкулезом и теперь страдала от рецидива. Степень зараженности составляла 8 по шкале Гафки, что, безусловно, было чревато очень серьезными последствиями. Поняв, что сама невольно послужила источником заражения, писательница с готовностью использовала свои деньги, чтобы спасти как можно больше людей. Мариэ помогала ей во всем, и в скором времени они сумели остановить распространение болезни. Но трое маленьких детей умерли.
Для Мариэ это, думаю, было особенно болезненно. Ведь долгий путь излечения души, завершившийся здесь, в мексиканской деревне, начался для нее после смерти собственных детей. И все-таки, сумев спасти других детей, она обрела нимб святой не только в глазах женщин с фермы и из деревни, но и в глазах всех жителей округи.
Святая среди нас. Примеры того, как росло это ощущение, я мог почерпнуть не только из упомянутой статьи в газете, но и из дневника Серхио Мацуно, который он дал мне прочесть. Но когда я попытался изложить всю последовательность событий в первом варианте этой книги, то, написав уже довольно много, в конце концов все уничтожил. Как становятся современными святыми? Чем больше усилий я прикладывал, чтобы это описать, чем больше конкретных деталей использовал, тем больше вопросительных знаков вставало после каждой написанной строчки.
Мне как-то довелось прочесть английский перевод «Войны конца света» Варгаса Льосы, опубликованный прежде, чем сам я взялся за эту книгу; порекомендовала мне его бразильская писательница Нелида Пиньон, с которой мы познакомились, вместе работая по программе одного из американских университетов, которой адресовано посвящение на титульной странице этого романа. Описание у Льосы борьбы религиозной общины против милитаристских властей показалось мне очень правдоподобным: все, до последней детали. Разочаровал только образ Наставника (Консельейро), возглавляющего войну с «антихристами»; его характер кратко обрисован в начале книги и не претерпевает никакого развития. Поэтому, хотя, заканчивая чтение, я чувствовал себя растроганным, в глубине шевелилось ощущение, что меня надули, доказывавшее, как остро мне требуется свидетельство «тайны» Наставника. Я написал об этом Нелиде, с которой мы были уже друзьями, и получил в ответ открытку из Сан-Паулу: «Ты на год старше меня, ведь так, К.? И, скажу честно, меня умиляет до слез, что ты до сих пор блуждаешь по жизни как потерянный ягненок!» Думаю, написав это, она хотела выразить мне сочувствие, хотя и приправила его тем язвительным юмором, что так свойственен женщинам Южной Америки.
