Каждый день Ларри после школы заходит ко мне. Джил не против. Она не допытывается, чем мы занимаемся, не звонит и не спрашивает, всё ли в порядке. Мы же сидим за кухонным столом и обсуждаем девчонок из ее школы, болтаем о поп-культуре и о том, что все модные дизайнеры и стилисты, должно быть, ненавидят женщин. Ларри рассказывает, кто из мальчиков ей нравится, а кто нет, и сыплет названиями групп и именами телеведущих, о которых я даже не слышала. Иногда мы гуляем в парке или растягиваемся на диване и по очереди читаем друг другу «Шерлока Холмса».

Среда, время послеобеденное, середина августа, 11 градусов. 16.13. Мы на кухне готовим фиолетовые пирожные с изюмом. Идею с цветом подкинула Ларри.

– Не завела еще нового дружка? – спрашивает она.

– Жду, пока очередь из желающих под дверью станет чуть длиннее. Тогда пойду и куплю такой аппарат, что вызывает по номеркам, – ну знаешь, как в банке.

– Так, значит, с Шеймусом у вас не срастется?

– Шеймус – вчерашний день. Жаль, принц датский Фредерик уже занят.

Ларри опирается локтями о стол, подперев подбородок ладонями.

– А папа сказал, что только такая ненормальная, как ты, могла упустить такого парня, как Шеймус. Говорит, тебе никогда не найти такого.

Выливаю фиолетовое тесто в формочки для кексов.

– Так, значит… Что ж, ничего не поделаешь.

– И мне он нравился.

– Если съешь всё тесто, на пирожные не останется, – говорю я.

– Всё равно тесто вкуснее. – Она облизывает ложку, и на носу остается фиолетовая капля.

Обожаю свою новую работу. Надо было еще несколько лет назад этим заняться. Кто бы мог подумать, что стать полноценным членом общества так просто? В понедельник утром курьер в униформе приносит мне пахнущую новым картоном коробку, набитую бумагами – счета, чеки, таблицы. Каждая бумажка помещена в цветной конверт, подписанный аккуратным почерком. Черные квадратные буковки, приплюснутые снизу, точно их выводили по линеечке. Я сажусь за стол в рабочее кресло с поддержкой для спины (купила его по Интернету). Подключаюсь к центральной системе, нахожу свой номер и ввожу данные из каждой таблицы на соответствующую страницу. Мой новый утренний распорядок таков: начинаю в 8.30. Ровно в 10.30 или после того, как закончу 50 страниц (на выбор), иду в кафе и пью кофе с тортом. По пути считаю шаги. Снова начинаю работать в 11.15. После следующих 50 страниц или в 13.15 – обед. (Никаких больше сэндвичей с салатом, никаких подсчетов бобовых проростков – это не согласуется с моим новым стилем жизни: ценящей время, работающей девушки. Теперь я готовлю сэндвич так: сыр, ветчину и помидор кладу на хлеб из муки грубого помола. И никаких зерновых булочек! Только представьте себе все эти зерна!) Затем еще 2 часа или 50 страниц – и полдник.

Я считаю часы, считаю страницы – так и проходят рабочие дни. Большинство моих невидимых коллег (а может, конкурентов?) – или абсолютно некомпетентные, наполовину излечившиеся алкоголики, которые работают дома, потому что бутылка всегда под рукой, или отупевшие от безделья молодые мамаши, которые барабанят по клавишам и одновременно кормят грудью попискивающих младенцев, извивающихся, как ленточные черви. В примечательно короткий срок я становлюсь самым старым сотрудником фирмы по вводу данных. Мои пальцы летают над клавиатурой, словно руки Шопена над клавишами рояля, и я заканчиваю работу вдвое быстрее, чем среднестатистический сотрудник. Разумеется, без единой ошибки.

Зарплата мизерная, но всё равно больше, чем пособие по нетрудоспособности, которого к тому же я больше не получаю. Помимо еженедельных жалких крох, перечисляемых на банковский счет, компания выдает щедрые ежемесячные бонусы, призванные мотивировать прочих обезьянок за клавиатурой печатать быстрее. Иногда это наличные, иногда – билеты в кино или приглашения на ужин в ресторан, а также наборы для пикника или хорошее вино. Я выигрываю бонусы каждый месяц и оставляю себе деньги и подарки. Джил выкупает у меня билеты в кино и приглашения в ресторан, притворяясь, что делает это не из жалости, а чтобы меня поддержать. Видимо, мне вечно придется это терпеть.

В моей жизни появилось пятеро новых мужчин. В последнее время я гораздо чаще стала видеться со студентами-индусами. Даже выучила их имена (Ишвар, Вандан, Гаган, Махендра и Мурали), правда, не уверена, кто из них кто. Несколько раз в неделю они угощают меня сладостями – хабши-халвой, тянучей, с орешками; бурфи с фисташками, нежным, как молочная помадка. Сладости присылают из дома их матери, а пирожки-самоса они делают сами. Иногда они заходят, чтобы узнать, не нужно ли мне поменять лампочку или купить что-нибудь в магазине. Махендра и Ишвар (кажется) подсоединяют мне скоростной Интернет и что-то делают с жестким диском, чтобы он лучше работал. Взамен не просят ничего, разве что иногда помочь заполнить официальную форму. Один раз попросили позвонить сотруднику городского совета, отказавшемуся выдать одному из них (Гагану?) разрешение на парковку. Забавный случай, на многое открывший мне глаза. Знала бы, что всего один телевизор поможет мне заполучить столь эффективную бригаду индусов, давно бы его им подарила.

Я рада, что у меня есть индусы, потому что скучаю по микробофобам. Они были такие милые в своем роде: отказывались от лицемерных рукопожатий и поцелуев при встрече, носили стильные перчатки и одежду с длинными рукавами. Дарья оказалась права: спускать воду в унитазе ногой совсем не сложно. Но в остальном они, конечно, ошибались. Как это никогда не ужинать в кафе и не читать книг из публичной библиотеки? К тому же с тех пор, как ко мне вернулись мои сексуальные фантазии и навыки самоудовлетворения, причем с новыми силами, отдохнувшие после небольшого отпуска, я удивляюсь, как микробофобы вообще могли существовать без секса. Без единой мысли о нем. Даже если мне никогда больше не быть с мужчиной, по крайней мере, у меня есть мое воображение.

В моих фантазиях Николе снова отведена главная роль. О да. Если, представляя себя служанкой в тугом корсете у замка в средневековой Англии, я вдруг замечаю, что волосы высокого незнакомца на коне посветлели, то решительно крашу их в темный цвет. Порой случается, что губы, осыпающие горячими поцелуями внутреннюю сторону моих бедер, обрамлены не аккуратно постриженными усами, а колючей щетиной. Но стоит лишь сосредоточиться, и черты Николы вновь становятся четкими, а фантазии обретают ясность и изящество. Хотя иногда моему воображению нужна твердая рука.

Я не скучаю по Франсине, потому что чувствую, что она всё время рядом. Я думаю о ней, когда вижу цветы, пересчитываю аптечные резинки или слышу по радио выступление очередного эзотерического гуру. Интересно, что с ней станет? Ее мозг податлив и мягок, как швейцарский сыр, и боюсь, как бы после нескольких лет общения с микробофобами ее не затянуло в их трясину. Очень скоро и она может оказаться по другую сторону круга из стульев, протирая руки и сиденье дезинфицирующим составом.

Воскресный вечер. 20.30. 12 градусов. Ларри на проводе.

– Ну что? – спрашивает она.

– Что?

– Не завела еще нового дружка?

– Ларри, ты что, решила открыть службу знакомств?

– Я не зужу. Просто через месяц школьная пьеса. Было бы здорово, если бы ты пришла.

Это точно. До сих пор вспоминаю тот концерт. Как мы держались за руки.

– Проблема в том, что по сравнению с Николой все мужчины ужасны.

– Всё еще сохнешь по нему?

Забираюсь с ногами на диван. Отсюда как раз видна его фотография у кровати. Готова поклясться, он мне сейчас улыбнулся.

– Я? Да ни в жизни.

– Грейс, он же разорился. Ты мне сама рассказывала.

– Ну и что?

– И эта дурацкая вышка. Она же так и не заработала, верно?

Вытягиваюсь на диване во весь рост, отодвинув книгу, которую читала.

– Нет. А в Первую мировую по приказу правительства ее взорвали. Боялись, что немецкие шпионы воспользуются ею, чтобы следить за американским флотом. И башню продали на металлолом. За 1750 долларов.