— Госпожа Гертенштейн! — в сильнейшем смущении воскликнул он.

Действительно перед ними стояла Анна. Она, вероятно, испугалась прыжка лошади, потому что была очень бледна, а ее глаза были неподвижно устремлены на коня и всадника. Она повернулась, точно желая скрыться в лесу, но Пауль уже очутился возле нее и успокоительным тоном проговорил:

— Не бойтесь! Лошадь уже успокоилась. Она испугала вас?

— Нет, я не из пугливых, — возразила молодая женщина.

Однако дрожащие губы противоречили ее словам. По-видимому, она сама почувствовала это, так как поспешно вышла из-за деревьев на полянку. В эту минуту вся ее фигура выражала решимость, даже упрямство, но Паулю казалось, что он еще никогда не видал ее такой прекрасной, как теперь, когда она стояла перед ним, вся облитая ярким солнечным светом. Анна и на этот раз была вся в черном, но черное платье, обшитое мехом, плотно облегавшее ее фигуру, не производило впечатление траурного, а маленькая меховая шапочка позволяла видеть всю массу темных волос, блестевших на холодном зимнем солнце горной страны таким же мягким золотистым блеском, как при ярком освещении на далеком знойном юге,

— Я здесь с дядей... вы, кажется, знакомы с бароном Раймондом фон Верденфельсом? — начал Пауль, заметно смущаясь, так как чувствовал, — что при существовавшей между этими людьми враждебности эта встреча будет не из приятных.

Поклон, которым обменялись встретившиеся, вполне соответствовал ожиданиям Пауля: барон слегка приподнял шляпу, а Анна чуть-чуть наклонила голову, и то и другое было сделано в глубоком молчании.

— Вы, наверно, удивились, господин Верденфельс, встретив меня здесь? — обратилась молодая женщина к Паулю.

— Разумеется! Вы одна и идете пешком...

— С нашими санями случилась беда, — поспешно заговорила Анна, словно торопясь оправдать свое появление. — Лошадь поскользнулась на обледеневшей дороге и сильно ушиблась — она не в силах подняться. Мой кузен Грегор остался при экипаже, а я тороплюсь в лесничество за помощью. Надеюсь, что я не сбилась с дороги, Грегор мог лишь указать мне направление.

— Нет, дорога здесь действительно идет лесом в гору, но ее всю занесло снегом, и вам невозможно пройти по ней пешком. Я в полном вашем распоряжении и охотно отправлюсь в лесничество, если вы полагаете, что моей личной помощи вам будет недостаточно.

— Боюсь, что вы не сможете один помочь нам и что понадобятся люди из лесничества. Если вы возьмете на себя это поручение, господин Верденфельс, я буду вам глубоко благодарна. Пошлите рабочих вниз, по дороге в долину, а я пока вернусь к своему кузену.

Пауль охотнее всего вернулся бы вместе с нею, мирясь даже с неприятной необходимостью помогать несимпатичному пастору, но желание оказать услугу молодой женщине взяло верх, и он не мог не исполнить ее просьбу. Кроме того, разумеется, твердо решил возвратиться вместе с рабочими.

— Я сейчас же отправлюсь в лесничество, — сказал он. — Ты извинишь меня, Раймонд? До свиданья!

Он приподнял шляпу и поспешно удалился; через несколько минут высокие ели скрыли его от глаз оставшихся на поляне.

Верденфельс продолжал сидеть на лошади, а Анна все еще стояла на том самом месте, где Пауль оставил ее. Поклонившись так же холодно, как и при встрече, она повернулась, намереваясь уйти.

— Анна! — тихо позвал барон.

При едва долетевшем до нее звуке его голоса молодая женщина вздрогнула и остановилась, как вкопанная, но ее голос звучал совершенно спокойно, когда она отозвалась:

— Что угодно, господин Вендерфельс?

— Не вздумаешь ли ты еще величать меня бароном? — с горечью проговорил он. — Анна, ведь сейчас мы в первый раз свиделись после стольких лет, и я не думал, что ты так спокойно пройдешь мимо меня.

Анна продолжала стоять, полуотвернувшись от него и ответила, не поднимая глаз:

— Не лучше ли сократить это свидание? Оно одинаково мучительно для нас обоих. Прощайте, господин Верденфельс!

— Если ты действительно хочешь уйти, не сказав мне ни слова... я не смею удерживать вас, сударыня!

В этих словах слышался спокойный, но тягостный упрек. Молодая женщина ничего не ответила, но осталась. Соскочив с лошади, Раймонд подошел к Анне, однако его приближение, казалось, пробудило в ней всю прежнюю враждебность. Она выпрямилась, все ее существо дышало непоколебимым, холодным упорством.

— Я сегодня совершенно случайно очутилась в горах, — сказала она. — Наверху, в Маттенгофе, есть тяжелобольная. Прежде она была служанкой в Розенберге и захотела повидать меня. Поэтому я и решилась сопровождать Грегора, иначе...

— Твоя нога не ступила бы в окрестности Фельзенека, — докончил за нее Раймонд. — Я знаю, что мы оба не виноваты в этой встрече. Ты находишься в часовом расстоянии от замка, а я в первый раз после многих недель выехал из дома.

Анна подняла голову и в первый раз взглянула в лицо барону. Вероятно, оно показалось ей совершенно иным, чем сохранившееся в ее воспоминании.

— Ты был болен? — глухо спросила она.

— Нет! Ты хочешь сказать, что я очень изменился за последние шесть лет? Я плачу тебе той же монетой: передо мной тоже стоит уже не прежняя Анна Вильмут, цветущая юная девушка. Впрочем, ты все это время жила совсем иной жизнью, чем я, и я вполне понимаю тот успех, которым госпожа фон Гертенштейн пользовалась в столичных салонах.

Он был прав: красота, тогда только еще готовившаяся расцвести, теперь распустилась пышным цветом. Даже простой темный наряд не мог затмить красоту Анны, еще ярче выступавшую в скромном костюме. Рядом с этим бледным, мрачным человеком молодая женщина казалась воплощением пышной, цветущей жизни.

По-видимому, Анна приняла эти слова за упрек и быстро возразила:

— В высший свет ввел меня президент; это была его воля, его настойчиво выраженное желание, чтобы мы жили в свете, а не мой собственный выбор.

— Президент! Как странно это звучит! Но ведь это был твой муж, человек, которому ты перед алтарем клялась в любви. Правда, это было дело рук Грегора, ему мало было оторвать нас друг от друга — он жаждал воздвигнуть между нами непреодолимую преграду. И для этого считал пригодным всякое средство. Меня он уже давно ненавидел, а о твоем счастье и не спрашивал, бросая тебя в объятья старика.

В разговоре с сестрой Анна отрицала чье-либо влияние на свой брак, но барону на это она ничего не возразила.

— Ты ошибаешься, — сказала она, — я не была несчастна с мужем, а теперь...

— А теперь... ты овдовела.

— Да!

Это «да» прозвучало резко и сурово. Раймонд понял, и мягкий тон, каким он говорил до сих пор, теперь принял резкий оттенок.

— Тебе нечего напоминать мне о разделяющей нас пропасти, — сказал он, — я знаю ее глубину. Но есть другие, которые строят планы на том, что ты опять свободна. Может быть, ты теперь не оттолкнешь другого Верденфельса, собирающегося предложить тебе руку и сердце? Ведь его руки чисты... — его губы дрогнули, — я, может быть, должен буду явиться к тебе сватом от него.

На лице молодой женщины выразилось мучительное замешательство.

— От твоего племянника? Ты говоришь о молодом бароне Верденфельсе?

— Конечно, о нем. Он ведь познакомился с тобой еще в Италии. Или ты до сих пор не заметила его поклонения?

— Я не придавала ему никакого значения. Трудно отнестись серьезно к юношеской влюбленности.

— Ты ошибаешься. Пауль до такой степени серьезно относится к своей любви, что ни минуты не колеблясь сделал выбор между нею и обладанием Верденфельсом. Я уверен, что он на этих днях сделает тебе предложение.

— Я и не подозревала этого, — смущенно проговорила Анна. — Жаль, если я не буду избавлена от необходимости доставить ему горе.

— Значит, ты не любишь его?

— Я? Пауля Верденфельса?!

Этот вопрос, полный соболезнующего удивления, прозвучал приговором. Было ясно, что сердце молодой женщины нисколько не было затронуто Паулем.

Раймонд увидел это, и из его груди вырвался вздох облегчения.