— Вы привыкли к своему тихому Кронсбергу, — ответила дама, жена доктора Вальтера. — Помните, что мы — мировой город.
— А мы — уже давно мировой курорт! — заявил Бертрам с чувством собственного достоинства. — Я глубоко обижен! Вы до сих пор считаете Кронсберг захолустным городишком. Я требую, чтобы вы приехали взглянуть на него во время сезона; впрочем, коллега Вальтер даже обещал мне. Мы угостим вас полудюжиной влиятельных особ, миллионеры просто кишат на нашем бульваре, а знаменитостей и не пересчитать.
— Он всеми силами выхваляет создание своих рук, — смеясь, сказал Вальтер, шедший под руку с Зельмой впереди первой пары. — Ведь, в сущности, Кронсберг открыли вы, коллега.
— На благо человечеству, — подтвердил тот, — но, разумеется, и на благо самому себе; мое теперешнее место немножко доходнее, чем служба врача на пароходе Ллойда.
— Что не помешало последней доставить вам лучшее, что у вас есть, — пошутил Вальтер, взглянув на цветущую маленькую женщину, шедшую с ним рядом. — Однако вот мы и дома! В саду тень и прохлада; вы можете отдохнуть от африканского «пекла».
Маленькое общество комфортабельно расположилось в тенистом уголке сада. Бертрам приехал в Каир с женой неделю назад. Свидание было очень радостное и для дам; Зельма жила в доме Вальтера, когда была невестой, и они постоянно переписывались.
— Смотрите же, приезжайте к нам в Кронсберг, когда будете в Европе, — снова заговорил Бертрам. — Наши воды заинтересуют вас, коллега, и, кроме того, вы возобновите старое знакомство; ведь золовка моей жены три года назад купила имение поблизости от нас.
— И мы выразили вам свое глубочайшее сочувствие по этому поводу, — сказал Вальтер. — Мы с женой имеем удовольствие знать, что такое Ульрика Мальнер.
— Извините, вы вовсе не знаете ее! — запротестовал Бертрам. — Шапку долой перед нашей тетей Ульрикой! Это — кумир наших мальчиков, а младший, Ганзель, самым обидным образом отрекается от родителей, когда гостит у возлюбленной тетки. Она — сущий клад для нас. Теперь она забрала к себе в Биркенфельд всю нашу ораву, и мальчишки ходят там на голове, они знают, что могут все себе позволить у тетки, и невероятно шалят.
Вальтер и его жена слушали с недоверчивой миной, но Зельма поддержала мужа:
— Я не решилась бы пуститься в такое далекое путешествие, если бы не знала, что дети останутся в самых лучших руках. Ульрика уже брала их на свое попечение прошлой зимой, когда мы ездили в Берлин. Она заботится о них как мать.
— Ну, уж если вы говорите так серьезно, то мы должны верить! — сказал Вальтер. — Значит, бывают чудеса на свете. И вы, коллега, теперь в хороших отношениях с этой воинственной дамой?
— В превосходных! Мы ссоримся каждый раз, как встречаемся, но только для вида. Наша почтенная «тетушка с наследством» — я всегда зову ее так и каждый раз привожу этим в бешенство — чрезвычайно стыдится своего обращения на путь истины; ни одна душа не должна подозревать этого, и потому она держит себя как только может свирепее.
— Воображаю! — засмеялась жена Вальтера. — Я хорошо помню ее; это была оригиналка.
— Она и теперь оригиналка. Обратите, например, внимание на то, как она сообщила мне о том, что составила завещание. «Можете не ждать наследства! — крикнула она мне в лицо. — Вы ничего не получите, ни одного пфеннига! И Зельма ничего не получит; все завещано мальчикам. Правда, они — безбожные шалуны, но не их вина, что их так скверно воспитывают. А Ганзель будет сельским хозяином, этого я требую, потому что он получит Биркенфельд». Ну, слава Богу, в тени я начинаю чувствовать себя человеком! Мы, горные жители, должны сначала акклиматизироваться в Африке. Я вполне согласен с госпожой Зоннек, приехавшей в Гизерех от пыли и шума Каира, хотя там она видит только пирамиды да пустыню, а это довольно однообразно. Что вы скажете о ней, коллега?
— Полагаю, тут не может быть двух мнений, — улыбнулся Вальтер. — Она была прелестным ребенком, а теперь — красавица.
— Еще бы! Когда она летом приходит к нам из Бурггейма, все мужское население курорта начинает прогуливаться перед нашей виллой. Но она относится к этому с полным равнодушием.
— В некоторых отношениях Эльза для меня — загадка, — задумчиво сказала Зельма. — Зоннек мог быть отличным мужем, но был на сорок лет старше ее и она была замужем всего три месяца; тем не менее она до сих пор удаляется от общества. Мы были очень удивлены, когда она предложила это путешествие, ведь это ее затея. Кстати, сегодня она хотела приехать к леди Марвуд.
— Ах, да! Лeди Марвуд! — воскликнул Бертрам. — Она была так любезна, что заявила мне, будто ее вылечили я и Кронсберг. Мы тут решительно ни при чем; освобождение от цепей ее злосчастного брака и ребенок — вот что принесло ей здоровье. Она, кажется, играет у вас в Каире первую роль?
— Да, она — лучезарный центр нашего общества и снова широко открыла гостеприимные двери дома Осмара. Но, хотя ее окружают поклонники, что-то не слышно, чтобы она собиралась вторично выйти замуж.
— На это есть свои причины, — сказал Бертрам с многозначительной улыбкой. — Кто знает, не ждет ли нас сюрприз на днях; Эрвальд ведь возвращается из экспедиции.
— Вы серьезно думаете, что между ним и леди Марвуд…
— По крайней мере, в Кронсберге о них немало говорили; ведь тут еще давняя юношеская любовь. Впрочем, когда Эрвальд уезжал из Европы три года тому назад, ему было не до этого; смерть Зоннека потрясла его до такой степени, что я никогда не поверил бы этому, зная его железную натуру.
— Но ведь это, действительно, трагическая судьба, — серьезно заметил Вальтер. — Избежать стольких опасностей, благополучно перенести такую тяжелую болезнь и вдруг стать жертвой простой неосторожности и пасть от собственного оружия!
— Я согласен, случай ужасный, и горе Эрвальда было вполне понятно, оно сломило его. После похорон он уехал так поспешно, точно его гнало что-нибудь; он не мог выдержать и дня лишнего.
— Немецкая колония готовит ему торжественную встречу, — сказал Вальтер. — И в самом деле, нам есть за что чествовать его, чего только не перенес этот человек за последнюю экспедицию и сколько он открыл нового! Если леди Марвуд выйдет за него замуж, как вы намекаете, то это никого не удивит. Имя Рейнгарда пользуется известностью, стоящей ее титула и фамилии.
Маленькое общество углубилось в обсуждение этого вопроса не подозревая, что сюрприз, которого оно ожидало на днях, окажется совсем другого сорта.
Дом Осмара, стоявший запертым после смерти консула, снова открыл свои двери. Леди Марвуд проводила теперь зиму в Каире, а летом жила с сыном в Англии, в поместьях Марвудов. Она, действительно, была лучезарным центром каирского общества, которое преклонялось перед Зинаидой Осмар. Сплетни, ходившие о ней прежде, прекратились вместе с тягостными обстоятельствами, которые вызвали их; супруга английского лорда, расставшаяся с мужем и ведущая одинокую бродячую жизнь, доставляла обильный материал клевете; вдове и матери, погруженной в заботы о сыне, нечего было бояться ее. Впрочем, и образ жизни Зинаиды изменился.
На террасе сидела леди Марвуд с Эльзой Зоннек. Зинаида изменилась очень мало; она была все так же ослепительно красива, как три года тому назад в Кронсберге, но лихорадочное, болезненное возбуждение, о котором все говорило в ней тогда, исчезло. От нее снова веяло прежней мечтательной, немножко меланхолической поэзией.
Эльзу, стоявшую около нее и смотревшую в сад, никто не принял бы за замужнюю женщину и даже вдову; в ее внешности было что-то удивительно нежное и девическое. Правда, ей едва минул двадцать один год, и, как ни пышно расцвела ее красота, она все еще сохраняла свежесть только что раскрывшегося бутона.
Теперь, избавившись от долголетнего гнета тиранического воспитания, она сильно напоминала маленькое лучезарное существо, когда-то игравшее здесь, на этой самой террасе. Она опять была полна подкупающей прелести, благодаря которой хорошенькая девочка завоевывала все сердца, а вместе с ней выступила, хотя лишь в виде слабого намека, и прежняя черта страстного упорства. Может быть, именно эта резкость придавала молодой женщине своеобразное очарование. Она была настоящей дочерью Бернрида.
