— Да, с тремя такими сорванцами поневоле забудешь кротость, — сказала Зельма. — Ступайте, поздоровайтесь с тетей и будьте умниками.

Мальчики повиновались, и все трое — Адольф, Эрнст и Ганс — были представлены по всей форме. Ульрика зорко оглядела каждого, пожала плечами и с сожалением сказала:

— Все в отца, точка в точку! То-то и вышли буяны! Впрочем, Зельма, ты знаешь, я терпеть не могу детей, держи их от меня подальше.

Однако это было легче сказать, чем сделать; мальчики обсели новую тетю со всех сторон и стали пробовать завязать с ней знакомство. Они с необыкновенной серьезностью, как о чем-то весьма важном, сообщили ей, что у них в доме живут два дяди из Африки и еще Ахмет… он — не дядя, но тоже приехал из Африки.

Настойчивым напоминанием об этой ненавистной стране пустынь они привели Ульрику в самое отвратительное расположение духа; наконец, когда маленький Ганс наивно спросил: «Ты тоже из Африки?» — ее терпение лопнуло.

— Нет, я из Померании! — со злостью фыркнула она, делая самую свирепую физиономию, какую только умела.

Мальчик сначала посмотрел на нее с недоумением, но, должно быть, нашел ее тон и лицо чрезвычайно комичными, потому что громко, искренне рассмеялся; двое старших принялись вторить ему, и вокруг новой тети, умеющей так забавно шутить, поднялось настоящее ликование.

— Эта шайка еще и потешается надо мной! — рассердилась старая дева и хотела вскочить, но Ганс бесцеремонно вскарабкался к ней на колени и удобно уселся, а двое старших блокировали ее справа и слева.

Ульрика никогда не имела дела с детьми; они робко сторонились неласковой, бранчливой дамы; доверчивость мальчиков до такой степени ошеломила ее, что она даже не пыталась обороняться и встать. Так и застал ее вошедший Бертрам, уже узнавший о ее приезде. Он приветствовал ее с обычной веселостью:

— Здравствуйте, фрейлейн Мальнер! Сидите, пожалуйста! Это так мило с вашей стороны, что вы занялись моими мальчуганами.

— Это они занялись мной, — ответила Ульрика и сделала попытку стряхнуть с себя назойливых малышей, но это удалось ей лишь отчасти; Ганс удержал позицию и энергично заявил:

— Я хочу сидеть у тебя на коленях.

К удивлению, тетя не протестовала, но не в силах была заставить себя вежливо обойтись со своим старым врагом, хотя в настоящее время была гостьей в его доме; ее тон менее всего можно было назвать дружелюбным, когда она сказала:

— Ваша жена пригласила меня, но нравится ли это вам — я не знаю.

— То, что делает моя жена, мне всегда нравится, — учтиво ответил Бертрам. — Кроме того, вы знаете, как высоко я всегда ценил вас. Итак, вы продали Мартинсфельд?

— Его отобрали у меня самым подлым образом, — поправила его Ульрика с крайним раздражением.

— Вы говорите так, будто его у вас в самом деле отняли или украли, а между тем вы получили за него хорошую цену, почти вдвое против настоящей стоимости, и, собственно говоря, должны были бы радоваться.

— Радоваться? — сердито возразила старая дева. — Вы думаете, я продала бы за какую бы то ни было цену родовое имение, если бы мне не грозили принудительными мерами? Что я буду делать с этими деньгами?

— Завещайте их моим мальчикам, — посоветовал доктор. — Это будет очень полезное вложение.

Ульрика подозрительно посмотрела на него.

— Может быть, вы потому и пригласили меня?

— Единственно потому! Честь имею представить вам семейство Бертрамов, жаждущее наследства, — и доктор расхохотался так же неудержимо весело, как бывало раньше.

Зельма тоже засмеялась, а на мальчуганов смех всегда действовал заразительно.

Ульрика резким движением спустила с колен Ганса и, вскочив, с негодованием проговорила:

— Вам, кажется, очень весело! У вас всегда такой хохот?

— Почти всегда. Видите, я все так же «возмутительно весел», как был в Луксоре, а мои мальчики в этом отношении пошли в отца.

Зельма вмешалась в разговор, предложив проводить гостью в ее комнату. Мальчики поспешили принять участие в переселении тети; Адольф схватил саквояж, Эрнст — зонтик, а маленький Ганс вцепился в платье Ульрики и во все горло заорал:

— Я пойду с тобой!

— Не приставай к тете, — сказал доктор. — Ты оборвешь ей платье. Оставайся здесь!

Но Ульрике не понравилось это запрещение; она прикрикнула не на назойливого мальчика, а на отца:

— Будет вам вечно все запрещать! Велика важность, если он и оборвет старое платье! Идем, Ганзель!

Она крепко взяла мальчика за руку и увлекла за собой, к великому удовольствию Ганса, который даже вскрикнул от восторга.

Комната Ульрики находилась на верхнем этаже, и когда компания вышла в коридор, она встретилась с Зоннеком и Эрвальдом, спускавшимися с лестницы. Для Ульрики Зоннек продолжал оставаться «единственным человеком», и она дружески пожала ему руку, а потом обернулась к его спутнику с любезным замечанием:

— А вы успели стать крупным зверем, о котором говорит весь свет.

— Да, чем-то вроде льва пустыни, — ответил Рейнгард, еще не настолько отвыкший от ее манеры выражаться, чтобы обидеться. — А вы все по-прежнему ненавидите страну пустынь? Я часто с удовольствием вспоминаю о нашей экскурсии в Карнак, когда я имел честь целый час беседовать с вами, правда, при несколько повышенной температуре, сидя на горячем песке, в то время как этот плут, пользуясь представившимся случаем, объяснялся в любви и делал предложение.

— О чем вы, конечно, и не подозревали, — прибавила Ульрика тоном, показывавшим, что теперь ей вполне ясно совпадение этих двух событий.

— Решительно не подозревал! Но ведь, в сущности, он был прав; посмотрите только на этих трех великолепных мальчишек!

С этими словами он поднял маленького Ганса и подбросил его в воздухе.

— Оставьте эту опасную игру! — заворчала Ульрика. — Вы можете уронить ребенка.

— Не уроню! — смеясь возразил Эрвальд. — Впрочем, сыновьям Бертрама не повредит и добрый прыжок; они хорошей породы.

Он собирался еще раз подбросить Ганса, который очень любил это, но Ульрика буквально выхватила ребенка у него из рук.

— Должно быть, вы выучились этому у своих дикарей? — с гневом сказала она. — Маленьким чернокожим не будет вреда, если они треснутся о пол своим толстым черепом, но я не хочу, чтобы Ганзель у меня на глазах переломал себе руки и ноги. А родители преспокойно стоят себе и смотрят! В этом доме какие-то варварские порядки!

С Гансом на руках она торопливо направилась к лестнице, точно спеша спрятать его в надежном месте.

Пока Зельма показывала ей вид из окон, мальчики очень заинтересовались багажом, который уже внесли наверх, и Ганс наконец выразил общую мысль: он стал перед теткой и полным ожидания голосом спросил:

— Тетя Ульрика, что ты нам привезла?

Старая дева смутилась, вероятно, впервые в жизни. Конечно, ей и в голову не пришло привезти что-нибудь детям Зельмы, но, увидев перед собой три веселых, полных ожидания рожицы, она застыдилась; когда же Эрнст и Адольф принялись еще перечислять ей чудесные вещи, привезенные им дядей Эрвальдом, то она рассердилась.

«Несносный Эрвальд! — выбранилась она в душе. — Вечно ему надо играть первую роль, даже у детей! Погоди же, я тебе удружу!» — Что бы ты хотел получить, Ганзель?

— Лошадь на качалках! — закричал Ганзель с сияющими глазами и посмотрел на чемодан, чтобы убедиться, достаточно ли тот велик, чтобы в нем могла поместиться желанная лошадь.

— Хорошо, посмотрим! — сказала Ульрика многообещающим голосом и, обратившись к Зельме, тихо спросила: — Надеюсь, в вашем захолустье можно купить такую штуку?

Трое мужчин еще стояли внизу лестницы. Зоннек сказал, обращаясь к доктору:

— Мы идем в Бурггейм; профессору лучше, и я хочу, наконец, представить Рейнгарда моей невесте. Однако я боюсь, доктор, что вы с вашей супругой накликали беду на свою голову, пригласив фрейлейн Мальнер; она, кажется, еще нелюбезнее, чем была.

— Да, Бертрам, я удивляюсь вашей храбрости, — подхватил Эрвальд. — Пригласить к себе в дом дракона! Неужели вы надеетесь справиться с ней?