– Я никогда не видела эти картины. Откуда они взялись?

– Купил у Друо.

– Ну конечно. У меня-то, с четырьмя детьми, нет ни времени, ни денег на такие развлечения!

Она сделала недовольное лицо, заговорила тоном дамы-патронессы, и ему захотелось ей врезать. Или хотя бы напомнить, что с этих четырех детей она каждый месяц имеет неплохой доход в виде пособий, алиментов и всевозможных скидок. Но вместо всего этого он чуть не расплакался, внезапно заметив ее ярко-синюю тушь. И голова закружилась… А как ей было не закружиться, если он, подобно Свану, осознавшему, что Одетта ему не нравилась и была не в его вкусе, вдруг понял, что десять из своих тридцати пяти лет отдал неизвестно чему… смутному воспоминанию о хорошенькой девушке, которую, наверное, и не любил никогда… теперь он совершенно не был уверен в том, что любил. Просто захотел Доротею, потому что другие ее хотели. А может, даже и назло родителям, теперь разве скажешь. Его тогдашнее упрямство обернулось грудой тюля и горой печений, но это была лишь прелюдия к четырем крестинам, с каждым разом всё менее веселым. И сегодня он шатается под тяжестью четырех легоньких жизней, горюя о навеки утраченной беззаботности и о том, что наворотил, поспешно приняв решение, а потом – слишком долго не осмеливаясь все разрушить.

Доротея неверно истолковала его жалостный вид.

– Послушай, Реми, – сказала она тоном, который прямо-таки чудеса творил, когда кто-то из малышей капризничал, не желая садиться на горшок, – двери для тебя открыты. Если ты решишь вернуться, я готова все забыть, мне ведь – лишь бы дети были счастливы. Со временем я даже смогла бы тебя простить, если бы, конечно, ты согласился пройти курс семейной психотерапии…

– Перестань, Доротея! Я не заслуживаю такой жены, как ты. Ну, дети, скажите маме до свиданья. В котором часу их привезти?

– Ну как, успешно сдал экзамен? – спросила Каролина.

– Более чем, я на такое даже и не рассчитывал! На Доротею мои старания произвели оглушительное впечатление, и она предложила, что сама приедет за детьми. Ты просто не поверишь – мы даже поужинали все вшестером у меня, совсем посемейному!

– До чего умилительная картинка! – усмехнулась Каролина, которой, по большому счету, было все равно.

– А зачем мне с ней воевать! – оправдывался Реми. – По крайней мере, пока нет решения о разводе…

– Надеюсь, ты угостил их на славу!

– А как же, дорогая! Все заказал готовое. И подумай только, моя бывшая до того растрогалась, что забыла стребовать с меня пособие, хотя я и так уже на три дня его задержал.

– Ничего хорошего в этом не вижу, плохой знак!

– Что ж тут плохого? Значит, ее сейчас не только деньги интересуют, и мне от этого куда легче. Ей хочется, чтобы мы остались дружной парой родителей. Из любви к нашим детям.

– Ой, перестань, это слишком прекрасно! Ты меня до слез доведешь!

Уложив детей, Доротея перенесла на стол вещи, которые Реми купил для них в эти выходные. Придвинув поближе альбом для рисования и стаканчик с карандашами, она почувствовала в душе творческое горение – в точности как в те часы, когда вела занятия. Выбрала розовый фломастер и своим округлым почерком составила по памяти опись, начав с картин. Гостиная, спальня, кухня… Да-да, когда настало время убирать со стола, она предложила свою помощь, а заодно внимательно изучила кухню. И ох как обзавидовалась на йогуртницу последней модели. Жалко, сфотографировать ничего не могла, зато что была за радость выудить из мусорного ведра счет за доставленную на дом еду. Теперь, пришпилив его к описи, она была на седьмом небе. Однако работа еще не закончена. Выбрав для каждой комнаты свой цвет, она зарисовала все, что сумела запомнить. Вот хорошо бы, если бы она могла приклеить рядом образчики тканей и хоть на мгновение вообразить себя художником по интерьерам! Да-да, она с удовольствием бы занялась этим ремеслом!

Покончив с квартирой, Доротея перешла к списку детской одежды. Сделала поляроидные снимки, их тоже прикрепила. Отметила марки, решив завтра же сходить в универмаг и подсчитать, во что обошлись Реми его покупки. Хотя бы приблизительно.

– Может, объяснишь, что все это значит? – орал в трубку Реми.

– А ты что, и впрямь поверил, что в твоем роскошном холостяцком гнездышке мне захотелось поиграть в примерную разведенку? Вот уж не дождешься! Я всего- навсего решила посмотреть, где, а главное – как ты живешь. Просто замечательно живешь для так называемого бедного человека! Спасибо, дорогой, за все эти сведения, мой адвокат очень доволен!

Доротея швырнула трубку, ликуя при мысли о том, что теперь-то наконец купит себе обручальное кольцо, в котором муж до тех пор неизменно отказывал, ссылаясь на отсутствие денег. Реми, исходя бешенством, перечитал составленную адвокатом цидульку: принимая во внимание сведения, предоставленные клиенткой, а также бесспорные доказательства высокого уровня жизни человека, бросившего клиентку с четырьмя малолетними детьми, он требовал для нее пособия, в три раза превышающего то, которое Реми добровольно выплачивал бывшей жене.

Не зная, на чем сорвать зло, Реми грохнул об пол одну из картин, принесенных Каролиной. Мамаша, одетая по моде 1900 года, в окружении четырех своих крошек, наряженных в матроски. Ему почудилась усмешка на лице мамаши.

Солнце одинаково светит всем, раскаляет крыши машин, жжет и без того чахлый газон, а у детей, сидящих на земле у двери, покрывает загаром кожу, пробираясь под слой пыли. Ряды дешевых пятиэтажек с балконами, где стоят велосипеды и сушится белье. Иногда там можно увидеть еще и холодильник или телевизионную антенну, но это лишь подчеркивает окружающее убожество.

Через дорогу, на той стороне проспекта Генерала Леклера, лето совсем другое, оно так и сияет на лужайках, для которых, казалось, и были придуманы всякие высокие стаканы, куда наливают оранжад, или, например, газонокосилки. Дорогу переходить опасно – нет тут ни светофора, ни правил. Дорога нужна, чтобы удерживать на расстоянии обитателей социального жилья, именно дорога служит границей, последним укреплением, ограждающим здешних жителей, и без того уже защищенных стенами собственных домов, решетками частных садов, полицией своего квартала.

Машина притормозила, пропуская Флоранс, и девочка вежливо помахала водителю в знак благодарности. Надо всегда оставаться вежливой, особенно в богатом квартале. А еще надо держаться прямо и идти уверенно, как будто ты ничем не отличаешься от здешних. Флоранс дочиста отмыла белые сандалии, на потрескавшейся коже остались следы тряпки. Носки она надела тоже белые, купленные неделей раньше в «Monoprix» и хранившиеся до этого дня в ящике комода вместе с кусочком картона, к которому были пришиты. Надеть новые носки ей удавалось нечасто, потому что на дне пакетов с вещами, полученными от хозяев, на которых работала ее мать, всегда валялось несколько пар. И трусики тоже попадались, иногда с метками – с именами незнакомых детей. Метки Флоранс не смущали, она привыкла донашивать чужие вещи, но только не носки, с этим она смириться не могла. Девочки, которые надевали в школу новые носки, ходили обедать домой, и в половине пятого их встречала мама, уже купив благоухающую горячим маслом шоколадную булочку. А Флоранс всегда возвращалась из школы одна, ключ от квартиры висел у нее на шее. Да нет, на это она не жаловалась, ей совсем не хотелось, чтобы ее видели рядом с матерью, но пообедать дома – совсем другое дело! Флоранс ничего не имела против столовской еды, просто завидовала девочкам, которые, если с утра прохладно, а к середине дня вдруг потеплеет, возвращались в школу нарядными, в легких платьях. Едва ли не самой нестерпимой из всех мелких неприятностей, способных отравить жизнь детям, для Флоранс было обливаться потом в одежде не по погоде. Вот и сегодня на ней шерстяная юбка, нелепая, когда ноги голые. Она надеялась, что мадам Гара даст на этот раз летние вещи, и хорошо бы ее размера. Именно для того, чтобы получить эту подачку, она и перешла на другую сторону проспекта.