— Так получилось. Сигрюн на пять лет моложе Марианне. Я родила ее, когда мне было уже сорок. В детстве у них было мало общих интересов. Марианне всегда была бесстрашным радикалом. А Сигрюн совсем другая.

— Она знает о том, что случилось с Марианне?

— Конечно, знает. Я регулярно разговариваю с ней по телефону. Но ведь то, что случилось с Марианне, для нас не новость. Ты, наверное, знаешь, что это уже бывало?

— Нет, — лгу я. — Марианне мне ничего об этом не говорила.

Ида Марие задумывается.

— Понятно. Она щадила тебя. Но все-таки ты должен был это знать. Она врач. У нее есть определенные обязательства. Она должна была помнить об этом.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Хочу, чтобы ты подумал, чтобы прислушался к своему сердцу. И хочу быть честной. Я говорю это не потому, что я на твоей стороне. Я тебя не знаю. Я на стороне Марианне. И понимаю, что, когда она выйдет из клиники, она будет нуждаться в надежности и стабильности. А если этого не будет, пусть лучше живет одна. Когда я услышала о тебе и узнала, что между вами семнадцать лет разницы, я подумала: такое, конечно, случается. И бывает, что все складывается хорошо. Но Марианне рассказала мне, что ее это тревожит, тревожит мысль о том, что ты так молод, что заслуживаешь лучшего, чем женщину с тяжелым прошлым. Может быть, она права? Поэтому я и прошу тебя прислушаться к своему сердцу. Есть ли в нем Марианне? Марианне Лильерут? Марианне Скууг? Есть ли ей место в том мире, который ты строишь? Я мало о тебе знаю. Но я знаю, что ты собираешься дебютировать, что ты занимаешься с той же ведьмой, с которой занималась Аня. Не понимаю, почему вам это нравится. Но такова жизнь. Иногда мы встречаем людей, привязываемся к ним, порой очень сильно, из страха что-то упустить. Но, может быть, именно тогда мы и упускаем что-то важное. Нечто другое. На самом деле куда более важное. Я не уверена, что союз Марианне с Бруром был удачен. У Брура были те же проблемы, что и у Марианне. Это обнаружилось, и со всей мощью, когда он, поддавшись необъяснимой фантазии, снес себе полголовы. Внезапное помешательство. Я уже сказала, что ничего о тебе не знаю. Не знаю, насколько сильно или слабо твое чувство, насколько тебя занимает твоя карьера. Но восемнадцатилетний парень…

— Мне скоро девятнадцать.

— Хорошо, но это не играет никакой роли. Девятнадцатилетнему парню, который вскоре должен дебютировать, парню с большими амбициями и с немецкой ведьмой в качестве педагога, которая совершенно не понимала Аню и угробила ее своими безумными требованиями и надеждами, непосильными для больной шестнадцатилетней девочки, этому парню некогда думать о вдове, страдающей глубочайшей депрессией, потерявшей к тому же своего единственного ребенка и пытающейся как-то наладить свою жизнь, мягко говоря, безуспешно. Если смотреть на это с клинической, медицинской точки зрения, ты полюбил женщину, которая требует больших забот. Поэтому я и приехала сюда, сама, как старая ведьма, потому что есть что-то ужасное в таких старухах, как я, которые хватают телефон и вмешиваются в молодую, чистую и полную надежд жизнь, но так уж все сложилось. Я сделала это и, наверное, даже сделаю это еще не раз. Потому что я — мать Марианне. Потому что не хочу, чтобы с нею случилось то, что случилось с Бруром. Я просто не вынесу мысли, что в один прекрасный день ей удастся осуществить свой хранимый всю жизнь мрачный и страшный план по уничтожению самой себя.

— Этого никогда не будет! — глубоко взволнованный, говорю я. И замечаю, что начал сердиться. Не на Иду Марие Лильерут, но на себя, живущего здесь в пустом доме Скууга, который, как я теперь понимаю, в такой же степени и дом Лильерут, и бессильного чем-либо помочь Марианне, кроме как привезти ей пирожных завтра в ее день рождения.

Ида Марие смотрит на меня.

— Мне нравится твоя горячность, — говорит она. — Но одной горячности мало. Речь идет о выдержке надолго. Возможно, Марианне еще очень не скоро сможет вернуться к работе. Пойми меня правильно. Она не сказала о тебе ни одного недоброго слова. Я считаю, что в эти месяцы, когда вы были вместе, ты хорошо влиял на нее. И понимаю, что вы во всех отношениях подходите друг другу. Я благословляю вас. Но все-таки я боюсь за нее. Ты меня понимаешь? Она — моя старшая дочь. У меня всего две дочери. Я знаю, что сейчас она чувствует себя старой. Но она не стара. Завтра ей исполнится тридцать шесть лет. Достигнув этого возраста, люди твоего поколения будут воспринимать его совсем не так, как люди моего поколения. Когда тебе стукнет тридцать шесть лет, ты еще будешь чувствовать себя молодым, потому что наша цивилизация выше всего почитает молодость. И вы, сегодняшние молодые, не позволите смотреть на себя как на пожилых людей, когда вам исполнится тридцать шесть. А вот Марианне смотрит на это иначе. Она родилась за пять лет до начала Второй мировой войны. Ни мое поколение, ни ее не считали, что дожить до сорока — это что-то вполне естественное. Но ты живешь в век пенициллина. Ты живешь в послевоенное время. Для тебя все это выглядит иначе.

Я подливаю ей вина.

— Я сказала: один бокал красного вина. И еще один. А потом я оставлю тебя в покое.

Я наливаю и себе тоже.

— Я рад, что ты пришла, — говорю я.

— Ты не должен радоваться, ты должен быть огорчен.

— Почему?

— Потому что я заставляю тебя, хотя не имею на это никакого права, сделать выбор. И вместе с тем я умоляю тебя, умоляю от всего своего истекающего кровью сердца: не играй с Марианне. Не сейчас. Если ты настроен серьезно, ты, конечно, останешься с нею и в будущем. Но тогда ты должен знать, чего она может от тебя потребовать.

— И что же она может потребовать?

— Может, от тебя потребуется, чтобы ты отложил свой дебютный концерт, потому что Марианне будет нуждаться в тебе каждую минуту. От тебя может потребоваться, чтобы ты в этот важный период своей жизни, не говоря уже карьеры, думал не о них, а о благе Марианне. Теперь речь пойдет уже не о равенстве. Речь пойдет о том, чтобы взять на себя ответственность за больного человека. Это очень важный шаг. Ты не боишься того, что тебя ждет?

— Ты говоришь так, словно речь идет только о моих чувствах. Но уверена ли ты, что Марианне захочет, чтобы я был рядом с нею? — спрашиваю я.

Ида Марие награждает меня строгим и вместе с тем добрым взглядом.

— Марианне захочет, — говорит она. — Из всего, что она говорила мне до сих пор, я не могу сделать другого вывода.

— Тогда не о чем беспокоиться. Можешь на меня положиться. Слишком много всего случилось. Может быть, я и мог бы выбрать более легкую жизнь. Хотя не уверен. Я знаю только, что не могу жить без нее.

Ида Марие встает с кресла.

— Ты хороший мальчик, Аксель. Поцелуй за меня Марианне.

Сегодня день рождения Марианне, на несколько дней раньше моего. Мы с ней оба скорпионы по гороскопу. Сложный случай.

Я просыпаюсь утром в Аниной комнате и вижу, что идет снег. Встаю, принимаю душ и оживаю. Сегодня я снова ее увижу. Сегодня мне разрешили туда прийти. Сегодня я смогу поговорить с ее врачом. Сегодня я своими глазами увижу, каково ей там.

Я смотрю в окно кухни. Сказочный мир. Снег в ноябре. В начале ноября. Может, на этот раз он уже не растает?

Как бы там ни было, меня окружает белоснежный мир. Я еду на трамвае в город, у «Халворсена» — лучшей кондитерской в городе — покупаю пирожные с марципаном. Заглядываю в винную монополию и покупаю бутылку дорогого шампанского. Пусть увидит, как серьезно я к ней отношусь.

Потом иду на Западный вокзал и беру билет на поезд. Клиника находится в часе езды от города. Я это знал давно.

Но никогда не думал, что когда-нибудь окажусь поблизости от нее, во всяком случае, не для того, чтобы посетить женщину, с которой живу.

Поезд покидает пределы города. Я вижу усадьбы, реки, разбросанные участки, застроенные виллами. Все это производит на меня сильное впечатление. Я слишком долго не покидал дом Скууга. День за днем, занимаясь на фортепиано и размышляя, я видел только зеленые ели. Теперь я знаю каждую шишку на елях Эльвефарет.