Подняв голову от подушки, она увидела, что это была не графиня, пожелавшая принести дочери очередную порцию материнской заботы.

Жан-Франсуа вошел без стука и, когда дверь распахнулась, наклонился, чтобы поднять с пола поднос. Затем, толкнув дверь плечом, он закрыл ее за собой и, пройдя к столу, поставил поднос. Молодой граф выглядел не лучше сестры. Со стороны казалось, что и ему исчезновение шевалье де Фронсака принесло только боль и мучения. Непосвященный человек мог бы подумать, будто после смерти Мани и предъявленных Грегуару обвинений Жана-Франсуа гложет внутреннее беспокойство и он страдает не меньше, чем сестра, искренне сопереживая ей. Но Марианна, как никто другой, сомневалась в этом. Она взглянула на поднос, на котором стояла тарелка с холодной курицей, а рядом – чашка с травяным отваром, блюдце и столовые приборы. Несмотря на то что с самого утра у нее не было маковой росинки во рту, еще десять секунд назад она считала невозможным притронуться к еде. Но сейчас девушка вдруг почувствовала, что очень голодна, и протянула руку к подносу. Однако уже в следующее мгновение она устыдилась своих низменных желаний и почувствовала отвращение к себе.

Поправив ночную сорочку, Марианна встала с кровати и, держа в руке платок, вытерла глаза, все еще мокрые от слез.

Жан-Франсуа ничего не сказал. Он смотрел, как она села, подняла крышку на чашке и вдохнула ароматный пар.

– Это мама попросила тебя принести еду?

Положив в отвар кусочек сахара, девушка поднесла чашку к губам и отпила глоточек. Жан-Франсуа продолжал молчать, и она подняла на него глаза.

Он был мертвенно-бледен, в его взгляде сквозило безумие. Казалось, он был ошеломлен тем, что ему приходилось видеть, хотя ничего странного вроде бы не происходило.

Глядя на перепуганного, взволнованного брата, который до сих пор не проронил ни слова, Марианна замерла. На лице Жана-Франсуа застыла мука.

– О какой новой беде ты пришел мне сообщить? – шепотом спросила она.

После долгой паузы он ответил:

– Мы уедем отсюда, Марианна. Ты и я. Подальше от всего этого, подальше от этих людей. И ничто больше нас не разлучит. Ты все забудешь. Во всем мире будем только мы с тобой. Мы поедем в Америку… Поедем туда, куда захочешь ты. Назови любое место в мире, и оно наше!

Он медленно, словно сомнамбула, подошел к ней. В его глазах горел безумный огонь, а движения были машинальными, словно руки и ноги не подчинялись ему.

– Жан-Франсуа, – попросила она, – пожалуйста, не начинай!

– Ты меня боишься? – мягко спросил он. На его губах играла улыбка, в которой было неожиданно много нежности и тревоги. – Я не хочу напугать тебя, я хочу спасти тебя… Я решил спасти тебе жизнь. Они приказали убить тебя, но я пришел подарить тебе жизнь.

– Не приближайся! – крикнула Марианна. – Пожалуйста, Жан-Франсуа!

– Ты меня не расслышала? Они хотят, чтобы я тебя убил, моя милая сестричка! А я даю тебе жизнь, я спасаю тебя, Марианна!

Она скатилась с кровати, сделала несколько шагов к двери, но Жан-Франсуа преградил ей путь. Достав из кармана ключ, брат показал его, как бы дразня ее, а затем снова спрятал. На его лице застыло болезненное выражение, как будто он переживал пытку и невообразимо страдал. Внезапно голос графа обрел ясность, и он заговорил непререкаемым тоном, как будто речь шла о непреложных фактах:

– Ты мне нужна, Марианна… Когда я вернулся из Африки, больной и изнуренный, именно ты исцелила меня, и никто другой. Чувствовать твое присутствие рядом с собой, видеть беспокойство в твоих глазах необходимо мне, как воздух. Когда твои руки отогнали от меня демонов лихорадки и я перестал видеть во сне кошмары, твое лицо, Марианна, явилось мне прежде всего остального. Ты не знаешь, не можешь знать, через что мне пришлось пройти, чтобы снова видеть тебя рядом…

В глазах девушки появился ужас. Она вскочила.

– Я тебе неприятен? – захрипел Жан-Франсуа и снова резко двинулся в ее сторону. Она заметалась, поднесла руки к вискам, которые пронзала боль, и ринулась назад к кровати.

– Неужели все из-за этого? – продолжал говорить Жан-Франсуа, указывая на пустой подвернутый рукав, свисающий с его плеча. – Но это пустяки, не беспокойся, сестренка. Тебе не придется больше обо мне заботиться. Теперь все будет по-другому. У меня есть средство заполучить тебя! Смотри!

Он расстегнул рубашку, под которой оказался кожаный корсет, плотно облегавший его торс. Потом, вынув из ножен кинжал, граф одним ударом разрезал тесемки.

– Никто об этом не знает! Никто, кроме Сардиса и меня! Видишь?

Марианна усилием воли пыталась заставить себя смотреть на него, но ее веки вдруг отяжелели и начали слипаться. Чувствуя, как в крови разливается болезненный жар, она простонала:

– Чем ты меня напоил?

Девушке показалось, что она произнесла свой вопрос достаточно громко, но почему-то не услышала собственного голоса. И только безумные слова брата продолжали звенеть в ее ушах.

– Смотри! Все будет как прежде!

Из корсета, открытого, словно панцирь какого-то странного существа, показалась правая рука, вся в редких волосках. Испещренная шрамами кожа обтягивала изломанные кости и странно выгнутый локоть, что, вероятно, позволяло графу сгибать и придерживать руку у спины, пряча ее в крупных складках корсета.

– Пойдем со мной, Марианна, ты увидишь…

Девушка понимала, что ей навряд ли удастся произнести хоть слово, и все же попыталась сказать, что предпочла бы умереть, чем уехать вместе с ним, или чего он там от нее хотел. Жан-Франсуа приблизился к сестре, и его огромная, словно размытая, фигура накрыла ее. Но она уже ничего не чувствовала. Как будто издалека ей слышался собственный голос, который произнес, что отец убьет его, когда вернется домой, а брат засмеялся в ответ и, к ужасу Марианны, сказал, что скорее уж он убьет отца!

Она обмякла, уверенная в том, что смерть ее близка, и испытала огромное облегчение. Она бормотала имя Грегуара де Фронсака, надеясь, что ее душа сейчас улетит прямо к нему.

Тома д'Апше прибыл в замок Сент-Альбан ближе к вечеру. Он едва сдерживался, чтобы не рассказать всем радостную весть, переданную ему тайно для Марианны от имени некоей дамы из Менда, которая, к сожалению, не смогла сообщить эту новость сама.

Заплаканной графине и ее сыну, который слушал его с непроницаемой маской на лице, маркиз намекнул, что у него есть новые подробности по поводу исчезновения шевалье де Фронсака, пропавшего вслед за своим другом-индейцем, когда они попытались опровергнуть выдвинутые против них обвинения.

И мать-графиня, и молодой граф сделали вид, будто поверили ему. Затем маркизу вежливо сказали, что сейчас неподходящее время для сведения счетов, и не стали его задерживать. Он решил дождаться графа Моранжьяса, которого обо всем предупредили, пока он был в Лангоне на лечении. Граф должен был вернуться поздно вечером, чтобы попрощаться со своей умирающей дочерью.

На дорогах, ведущих к деревням, и на труднопроходимых лесных тропах раздавался гулкий топот копыт. Это мчались галопом лошади, которых гнали на большой скорости, чтобы побыстрее преодолеть горы. Всадники скакали молча, и только восходящая луна взирала на тех, кто ехал поодиночке или группами по наезженным дорогам или по бездорожью, пытаясь сократить расстояние.

В глубине леса были зажжены факелы, чтобы помочь участникам собрания не сбиться с пути. Ни один из всадников не нес с собой огня, все они сверяли правильность следования по свету, исходящему из зарослей, из серебристой бархатной темноты ночи. Вдоль основных дорог их ждала вооруженная стража в длинных плащах с капюшонами. Она должна была обеспечить каждого всадника факелом, зажигая его от углей, сложенных в специальные железные емкости. Под мерное потрескивание факелов, которые люди держали в руках, процессия продолжала свой путь.

Когда луна поднялась выше, свет вокруг руин древнего храма стал казаться призрачным. Отсветы трепещущего пламени, неясные тени, огромные и бесформенные, окружали собравшихся членов братства, одетых в длинные красные плащи с капюшоном и красные бархатные маски с изображением волка. Они стояли молча и лишь иногда перешептывались друг с другом. Лошадей, за которыми следили вооруженные солдаты, увели и привязали к деревьям в стороне, как будто опасаясь, что фырканье животных может помешать церемонии, начавшейся на древних развалинах.