На «Фениксе», когда я вернулась туда к обеду, у всех был заговорщицкий и предвкушающий вид.

— Около двадцати процентов оптических блоков уже установлено, — сдерживая волнение, сообщила мне Терпл. — Хотите посмотреть? — Не дожидаясь ответа, она скомандовала: — Ганс! Изображение планеты!

Освещение померкло, и перед нами всплыл бело-голубой шар величиной с мою голову, если на нее смотреть метров с десяти. Он был наполовину темным, а наполовину освещен солнцем, располагавшимся где-то справа за пределами картины. Из-за кромки планеты как раз показывалась половинка луны. Она выглядела меньше земной Луны, и если на ней имелись отметины кратеров и океанов, то я их не разглядела. На самой планете я различила большой океан и почти прямоугольный материк на освещенной стороне. Когда Терпл полностью погасила свет в помещении, стало ясно, что на темной стороне тоже есть суша, потому что пятнышки света — искусственный свет, огни городов! — цвели по всей поверхности ночного полушария.

— Вот видите, Клара! — победно возгласила она. — Города! Цивилизация!

Их корабельный мозг в самом деле умел готовить. У розовых устриц был такой вкус, будто их всего час как выловили из моря, то же самое относилось к фритто мисто [144]с очень приличным ризотто [145], а на десерт были фиги со сливками. Все приготовлено безупречно. А может, так только показалось, потому что все заметно расслабились, убедившись, что нам все-таки будет за чем наблюдать.

Чего не было, так это вина к обеду. Вместо него предлагался какой-то тропический сок в винных грушах. Когда я попробовала его, Джун Терпл, взглянув на мое лицо, заметила:

— Мы отказались от алкоголя до конца наблюдений. — Я не поняла, извинение или вызов звучало в ее голосе, однако она тут же добавила: — Думаю, Ганс сумеет что-нибудь раздобыть, если вам действительно хочется.

Я вежливо покачала головой, а сама задумалась, не насплетничала ли Ипатия Гансу насчет моей склонности время от времени немного выпить. Вполне возможно: корабельные мозги, когда они настолько сложные, как Ипатия с Гансом, любят пошептаться, и команде явно было кое-что обо мне известно. За столом велась живая и разнообразная беседа, но в ней ни разу не упомянули ни ту самую черную дыру, ни черные дыры вообще.

Обед был неспешным и приятным. Легкие заминки возникали, только когда кто-нибудь из сотрудников станции с извинениями поднимался из-за стола, чтобы лишний раз проверить, как работают роботы-паучки, ползающие по пятикилометровой тарелке, бесшовно сращивая отражающие пластины в идеальную параболу. Органические члены команды могли бы и не беспокоиться: Ганс бдил без устали, присутствуя всюду одновременно, но Терпл, как видно, держала подчиненных в строгости.

Большая часть перелетающей от одного к другому болтовни содержала шутки, понятные только в узком кругу, но мне это не мешало, потому что Ипатия подсказывала на ушко их смысл.

Когда кто-то вспомнил о тоске по дому и Олег Кекушкян шутя и с намеком ответил, что некоторым тосковать не приходится, он целил в Хэмфри Мэйсона-Мэнли.

— У него амуры с Терпл, Клара, а Кекушкян ревнует, — объяснила мне Ипатия.

Хулия, имя произносилось по-испански, Ибаррури, толстая пожилая перуанская инка, бывшая учительница, с сожалением рассказывала Звездомысле, как ей хотелось бы побывать, пока она еще жива, в Ядре. Она страшно возмутилась, узнав, что я ни разу не бывала в Мачу-Пикчу [146].

— Повидали всю галактику, а на величайшее чудо родной планеты времени не нашлось!

Единственный, кто выглядел подавленным, был Марк Рорбек. Между фигами и кофе он, извинившись, вышел и не возвращался почти полчаса.

— Домой звонит, — понимающе заметил Мэйсон-Мэнли, а Ипатия, которая, если я не запрещала, умела подслушивать лучше всех в галактике, прошептала:

— Пытается отговорить от развода. Она не соглашается.

Мы не успели еще допить кофе, когда Терпл прошептала что-то в воздух. Ганс, очевидно, расслышал, и в дальнем конце столовой сразу погас свет. Планета появилась снова, теперь гораздо большего размера, чем в прошлый раз. Терпл снова пошептала, и изображение разрослось, заполнив почти всю комнату. У меня даже голова закружилась: показалось, что я в нее падаю.

— Сейчас разрешение около двух или трех километров, — гордо объявила Терпл.

Все равно мы мало что увидели, кроме гор, береговой линии и облаков, к тому же половина планеты по-прежнему находилась в тени. (В сущности, так ведь и должно быть. Планета под нами вращается, но относительно солнца она неподвижна.) Рассматривая модель, я заметила одну странность в нижней части суши и показала на нее:

— Здесь, внизу слева, наверное, океан? Я имею в виду темную часть. Потому что там не видно огней.

— Нет, это тоже суша. Может быть, там слишком холодно для обитания. Мы ведь смотрим на планету не прямо, а под углом около двадцати градусов снизу от экватора, так что нам виден южный полюс, а к северу не видно ничего дальше, скажем, Шотландии или юга Аляски, если сравнивать с Землей. Вы видели глобус, который составил наш Ганс? Нет? Ганс, покажи!

Посреди комнаты мгновенно возникла и стала медленно поворачиваться сфера. Совсем как глобус, что стоял в гостиной у моего дедушки: сетка параллелей и меридианов, только очертания материков совсем неправильные.

— Он составлен по старым данным хичи, которыми с нами поделилась Звездомысла, — произнес голос Ганса. Однако мы дали континентам собственные названия. Как видите, один из них представляет собой два округлых участка, соединенных перешейком, и напоминает гантель. Доктор Терпл и назвала его Гантелью. Он подразделяется на Восточную и Западную Гантели. Округлый материк с длинным мысом, выдающимся на юго-запад, назван Сковородой. Тот, что сейчас показался, — Арахис, потому что…

— Я вижу почему, — остановила я его.

Он действительно походил на земляной орех. Ганс оказался достаточно восприимчив, чтобы понять — может быть, по моему тону, — что урок географии — или планетографии — кажется мне довольно скучным. В отличие от Терпл, которая, едва он замолчал, приказала:

— Продолжай, Ганс.

И он продолжил. Я, как положено благовоспитанной гостье, сидела смирно, пока он перечислял мне названия каждой точки на карте, но когда названия иссякли, иссякло и мое терпение.

— Спасибо за угощение, Джун, — сказала я, отстегиваясь от обеденной скобы. — Все было очень мило, но, думаю, не стоит больше отвлекать вас от работы. Так или иначе, в ближайшие пять суток нам предстоит часто видеться.

Все лица, до каких я могла дотянуться взглядом, вдруг стали непроницаемыми, а Терпл кашлянула:

— Вы знаете, неполных пять суток, — произнесла она с неловкостью в голосе. — Не знаю, говорили ли вам, что нам придется уйти прежде, чем вспыхнет звезда.

Я застыла, комкая одной рукой продетую в привязное кольцо салфетку, а другой вцепившись в поручень.

— В ваших проспектах ничего не сказано о преждевременном уходе. Почему меня не предупредили?

— Это само собой разумеется, Клара, — с запинкой пояснила она. — Как только начнется коллапс звезды, я все здесь закрываю и мы убираемся подальше. Слишком опасно.

Я не люблю сюрпризов от людей, которые работают на меня. Я окинула ее взглядом.

— Какая там опасность, если мы в шести тысячах световых лет от нее?

Терпл упрямо возразила:

— Не забывайте, я отвечаю за безопасность установки и экипажа. Думаю, Клара, вы не совсем представляете, что такое сверхновая. Она очень большая. Китайские астрологи в июле тысяча пятьсот четвертого года видели ее почти месяц при дневном свете, а ведь у них не было линз для увеличения яркости.

— Ну так наденем солнечные очки.

Она твердо подытожила:

— Мы уходим. Я говорю не только о видимом свете. Эта штука даже сейчас, спустя шесть тысяч лет после вспышки, излучает по всему электромагнитному спектру от микрочастот до рентгеновского излучения. Нам совершенно ни к чему оставаться там, где соберется в фокус вся свеженькая радиация.