Литмир - Электронная Библиотека

Ступая стремительно и бесшумно, Юрий скользнул вдоль лоджии и остановился перед дверью, которая вела в гостиную. Она тоже оказалась запертой; запереть ее снаружи было невозможно, следовательно, взломщик действительно находился внутри квартиры. Несомненно, он притаился в гостиной — единственном помещении, которое Юрий еще не осмотрел. Сидел, наверное, забившись в угол, за каким-нибудь креслом и, дрожа, ждал неминуемой расплаты. Обязательно ждал, непременно, потому что уже понял, что Юрий не просто так слоняется по квартире, а ищет его.

Так же стремительно и бесшумно, как скользящая по земле тень облака, Юрий вернулся к двери, что вела на кухню, тихо распахнул ее настежь и шагнул через порог. В то же самое мгновение прямо в лицо ему с шипением ударила струя какой-то отвратительно воняющей дряни. Химический запах родной, знакомой до боли «черемухи» ударил в нос и, как ножом, резанул по глазам, заставив их заслезиться. Кашляя, ничего не видя сквозь мутную пелену слез, Юрий наугад что было сил ударил кулаком и едва не взвыл от дикой боли, угодив по чему-то твердому, угловатому — похоже, что по холодильнику.

Мотая головой и мыча от боли, как бык на бойне, Юрий взмахнул левой рукой, пытаясь защититься от того, что неизбежно должно было последовать дальше. Рука прошла сквозь пустоту, задев кончиками пальцев край подоконника, а в следующий миг что-то тяжелое с огромной силой обрушилось на его затылок. С треском разлетелось и шрапнелью шарахнуло по линолеуму что-то стеклянное — похоже, взломщик гвозданул Юрия по черепу бутылкой. Увесистой какой-то бутылкой — не иначе как из-под шампанского…

Филатов упал на одно колено, угодив им прямо на острый осколок бутылочного стекла, который немедленно, будто только того и ждал, впился в кожу, беспрепятственно пройдя сквозь плотную джинсовую ткань. В молодости Юрий неплохо боксировал, и ощущение, которое он испытывал сейчас, было ему хорошо знакомо — это был глубокий, добротный нокдаун, которому оставалось всего ничего до настоящего нокаута. Непрерывный кашель и ручьем хлеставшие из глаз слезы также не прибавляли боевого духа, и он чувствовал, что на этом его приключения могут закончиться. Вот пырнут его сейчас в глотку горлышком той самой бутылки, которую расколошматили об его же затылок, и весь сказ…

Однако пырять в глотку почему-то не стали. Вместо этого Юрий вдруг ощутил на лице прикосновение чего-то влажного, и в следующую секунду отвратительная химическая вонь забила ноздри, проникла в легкие и начала туманить остатки сознания. Он рванулся из последних сил, но пропитанная тошнотворной пакостью тряпка продолжала прижиматься к лицу, и Юрий выключился, как телевизор, испытав при этом чувство, подозрительно похожее на облегчение.

Глава 6

Закат окрасил мир в теплые медно-красные тона. Все вокруг было красным, рыжим или, на худой конец, коричневым. Сидя на покосившемся, давно нуждавшемся в основательном ремонте крылечке, Александр Дымов любовался закатом и думал о том, что, будь он художником, непременно попытался бы перенести эту красоту на холст. Впрочем, даже восхищение красотой заката не мешало ему осознавать, что и тогда непременно нашелся бы искусствовед, и не один, который во всеуслышание объявил бы, что на самом деле в природе ничего подобного не бывает и что написанная художником А. Дымовым картина — обыкновенная пошлятина, кич и потакание низменным вкусам потребителя. А дальше, как водится, пошли бы многословные, затертые от частого употребления разглагольствования о том, что пироги должен печь пирожник, сапоги тачать сапожник, а писать картины — или детективные рассказы, если угодно, — специально обученный и имеющий на то законное право профессионал. Александр Дымов к числу таких профессионалов, конечно же, не относился и оттого ненавидел редакторов и критиков лютой ненавистью, считая их просто паразитами, пьющими из настоящих творцов кровь и подлежащими поголовному истреблению в каких-нибудь усовершенствованных вошебойках. «Сволочи, — думал он, глядя воспаленными, слезящимися глазами на красный шар солнца, медленно проваливающийся в лес на горизонте, — дармоеды… И ведь они не только художникам портят жизнь! Они ведь еще и народ поучают, что хорошо, а что плохо, на что смотреть, что слушать и что читать. Сами-то шиш с маслом нарисовать не могут, матерный стишок сочинить не в состоянии, а туда же — решать, что такое хорошо, а что такое плохо…»

От этих мыслей голова, и без того напоминавшая набитый сырым песком чугунный котел, разболелась с новой силой. Сегодня весь день — вернее, всю вторую половину дня, — с Александром Дымовым творилось что-то неладное. Он чувствовал себя больным и разбитым, и каждое движение давалось ему с огромным трудом. Первую половину дня, часов до двух, а то и до трех, он попросту проспал, хотя накануне уснул не так уж поздно. Впрочем, «уснул» — это было не совсем то слово. Вернее было бы сказать, что он вырубился или, как выразился кто-то, пал смертью храбрых в неравном бою с зеленым змием.

Вчера, разослав по почте бандероли, он решил отметить начало нового этапа в своей творческой и личной жизни, приобрел в придорожном магазинчике три бутылки водки и упаковку баночного пива. Сейчас, мучаясь от жуткого похмелья, он то и дело задавался вопросом: кой черт дернул его набрать такую прорву выпивки? Можно было подумать, что он решил упиться до смерти, и, судя по последствиям, это ему почти удалось.

Двигаясь медленно и вяло, как столетний старик, мучимый всеми известными науке хворями, он слегка подался вперед, запустил руку в узкий задний карман джинсов и выудил оттуда расплющенную в тонкий блин пачку сигарет. Порывшись в ней дрожащими пальцами, Александр отыскал единственную уцелевшую сигарету — тоже сплющенную, кривую и морщинистую, как стариковский пенис. Пришедшее на ум сравнение сигареты с пенисом показалось ему интересным, и он пожалел, что не набрел на него раньше, когда писал рассказ. Впрочем, впереди у него еще много рассказов, особенно если кто-нибудь из этих сволочей редакторов все-таки найдет в себе мужество признать, что на сей раз у Александра Дымова получилась стоящая вещица — добротная, оригинальная, берущая за душу. Перед тем как разослать рукопись по редакциям, он перечитал рассказ еще трижды, нашел в нем несколько мелких опечаток, но дело было не в этом: главное, что от каждого следующего прочтения он ловил кайф, находя в собственном произведении все новые достоинства. Если рассказ и теперь не напечатают, придется признать, что на свете и впрямь не существует ничего похожего на справедливость.

Зажигалка, как назло, куда-то запропастилась. Александр долго обшаривал и ощупывал карманы джинсов, силясь ее отыскать, а потом устало уронил руки и остался сидеть, ссутулившись, держа во рту кривую, уже начавшую высыпаться сигарету. Нужно было подняться и сходить в дом за спичками, но сил на это не осталось. Оранжевый, как апельсин, «жигуленок» с распахнутой настежь передней дверцей косо стоял посреди двора. Эту ночь и половину сегодняшнего дня Александр проспал в машине, прямо за рулем, чем отчасти и объяснялось его нынешнее плачевное состояние. Он вспомнил, как пришел в себя в раскаленном жарким полуденным солнцем автомобильном салоне, где совершенно нечем было дышать, со скользкой от пота, горячей пластмассовой баранкой под щекой, и его снова замутило. Надо же было так нажраться!..

Он помнил, что, свернув с шоссе на проселок, остановил машину и выпил банку пива. Пиво было теплое и слишком крепкое — «девятка» в серебристо-коричневой жестянке. Чувствуя тепло в желудке и шум в ушах, он выбросил банку на дорогу и тронул машину. Желтоватая пыль клубилась над куцым рыжим багажником «копейки», застилая небо, и точно такая же неопределенная, мерзкая муть клубилась у него в душе. Он вел машину и ждал, когда же пиво наконец подействует на него по-настоящему, но так ничего и не дождался, кроме легкой тошноты и головной боли. Тогда он снова съехал на обочину — дело было уже в лесу, где ему заведомо не мог повстречаться инспектор ГАИ, — остановился и достал из сумки бутылку водки. Водка тоже была теплая, мерзкая и жгучая, и после трех глотков с ним случилось что-то вроде затмения, из которого он вынырнул уже у себя во дворе. Помнится, было ему совсем худо, поскольку пить по-настоящему он не умел. «Не можешь — научим, не хочешь — заставим», — пробормотал он тогда, адресуясь к собственному желудку, и в подтверждение своих слов допил остатки водки из бутылки, которая, как оказалось, была зажата у него в руке…

28
{"b":"160022","o":1}