Знакомый двор мы нашли быстро.
— По какому поводу? — довольно грубо окликнул нас стоявший у ворот охранник. Ростом он был неказист и, судя по всему, выполнял здесь декоративно — оповещательную функцию.
— К Семёнычу мы.
— Знамо, что к Семёнычу, — охранник поправил сбившийся на сторону чупрун и подбоченился, — у нас тут боле ни к кому и не ходят. По какому поводу, спрашиваю, по праздному али по коммерческому?
— По коммерческому, — без раздумий ответил я, быстро сообразив, что в мире денег это самая верная причина для визита.
— Тогда вам к самому надо.
— Так мы тебе так и сказали: к Семёнычу. Балда ты деревенская! — это встрял отец Клементий. Я испугался, что охранник обидится и начнёт качать права, но в того, видимо, крепко вбили формулу "клиент всегда прав", и он перенёс обиду молча.
— Так мы пойдём? — уточнил я, протискиваясь в приоткрывшуюся щель ворот. Охранник кивнул и показал рукой куда-то в глубину двора.
— Там наш хозяин только что крутился, видимо, специи лекарственные в растворы добавлял. Я кивком поблагодарил охранника и, не оглядываясь на спешивших вслед за мной священников, направился туда, куда мне было указано. На большом, но приземистом здании, к которому я направлялся, было написано: "Производственные цеха. Лекарский отдел". Ещё не дойдя до него, я почувствовал, что началась химическая атака.
В больших цехах лекарни стоял противно-тухлостный запах брожения. А навстречу нам бежал ещё более раздобревший Семёныч.
— Господа, господа! Прошу Вас, пройдёмте в мой кабинет. Все беседы только за дружеской кружечкой кофе! — Похоже, лекарь нас не узнал, а вот то, что после обильного стола все вопросы решаются значительно легче, это ему было хорошо известно. — Кроме того, у нас на сегодня прекрасная буженина с ясноградским вином десятилетней выдержки и… — Семёныч осёкся, его лицо вытянулось. — Вы ли это? — он побледнел и, кажется, едва не рухнул в обморок.
— Мы это, мы! — подтвердил его догадку я и, не давая ему опомниться, спросил: — Про Тихоновну и других друзей наших что — нибудь слышал?
Семёныч отрицательно покачал головой.
— Я затворником живу, ни к кому в гости не хаживаю, разговоры пустые не вожу. Я дело делаю. А хотите, я вам производство моё лекарское покажу?
Что предпринять дальше, я не знал, и потому, кинув взгляд в сторону своих спутников, кивнул головой. К запаху "производства" я уже успел малость принюхаться, и теперь можно было немного побродить. Мы медленно двинулись по узкому проходу, заставленному корзинами с пожухлыми, местами заплесневелыми травами и плохо очищенными от земли коренями, и всё это перемежалось с большущими лоханями картофельных очисток. По всем производственным площадям стояли столы, были разбросаны печи с потухшими сейчас топками, на которых стояли большие медные чаны с лекарственным варевом.
— Здесь у меня микстура против болей головных готовится, — указывая на огромный чан, источавший запахи сивушного самогона, гордо пояснил Семёныч. — Очень большим спросом пользуется, в аптеках нарасхват идёт. А тут двуперстник замачивается, — в таком же чане плавало нечто напоминающее осклизлые мышиные тушки. — От бессонницы очень пользительно. (Ага, выпьешь такое, а потом и вовсе про бессонницу забудешь, рад будешь не заснуть). Мы шли дальше. Ткнув в сторону очередных лоханей с картофельными очистками, Семёныч решил пояснить.
— Да вот разбавлять приходится, это ж где я столько трав найду, чтоб, значит, поспособствовать всем желающим? Приходится вот так изворачиваться! — говорил он об этом так легко, как будто разбавлять лекарства — вещь для него обыденная и само собой разумеющаяся, и главное, всем нужная.
— Так это что ж получается, люди ослабленное лекарство принимают? Значит, не долечиваются?!
— Вы прямо как мой брат старший! — Семёныч недовольно поморщился. — Тот тоже всё стыдит. И что с того? Ежели всех вылечить, кто ж мои микстуры покупать станет?! — логика лекаря была убийственной. Нет, это уже был не тот радушный, немного суетливый и слегка напуганный мой знакомец. В глазах лекаря появилась страсть к бесконечной наживе, густо замешанная на ненависти ко всему, что не приносит дохода. Его загребущие руки так и шарили в окружающем пространстве в надежде изловить лишнюю денежку.
— Так что ж, может, откушать изволите? — похоже, наш экскурсовод решил перевести разговор на другую тему.
— Что ж, можно и откушать. Мы — люди не гордые, коль предлагают перекусить, мы не откажемся!
После этих слов Семёныч довольно улыбнулся и засеменил впереди нас, ведя в знакомые нам комнаты.
Перекусили мы неплохо, а когда уже уходить собрались, тут Семёныч и отчебучил.
— Вы уж простите, други мои верные, — прикрываясь слащавой улыбочкой, он посмотрел в нашу сторону, — но мы ныне производством расширяемся, траты непомерные, стены возводить да в казну налоги опять — таки… Так что уж не гневайтесь, за еду с вас пять рубчиков!
— Что? — взревел слегка окосевший от такого гостеприимства Клементий. — Да в такой дыре, как твоя, больше полтины за всё не наскребается!
— Не стоит он того, батюшка! — положив ему руку на плечо, я удержал его от опрометчивых действий. Его лапища уже тянулась к рукояти большого глиняного кувшина. Не надо пояснять, что стало бы с этим кувшином, сумей она до него дотянуться. — Не к чему нам к себе шум привлекать, расплатимся…
— И то верно, и то верно, — лепетал лекарь, с жадностью принимая от меня злосчастные рублики. — Шум — то вам ни к чему, чай, награда за головы ваши немалая назначена, сам еле удержался!
А вот это он зря сказал!
— Ах ты, гнида! — взревел отец Клементий, и тот злополучный кувшинчик всё же раскололся о голову взвизгнувшего лекаря. Секунду он ещё стоял на ногах, а потом рухнул на пол, как подкошенный.
— Вот только смертоубийства нам и не хватало! — вздохнул я, опускаясь на корточки, чтобы пощупать пульс "усопшего". Пульс был ровный и отчётливый. Слава богу, мне даже подумалось, что Семёныч притворяется.
— Живой! — объявил я во всеуслышание.
— Мож добить? — робко высовываясь из-за спины Клементия, предложил наш добрейший отец Иннокентий.
— Никаких добить! — я встал и огляделся по сторонам. Ни в зале, ни в соседней с ним комнате никого не было.
— Так ведь как очнётся, так сразу к стражникам и побежит. Может, хоть свяжем потуже и засунем поглубже?!
— Ага, в прорубь! Всё, на эту тему разговоры отставить, уходим! — я первый двинулся к закрытым на толстый засов дверям.
— Зря мы так уходим, всё одно сдаст! — это уже пробасил мне в спину топавший по пятам Клементий.
— Сказал — не сдаст, значит, не сдаст. За нами, если что, и его жизнь верёвочкой потянется. Он хотя и изменился, но всех мозгов ещё не подрастерял, — уверенно заявил я.
Мы вышли на улицу и снова оказались в промозглом и слякотном зимнем сумраке. Зима в этот год была на редкость тёплой и влажной. Мы выбрались на центральную улицу и не спеша побрели к залитой разноцветными огнями площади. Тысячи лампад высвечивали призывно раскрашенные вывески всевозможных увеселительных и не очень увеселительных заведений. Ярко напомаженная бабища, крутя своими едва прикрытыми телесами, зазывала праздношатающуюся публику в только что открывшуюся (очередную) баню, обещая неземные блаженства в "тёплом пару и горячих ручках девушек — массажисток". Чуть дальше две девицы неопределённого возраста предлагали всем желающим свои прелести уже открыто. Ещё дальше весёлая компания малолеток за приемлемую цену вкушала "прелести" выставленного на всеобщий обзор восточного кальяна. Судя по отупевшим отсутствующим взглядам, курили они отнюдь не табак.
— А как же храм? Жрецы — то как на всё это смотрят? — не выдержав, поинтересовался я у своих спутников.
— А что жрецы? Жрецы — они мирскими делами не занимаются, да и долю свою со всего этого непотребства имеют. А ты как хошь? Жрецы — они ж тоже кушать икорочку желают! — Клементий был, как всегда, саркастично-реалистичен. — Эхма! — воскликнул он, показывая пальцем на мелькнувшую тень. — А вот вперёд погляди. Видишь того чёрного? Догадайся, куда он топает?
