С некоторых времён он чувствовал себя незаменимым. Что бы там ни говорили, а ему льстило, что Соломка звонит посреди ночи не кому-нибудь, не подхалиму Глебу Исакову, своему любимчику и жополизу, а именно ему – жесткому и прагматичному Феликсу Родионову, несомненно, имеющему репортерскую хватку. Хотя и следовало его послать сразу же, как только я раскусил его гнилую сущность, но успеется, потерплю еще, думал Феликс, правда, последнее время меня так и подмывает огрызнуться, но с главного станется, он и мертвого заговорит до смерти. Посему неизвестно, где найдёшь, а где потеряешь. Спасибо за науку. А подсижу я не кого-нибудь, а именно тебя, дорогой Александр Павлович, а как, пока ещё не знаю.
Глеб Исаков – его извечный оппонент и враг. Человек, который переплюнул его во всех отношениях, человек без принципов, чести и совести, вот на кого я не хотел бы походить, с содроганием думал Феликс. Он уже давно догадывался, что учредители специально подбирали пару: плохой – хороший журналист, подхалим – трудяга, а потом их меняли местами, чтобы они не забывали, из чьих рук кормятся, чтобы конкурировали и боялись друг друга. Но я никому не дам ни единого шанса, думал он, они просто не получат его, потому что я чертовски, архичертовски умён и всегда и везде действую по принципу: «работа-должность-мнение начальства». А мой маленький, невинный бизнес – это всего лишь «на вино и девочек», иначе зачем ещё жить?
Феликс наклонился и посмотрел внимательней. Девица была явно незнакома, но симпатичная до умопомрачения. Как раз в моем вкусе, решил он, с черными бровями и пунцовым ртом. Докатился, с долей гордости подумал он, выпрямляясь, не знаешь, с кем спишь, и пошлепал, как был в трусах, на кухню за пивом, рассуждая о том, что никакую другую не подцепил бы, а именно такую, которая подспудно нравится. Значит, инстинкты во мне действуют безошибочно даже в пьяном состоянии, и я хорош, хорош, возгордился он и кинул в свою копилку тщеславия ещё один бонус. А копилка та была уже тяжеловата, как мошна старьевщика, а ведь её приходится тащить по всевозможным житейским ухабам. Главное, чтобы она никогда не скудела. Вот в чём смысл жизни!
Между делом по пути он отмечал такие забавные детали, как разбросанное женское ажурное белье чёрного цвета. Очень сексуально, очень… думал он, и опять в моём вкусе. Значит, мы разоблачались, двигаясь от входной двери к постели, и компас у меня работал, как надо. Эта страсть, очень похожая на мою страсть. Странная девица, положительно странная, но это ещё ничего не значит – не значит, что я действовал безрассудно. Может, она шлюха из бара? А с ними я по старой привычке дело до постели стараюсь не доводить, думал он о себе, как о бывалом, опытном и всепонимающем журналисте, познавшем жизнь до самых её основ. Чаще всего я их использую для сбора мелкой информации о клиентах и о их привычках, этим и ограничиваюсь, памятуя о том, что эти женщины особого класса. По нашим временам можно было влипнуть в любую историю. А в истории влипать Феликс не хотел. У него уже был печальный опыт по этой части. Из той «маленькой криминальной истории» его вытащил не кто иной, как Рашид Темиргалаев, владелец ресторанов и кабаре. Обошлось это Феликсу в десять тысяч долларов. Для Рашида Темиргалаева – пустячок, а мне хлеб с маслом, думал Феликс. Теперь он стал осторожным, как канатоходец над Манхэттеном. Ты идёшь над пропастью, внизу суетятся люди и машины, но ты идёшь, тебе начхать, они не имеют к тебе никакого отношения, и ты к ним тоже не имеешь никакого отношения, пока не оступишься. Вот так и в жизни: падение же может быть очень и очень жестоким, и многим стоить карьеры, если не жизни. Такую философию он исповедовал по этому поводу: путь одинок, труден и небезопасен, но это твой путь, ты сам его выбрал. Если ты не дурак, то ты дойдёшь до своих восьмидесяти или девяноста с хвостиком, а может, до всех ста – как повезёт, значит, ты всё правильно рассчитал. Такова стратегия успеха. Своим мелким бизнесом он был вынужден заняться по двум причинам: чтобы отдать долг и чтобы продолжать вести тот образ жизни, к которому привык. О бизнесе мало кто знал, кроме Лёхи Котова, разумеется. Даже сердобольный Рашид Темиргалаев мог только догадываться, откуда Феликс берёт деньги. Но он в его дела не лез, слишком мелок для него Феликс Родионов.
– Если что-то раскопаешь, что-то особенное, например о зверствах армии, будут тебе сверхурочные… – выдавил из себя Александр Павлович обещание, как затвердевшую зубную пасту из тюбика, и отключился.
Но Феликс на собственном опыте знал, что выбить эти сверхурочные будет крайне сложно, ибо, как выражался Александр Павлович, кризис и форс-мажорные обстоятельства накладывают на нашу столичную жизнь существенные ограничения. Может, там действительно что-то интересное? – подумал он, кроме рядового выступления моджахедов. Я не знаю. А ещё Рыба склонен к забыванию того, чего обещал. И порой Феликс мечтал найти себе место в иной газете. Один раз он уже шанс упустил, когда оказался «рукопожатым». А шанс был, ох, как хорош. Для нашего брата журналиста наступили не самые лучшие времена, и поэтому я, думал он, терплю Александра Павловича по кличке Рыба. Кстати, насчёт клички, я никому ещё не говорил, кроме Лёхи, разумеется. Это был мой последний козырь и мой последний редут на случай открытой войны, которую я проиграю в два счёта.
– Мне оставь… – услышал он за спиной и поперхнулся.
Пока он откашливался, она переминалась на прохладном полу, и на ней были только крохотные трусики чёрного цвета и его голубая рубашка. А ещё у неё были маленькие, аккуратные ступни. Он сделал вид, что каждую ночь видит у себя в квартире таких шикарных девиц.
– На… – он протянул бутылку с пивом, не скрывая своего восхищённого взгляда.
Он сразу её оценил. Пахло от неё очень даже приятно. А ещё у неё была обалденная кожа, и сложена она была с тем изяществом, которое ему тоже нравилось в женщинах, и он знал, что такие женщины встречаются очень и очень редко и все наперечёт. По крайней мере, в его картотеке таких не было. Редкая птичка, решил он, по-ро-дис-тая. Как она залетела в мою клетку? Но вспомнить, хоть убей, ничего не мог. Память как будто напрочь отшибло.
Пока она пила, задрав в потолок острый подбородок, он с жадностью разглядывал её. У неё была шея с призывными, голодными ложбинками и выпирающие из-под рубашки ключицы, за которые при желании можно было крепко уцепиться или налить по глотку воды. Ну и ложбинка между ними тоже притягивала взгляд, и Феликс проследил жадным взглядом, во что она переходит плавно и нежно – в то, что порой мелькало в разрезе рубашки. Надо ж, затащить такую в постель! Он даже мог собой гордиться по этой части, но не знал, стоит ли, потому что абсолютно не помнил момента близости, стало быть, для него всё впереди.
– Чего смеёшься? – спросила она, опорожнив бутылку и возвращая её таким жестом, словно делала ему одолжение.
– Да так… – смутился он, отводя глаза от её груди и чувствуя, что возбуждается.
– Ого! – лукаво заметила девица, не без интереса обнаружив этот факт.
Впору снова было бежать в постель, но перед ним всё ещё маячило белёсое лицо главного редактора. Он вопросительно посмотрел на неё, она – на него, и всего-то надо было молча сделать один шаг и обнять её. Но он задал глупый вопрос и этим всё испортил:
– Как тебя зовут?
Может быть, если бы он не задал этот вопрос, а они бы вернулись в спальню, ничего последующего, что произошло, не случилось бы. Окунулись бы в страсть. Потом он бы вызывал такси, и девица укатила бы на все четыре стороны, так и не сообщив своего имени. Но Феликс, как всегда, свалял дурака. Была у него такая неискоренимая черта, с которой он безуспешно боролся, плохая реакция при виде красивых женщин, некий внутренний стопор, ожидание знака большой любви, о которой он и мечтать перестал. Вот он и мучился, вот он и искал её, но не находил и все чаще застывал вот так, как восковая фигура в музее мадам Тюссо.
– Лора… – произнесла она таким контральто, что глаза у него полезли на лоб второй раз – её имя как раз ложилось в звуковой ряд: «Л-о-р-а…» Чудесно! Необычно! Божественно-о-о!!! У него перехватило дыхание. Сердце свалилось куда-то в мошонку. Колени подогнулись.
