Литмир - Электронная Библиотека

– Согласен, но предосторожности ради… – сказал Феликс, отбрасывая неприятные воспоминания, как использованную салфетку.

Всё-таки гордость у меня есть, думал он, считая, что «старички», как ни странно, и мистер Билл Чишолм в том числе, в своём стремлении к «новой свободе» действуют слишком прямолинейно и очень даже могут перегнуть палку. Хитрее надо и осторожнее, а то палка сломается. Ясно, что им не терпится закрепить успех на веки вечные. Хорошо, что в обществе сейчас эйфория от этой самой «новой свободы». А потом? «А потом – суп с котом», – говорил он сам себе. Ещё одна революция? В России слишком много революций. Такая страна, ничего не поделаешь. А это плохо. Пожалуй, надо остановиться и подумать. Он понимал, что мысли его более чем крамольные для мистера Билла Чишолма и абсолютно не в духе времени. Получалось: ты своего достиг, а остальные – как получится. Недемократично, зато в русле времени.

Разумеется, он ни с кем не делился подобными мыслями, разве что с Лёхой. Но Лёха был в доску своим и абсолютно аполитичным, что было весьма и весьма редким явлением, но ценилось «старшим братом». Поэтому Лёха Котов и служил в газете «Единогласие», не будучи ни под чьим колпаком. То, что колпак существует, Феликс даже не сомневался. Кто же пустит на самотёк такую отлаженную машину, как пресса. Даже в советские времена никто не позволял себе такой вольности. Поэтому все эти разговоры о демократии Феликс считал не более чем лицемерием по отношению к наивной публике. И эту наивность в ней надо подпитывать, думал он, дуракам закон не писан, а то моё светлое будущее не состоится.

– Ты что, меня учить будешь? – чуть изменил голос Александр Павлович.

– Нет, – уступил Феликс, полагая, что на этот раз начальство умнее его.

– Поезжай. Ты прекрасно знаешь, что нужно сделать.

– Знаю, – ответил Феликс. – Как обычно, гвоздь программы.

Незаметно для самого себя он принялся грызть сгиб большого пальца. Он всегда так делал, когда попадал в затруднительное положение. Конкретно, сейчас это затруднительное положение выражалось в больной голове и слабости во всём теле. Хотелось завалиться в постель поспать ещё минут шестьсот.

– Ну и ладушки, – обрадовался Александр Павлович. – Инструкции я тебе сбросил по почте. Это как раз по твоей части.

– А почему так рано, – удивился Феликс, – целых три дня?

– Целесообразней, – туманно пояснил Александр Павлович.

Странно, удивился Феликс, грызя костяшку пальца, такой спешки ещё не бывало. Неужели Соломка что-то заподозрил и провоцирует меня, подумал он вдруг и заволновался, чего за собой никогда не наблюдал. Нет, не может быть, ведь это же игра. Во-первых, я ни разу нигде не прокололся, а во-вторых, веду себя, как целомудренная девица, в-третьих, не возбуждаю ничьей зависти. Просто я нервничаю, решил он, и, отбросив эту мысль, как прах с ног, поинтересовался:

– Заварушка, от которой вздрогнет мир?.. – бодро сказал он в телефон.

– Что-то вроде этого, – согласился Александр Павлович. – Хорошая фраза для передовицы. Я всегда знал, что ты профессионал даже в три часа ночи. Далеко пойдёшь!

– Спасибо… – сказал польщенный Феликс. Всё-таки умеет начальник когда и где надо поджечь порох. Неплохой мужик Александр Павлович. Совсем даже неплохой, стану начальником отдела, буду с ним на равных виски пить, тогда он не посмеет будить меня ни свет ни заря и учить жизни.

В спальню падал тусклый свет фонарей, колыхалась штора, и сквозь открытое окно был слышим вечный шум вечного города. Кризис кризисом, а машины мчатся по-прежнему и по-прежнему не дают уснуть. Интересно, где все берут бензин? Мне положено по долгу службы, тихо радовался он, за меня платит фирма, а остальным? Неужели жгут свои клапана «самопалом». Самопальным бензином называли всю ту муть, которую продавали умельцы по обочинам дорог и которой можно заправлять разве что тракторы или ездить до тех пор, пока не застучит движок. И тогда прости-прощай, любимая техника. А по нынешним временам – это дорогое удовольствие, не для простого смертного.

Рядом под одеялом кто-то шевельнулся, обозначая голое плечо и золотистые локоны. Феликс вытаращил глаза. «Спокойно, Бонифаций, спокойно», – прошептал он, заикаясь.

Если фразу, почерпнутую из какой-то проходящей статьи, он запомнил и даже повторял раз десять на дню, то где подобрал девицу, хоть убей, не знал. Вот, бля, неприязненно по отношению к самому себе подумал он, видать, вчера я был хорош. Вообще-то девиц из баров и ресторанов я не цепляю, не в моих правилах. Последнее время он стал снобом, чуть-чуть брезгливым и чурался случайных знакомств, предпочитая старых приятельниц, надёжных и безотказных, как советские броневики. Но эта девица не из моего стойла, присмотрелся он. Точно, не из моего. Я её не знаю.

– Вот именно, заварушка на весь мир, – мерно, как асфальтовый каток, продолжал Александр Павлович. – Неплохая находка. Где взял?

«Где-где? – мимоходом думал Феликс, выскакивая из постели, как из проруби. – В Караганде». Но, разумеется, не произнёс вслух. К чему дразнить гусей, хотя с некоторого времени его так и подмывало ответить грубостью на грубость. Он вообще удивлялся, как долго терпит Александра Павловича и как тот так долго сидит в главных. Видать, он пил водку с кем-то повыше меня, рассуждал Феликс, и хотя задирал сотрудников в своей иезуитской манере и всем порядочно надоел, его не выгоняли и даже ко всеобщему огорчению не понижали, ему даже не ставили на вид за его фокусы, и он, разумеется, не знал удержу. Бывает же такое счастье – человек не знает своего горя. А всё потому, что лижет зад очень высокому начальству. Хотя мне-то что? Это же он лижет, а не я.

– Как насчет сверхурочных?.. – спросил Феликс, обходя необъятную, как поле, кровать и не отрывая восторженного взгляда от девицы.

Пятки у неё были похожи на поросячьи пятачки – розовые, крепкие и задиристые. «Вот это да-а-а…» – подумал он, и девица вроде ничего, судя по курносому носику, даже симпатичная. Но он зря отвлёкся, потому что за всё надо расплачиваться, и за удовольствие – тоже.

– Опять ты за старое? – услышал он противный голос Соломки. – Сколько раз можно говорить…

– Ну а как же?.. – перебил он его, надеясь, что начальство всегда должно быть умнее подчинённых. – Вы, Александр Павлович, извиняюсь, вытаскиваете меня из постели в три часа ночи…

– Не в три, а в пять, – уточнил Александр Павлович безапелляционным тоном.

Похоже, ему было глубоко наплевать на это обстоятельство.

– У нас что, отменили трудовое законодательство, – зло полюбопытствовал Феликс, – или профсоюзы?.. Сегодня, между прочим, воскресенье.

– Нет, конечно… – признался Александр Павлович так, словно во всём был виноват исключительно один Феликс. – Но…

Хотя за окнами кризис был в полном разгаре, законов ещё не отрицали – их тихо игнорировали, кто хотел и как хотел. Выгнать с работы Феликса никто не мог, даже если бы очень и очень возжелал, потому что он был из касты неприкасаемых. Его работу курировали, он только догадывался, кто именно – учредители из Лэнгли[7] и лично мистер Билл Чишолм. Пока я делаю всё правильно, меня не дёргают, думал он, а правильно я делаю всегда по определению. Таков «принцип благополучия». Чтобы его соблюсти, надо совсем немного: надо правильно ориентироваться в «новой свободе». Для этого достаточно Александра Павловича, а уж его-то я как-нибудь обведу вокруг пальца.

Предположим, думал Феликс, учредители снимут Соломку, пришлют нового, возможно, ещё более худшего дурака, хотя куда уже хуже. Будет лезть из кожи вон, соваться во все дырки, бизнес мой испортит. Пока сработаемся, пока то да сё. Ещё неизвестно, как новая метла пометёт. А Соломку, если озвереет, можно прижать и другими способами, например в подъезде собственного дома. Но это запасной вариант, о котором лучше не думать, а спрятать в самый дальний уголок памяти. С другой стороны, стукачество в компании не поощрялось, хотя тот же самый Соломка имел подобный контингент, например Глеба Исакова. Впрочем, стучать можно только на тех, кто ниже уровня главного редактора. А так как Соломка демагог и любил красоваться, то и набор фраз у него, как у граммофонной пластинки, строго регламентирован. Мало того, он любит выражаться штампами. Как только кто-то из сотрудников газеты, а особенно Глеб Исаков, начинал говорить голосом Александра Павловича Соломки, становилось ясно, что этот человек из его команды. В обойме Александра Павловича были как женщины, так и мужчины, и судьба их складывалась по-разному: кому-то очень везло, и он, как в масле сыр катался, кому-то – нет, и он перебивался мелкими репортажами, мучаясь на безденежье. Но Феликса это волновало меньше всего. Он находился как бы над битвой, даже над тем же самым Александром Павловичем, и подозревал, что в корпорации ещё есть такие же люди. Всё началось, когда Феликс Родионов учился и стажировался в Англии в тех же самых таблоидах: к нему приглядывались, должно быть, люди из политической разведки. Всех карт ему, конечно, не открывали, но он и сам догадывался. Ненавязчиво, в ресторане или на корпоративной вечеринке. Две-три фразы там, здесь, например, как я, например, отношусь к книге Джина Шарпа[8], почившего недавно в бозе, или к патриарху американской политологии Збигневу Бжезинскому, тоже готовился отойти в мир иной. Хорошо отношусь. Улыбка красавицы, подаренная авансом. Но уже тогда Феликс понимал, что к чему, и наёмные красавицы его не интересовали. Сейчас это не компромат, а лет через пятнадцать, когда я стану большим и толстым боссом, ко мне придут с этими самыми фотографиями. Надо быть дураком, чтобы лезть в ловушку, даже если она никогда не сработает, но чем чёрт не шутит. Человек, который хочет сделать журналистскую карьеру, должен быть чертовски умён и сверхосторожен. Стандартных двухходовок он избежал, поэтому его стали прощупывать насчёт принципов. В основном этих людей интересовали его взгляды на общественно-политический строй России. А так как Феликс Родионов родился и вырос в те времена, когда критиковать правительство и президента было весьма и весьма модным, инет ещё не утратил своей новизны, а блогеры моментально становились кумирами толпы, то Феликс имел соответствующие взгляды: всё сломать и возродить заново, на почве «новой свободы». Он долго упивался «революцией». Возводил её в высший ранг благочестия. Презирал всех тех, которые ничего не поняли, за копошение и тупость. У него появился «принцип благополучия», чтобы его соблюсти, надо было делать всё, как положено. Его порой удивляло, что его мысли совпадают с мнением мистера Билла Чишолма, всё-таки мистер Билл Чишолм был большим человеком, годящимся ему в отцы. Должно быть, Феликс выглядел по-юношески максималистом, иногда глуповатым, иногда наивным, зато искренним. Это ощущение шло у него изнутри, но объяснить его он не мог, поэтому речи Нагульного его даже не волновали, а возбуждали. Он восхищался его напором и целеустремленностью, замешенными на сумасшествии. Русский Че! Позже ему цинично объяснили, что Нагульный – это всего лишь фигура времени, психопат, но нужный психопат, наш психопат, достойный психопат, исключительно ценный психопат, однако побочный продукт времени. Такие нервные люди в политике не приживаются, слишком много врагов они наживают. Когда Нагульный своё отработал и надобность в нём отпала, его заменили доброхотами, которым даже деньги платить не надо. «Ау! Нагульный и тебе подобные, где вы?» На смену пришла армия борзописцев. Разумеется, они были встроены в систему, а как же иначе. Отныне погоду делают совсем другие люди в средствах массовой информации – тихие и незаметные властители умов, и Феликс Родионов причислял себя к их числу, можно сказать, избранных, осененных дланью свыше. Такова была мода на обустройство общества. Мода, которую нежно взращивали и корректировали. Целая наука. А о том, что за всем этим стоят США, ЦРУ и другие мира сильного сего, Феликс старался не думать и не верил, хотя бы приличия ради и ради суверенитета страны, в которой жил. Какая-то гордость должна у нас остаться, порой думал он. Не полные же мы идиоты. Когда мы станем абсолютно своими в западном мире, все эти шероховатости исчезнут сами собой, утешал он себя, и не надо будет ни о чём ломать голову и испытывать комплекс неполноценности. Волшебные слова «новая свобода» до сих пор пьянили его. Ну а когда отменили закон «об иностранных агентах» и таким образом ликвидировали все препоны и разрешили работать зарубежным СМИ, общественным организациям, различным фондам, ассоциациям и союзам, существующим на зарубежные деньги, то дела вообще пошли на ура. Такие корпорации, как «Единогласие», получили неограниченные возможности влиять на души читателей. И Феликс Родионов понял, что пришёл его звёздный час.

вернуться

7

Лэнгли – штаб-квартира ЦРУ.

вернуться

8

Джин Шарп – американский общественный деятель, автор книги «От диктатуры к демократии» и пропагандист цветных революций.

10
{"b":"159943","o":1}