Брат Зиты примчался к ней со своей злобной женой.

— Ты что, с ума сошла? — стали они орать на Зиту. — Урмила — камалари, для этого наш отец привез ее сюда! Посылать служанку в школу — это плохо, она от этого может только набраться глупых мыслей и не захочет больше работать. Она будет выступать против тебя и против нас всех! И кроме того: кто будет тогда делать всю домашнюю работу? Ты об этом подумала? Ты что, сама будешь стирать для всех и готовить еду? Или ты думаешь, что я буду это делать?

Паийя позже рассказала мне, что ее мать даже плакала из-за того, что брат и невестка так сильно отругали ее. А я сбежала в свою комнату, когда они начали орать на Зиту.

Через день они снова заявились и стали насмехаться надо мной:

— О, вот идет госпожа Урмила — как ты себя чувствуешь сейчас, когда скоро пойдешь в школу? Значит, ты будешь слишком благородной, чтобы делать работу по дому, не правда ли? Нет, разреши нам, пожалуйста, помыть посуду, ты у нас слишком дорогостоящая для этого. Сейчас, наверное, мы станем обслуживать тебя. Тебе нужно заниматься школой…

В конце дня у меня совершенно сдали нервы. Я закрылась в туалете и горько зарыдала. Мои надежды лопнули как мыльный пузырь. Я была безутешна. Я любила Зиту, потому что все последние годы она хорошо относилась ко мне. Но ее родню, ее злобного наглого брата и его подлую жену я просто возненавидела.

Я регулярно, стоя на коленях, просила Зиту разрешить съездить в гости к моей семье, потому что я очень тосковала по своей деревне, по родителям, родственникам, братьям и сестрам. Зита была против, потому что там в это время происходили политические волнения. Ситуация в стране сильно ухудшилась. Обострившийся конфликт между маоистами и правительством привел к новому насилию и массовым арестам. Так сообщалось в газетах. В нашем квартале до нас мало что доходило, но вокруг Катманду и в остальных частях страны регулярно происходили бои. Прежде всего — на юге.

— Это слишком опасно, — говорила Зита. — Оставайся у меня, здесь мы в безопасности. Иначе тебя могут похитить повстанцы и заставить сражаться в их армии.

Раньше на меня это производило впечатление и я отказывалась от своих намерений. Но после разочарования со школой я не уступала. И однажды Зита, выйдя из себя, все же сдалась. Она купила мне билет на автобус, но в этот раз ни она, ни ее дети не пришли провожать меня.

Моего брата Амара я снова увидела возле ворот желтого дома в Гхорахи. Более восьми лет назад он оставил меня там одну. Тогда я была еще ребенком, а сейчас мне было четырнадцать с половиной лет. Когда я увидела его там, усталого и изможденного, на меня нахлынули воспоминания.

— Что тебе тут надо? — злобно спросила я его. — Ты зачем сюда приехал? Ты же продал меня тогда!

— Я пришел, чтобы встретить тебя; мы поедем домой, — сказал Амар.

Конечно, я знаю, почему он меня тогда продал. Потому что, наверное, с его точки зрения, у него не было другого выбора, он был в отчаянии из-за долгов, и те четыре тысячи рупий, которые заплатили за меня, были большой суммой. Но я до сих пор не простила Амара за это.

В этот раз я приехала не на праздник Магхи, а в начале лета. Было очень жарко. У моих братьев уже было в общей сложности девять детей. Я наслаждалась тем, что могу играть со своими маленькими племянницами и племянниками и бегать с ними по деревне. Я чувствовала себя свободной и счастливой, как раньше. Мы гуляли по лесу, ходили на речку купаться. Муссоны в этом году опаздывали, поэтому в реке Рапти было очень мало воды, так что даже я решилась зайти в реку, чтобы охладиться.

Но особенно я гордилась тем, что во время своего визита научилась кататься на велосипеде. Без опорных колесиков, на дребезжащем велосипеде Амара! Я была первой девочкой в Манпуре! Гуру, мой младший брат, научил меня. Сначала ему приходилось поддерживать меня, но после пары неуверенных кругов я научилась ездить хорошо.

Мои невестки и моя мать изрядно удивились. Раньше ведь считалось, что женщинам не полагается ездить на велосипеде. И теперь всегда, когда Амару не нужен был велосипед, я делала на нем несколько кругов по деревне. В одиночку, или с моим братом, или с одним из моих племянников или племянниц, или с какой-нибудь подружкой на багажнике. Когда я была одна, я с силой нажимала на педали и была очень счастлива. Это было прекрасное чувство — мчаться по полевым дорогам! Ландшафт быстро проносился мимо. Краски расплывались в глазах, словно в кино, превращаясь в большие разноцветные пятна.

В последний вечер я сидела на улице вместе с женщинами. Солнце садилось за холмы со стороны Индии, окрашивая облака над джунглями и воду Рапти в ярко- оранжевый цвет. Мои самые младшие племянницы Сачита и Зарисма играли перед нами на земле с парой щенков. Они визжали от удовольствия и бегали за неуклюжими черными щенками, сверкая своими голыми попками.

И вдруг как гром с ясного неба Бисрами спросила, как у меня дела в Катманду. В первый раз кто-то из моей семьи спросил о том, как я себя чувствую.

— Ты счастлива там, в городе, у богатых людей? Конечно, они живут иначе, чем мы. — Конечно, у них прекрасная квартира, настоящая мебель и вода в водопроводе…

Какой-то момент я медлила. Однако затем я решилась — впервые за восемь лет — рассказать им, как обстоят дела на самом деле:

— Я работаю с утра до ночи на три семьи. Зита обращается со мной хорошо, но остальные ведут себя подло по отношению ко мне и ненавидят меня. Они обращаются со мной как с дерьмом. Для них я не человек, а всего лишь камалари, которая в любое время, ничего не спрашивая и не возражая, должна выполнять работу за них. В школу мне так и не разрешили ходить. Нет, я там несчастлива. Но я делаю это для нашей семьи.

Я перевела дух. Я заметила, что стала говорить все громче. Женщины с ужасом смотрели на меня. «Сейчас или никогда», — подумала я. Это был тот момент, когда можно было избавиться от тяжкого груза, давно уже лежавшего у меня на душе.

— Вы должны мне кое-что пообещать, — нерешительно начала я. Женщины все еще были в шоке, потому что никогда раньше я так проникновенно и прямо не говорила с ними.

— Что мы должны тебе пообещать? — продолжала спрашивать Бисрами.

Я выпрямилась, посмотрела Бисрами в глаза и собрала все свое мужество.

— Даже если я в этот раз снова вернусь в Катманду, я хочу, что вы пообещали мне, что я — последняя камалари в этой семье. Сачиту, Зарисму, Магешвори и Рамиту вы никогда не отдадите в услужение, пообещайте это мне. Я — последняя камалари в нашей семье.

Они с ужасом смотрели на меня. Прошла пара минут, пока Бисрами прервала молчание. Она была на моей стороне:

— С моей стороны, Урмила, я даю тебе обещание! У меня только одна дочка, но я никогда не отдам Махешвори никому в качестве камалари. Я не хочу, чтобы она пережила то, через что сейчас проходишь ты!

Она вытерла слезы с глаз.

Индравати, жена моего старшего брата, взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза и сказала:

— У меня тоже только одна дочка, но я спасу Рамиту от этой тяжкой участи, обещаю.

Жена моего третьего брата медлила. Для нее это было труднее всего. У нее уже было три дочери и еще ни одного сына.

— Радха, пожалуйста, ты тоже пообещай мне, что не допустишь, чтобы Сачита и Зарисма стали камалари. Пожалуйста, сделай это для меня, — умоляла я ее.

Радха посмотрела на своих двух девочек, которые до сих пор играли со щенками. Они смеялись и пытались удержать собачек. Но те все время от них убегали.

— Хорошо, Урмила, пусть даже трудно обещать здесь и сегодня, но вот тебе мое слово! Я сделаю все, чтобы защитить их.

— Спасибо вам, большое вам спасибо!

Мне стало легче оттого, что я наконец сказала это вслух. Мысль о том, что моих племянниц ожидает та же судьба, была невыносимой и мучила меня уже много месяцев. То, что мои невестки попытаются спасти своих дочерей, уже было большим шагом.