Треханнок не отличался красотой. Черная дверь, маловыразительные окна, обращенные на извилистую улочку. Леопольд Харрисон, невысокий толстый мужчина лет пятидесяти, сам открыл гостю.

— Вы, вероятно, Пауэрскорт. Прошу вас, входите.

Костюм хозяина был явно сшит у одного из лучших лондонских портных, в таком пристало прогуливаться по Ломбард-стрит или Пикадилли, а не по извилистым улочкам Корнуолла. Ботинки были начищены до блеска. Волосы безукоризненно уложены.

Харрисон провел Пауэрскорта по коридору мимо столовой, где гость заметил великолепный обеденный стол и стулья эпохи Регентства, и пригласил в гостиную, выходившую окнами на море. И тут Пауэрскорт понял: дом был построен как бы задом наперед. Треханнок стоял на краю мыса, разделявшего две деревушки. Парадная дверь на самом деле выходила на тропинку, спускавшуюся со скалы. Если сесть в дальний угол комнаты, то из окна не видно ничего, кроме моря. «Наверное, зимой, — подумал Пауэрскорт, — брызги шторма долетают до самых окон, оставляя на стеклах соляные разводы».

Пока они усаживались в одинаковые кожаные кресла, так чтобы из окна было видно серую водную гладь, по которой некогда двигалась испанская армада, Пауэрскорт почувствовал, что толстяк старается отдалиться от него. Может, он и разоделся так в целях самозащиты.

— Лорд Пауэрскорт, — заговорил Харрисон торопливо, — родственники настояли на нашей встрече. Чем я могу быть вам полезен?

Пауэрскорт посчитал, что следует начать беседу с выражения соболезнования, а уже потом перейти к делу.

— Мистер Харрисон, я глубоко опечален ужасной смертью вашего дяди. Ко мне обратились с просьбой расследовать это дело.

— Эта смерть меня не касается, — перебил его Харрисон, словно торопился отделить себя от семейных неурядиц. — Я в это время был в Корнуолле.

— Конечно, — согласился Пауэрскорт и сочувственно улыбнулся. — Не могли бы вы рассказать мне о вашей семейной распре?

В гостиной повисло молчание. Леопольд надулся, покраснел, казалось, его распирает от возмущения. Пауэрскорт заметил за окном кружившего над морем баклана. Вот птица с ликованием взмыла вверх, унося в клюве небольшую рыбу.

— Это давняя история. И вряд ли можно назвать это распрей. Пожалуй, это все, что я хотел бы сказать по этому поводу, — виновато произнес Леопольд.

— Большинство семейных распрей начались очень давно, — мягко заметил Пауэрскорт, размышляя, не выставят ли его за дверь, — но их последствия сказываются до сих пор.

Пауэрскорт подождал. Он отметил, что у Харрисона отличная коллекция картин, изображавших морские сражения: дым выстрелов, падающие в воду снасти, взрывающиеся корабли — снаряд попал прямо в склад боеприпасов и все вокруг стало красно-черным. При более удачных обстоятельствах он мог бы часами рассматривать эти полотна.

— Это случилось очень давно. Повторяю, это все, что я хотел бы вам сказать.

«Попробую-ка я припугнуть его», — решил Пауэрскорт.

— Должен признаться вам, мистер Харрисон, что пока расследование не принесло результатов. Поэтому нельзя исключать вероятность нового убийства или убийств. Они могут случиться где угодно. А в наши дни добраться до Корнуолла не составляет труда.

Баклан снова взмыл в небо, но на этот раз без добычи.

— Я не понимаю, как эта давняя история связана с ужасным убийством, — сказал Харрисон. — Я могу сказать вам только одно. Больше мне добавить нечего.

«Он рассчитывает, что я довольствуюсь жалким обрывком информации, — подумал Пауэрскорт. — Интересно, какова будет моя добыча?»

— Это связано… — Харрисон запнулся, словно превозмогая себя. — Это связано с одной женщиной, — произнес он наконец так, будто речь шла о банкротстве или умственном расстройстве. Он даже начал задыхаться, казалось, ему не хватало воздуха, чтобы произнести слово «женщина».

— Кто была эта женщина? — спокойно спросил Пауэрскорт. Уж не объявилась ли в бухте Каусэнд новоявленная Медея или Клитеместра?

— Я не могу вам сказать. Я обещал не говорить об этом. Поймите, пожалуйста.

«Оставьте меня в покое» — вот что он на самом деле хочет сказать, — подумал Пауэрскорт. — Попробую-ка задать еще один вопрос, и на этом все».

— А что, события, связанные с этой женщиной, произошли здесь или во Франкфурте?

— И здесь и там, — уныло подтвердил Леопольд, словно он только что нарушил все данные им когда-либо обещания.

— Спасибо, мистер Харрисон. Скажите, а не повлияла ли как-нибудь эта распря на разделение Банка Харрисонов на два отдельных банка?

Снова нависло молчание. Мимо окна проплыла небольшая яхта. Слышно было, как шумит, ударяясь о скалы, море.

— И да и нет, — проговорил Харрисон. — Но прошу вас, пожалуйста, не выпытывайте у меня больше ничего про эту распрю! Это меня очень расстраивает. Обещайте, что не станете этого больше делать, — добавил он с мольбой, — и я расскажу вам о банке все, что захотите.

У Пауэрскорта мелькнула мысль: не воспользоваться ли ему удобным случаем и не выведать ли сейчас все финансовые секреты великих людей Англии, разузнать о долгах кабинета министров, выяснить истинную ценность новоявленных миллионеров и дознаться, сколько платят аристократы своим содержанкам в Биаррице или Париже. Но он удержался.

— Я бы хотел только узнать причину образования двух отдельных банков. Ну, помимо семейной вражды, конечно.

Леопольд Харрисон приободрился.

— На самом деле все очень просто, лорд Пауэрскорт. Это зависит от того, как вы хотите делать деньги.

Пауэрскорт озадаченно посмотрел на собеседника. Щеки Леопольда Харрисона приобретали постепенно нормальный оттенок. Руки довольно поглаживали живот, словно он только что прекрасно отобедал.

— Что это значит? — спросил Пауэрскорт.

— Я люблю деньги. Я предан им всей душой.

Пауэрскорту показалось, что в голосе хозяина зазвучали алчные нотки.

— Возможно, этот дом и выглядит весьма скромно, но у меня еще есть дом на площади Честер. И вилла в горах к северу от Ниццы около Граса. Вы слышали о Грасе, лорд Пауэрскорт?

— Город, где родился Фрагонар? — спросил Пауэрскорт и попытался представить, как Леопольд Харрисон раскачивается на качелях, ловя восхищенные взгляды весьма фривольной компании, но у него ничего не вышло.

— Фрагонар. Вот именно, — подхватил Харрисон. — У меня на вилле есть парочка его картин. Но позвольте мне вернуться к деньгам и банкам. На сегодняшний день, лорд Пауэрскорт, существует два типа банков. Банк Харрисонов в Сити — родительская фирма моего банка — занимается операциями с финансовыми бумагами: они торгуют биржевыми акциями, выдают весьма рискованные зарубежные займы, ссужают правительства — все это весьма сложно и опасно. Вас может смыть в любой момент. Семь лет назад едва не исчезли Баринги. Лондонскому Сити понадобилось несколько лет, чтобы оправиться от этого потрясения.

— А чем занимаетесь вы? — спросил Пауэрскорт.

— Мы даем ссуды частным лицам, — радостно объяснил Харрисон. — Мы принимаем у одних людей деньги на хранение и платим им небольшие проценты — чем меньше, тем лучше. А потом ссужаем эти деньги другим, но уже под максимально высокие проценты. Вот и все.

— Но ведь те, кому вы их одалживаете, — заметил Пауэрскорт, — могут обанкротиться или отказаться возвращать деньги, как порой поступают иностранные государства, не так ли?

Леопольд Харрисон рассмеялся. Он похлопал Пауэрскорта по плечу, словно дядюшка любимого племянника.

— Не совсем так, лорд Пауэрскорт. Надежность, вот что важно, надежность. Как бы вам это объяснить попроще? Предположим, вы хотите одолжить у меня десять тысяч фунтов. Отлично, соглашаюсь я. Но мне нужны какие-то гарантии под этот заем. Нет ли у вас где-нибудь дома стоимостью в десять тысяч фунтов? Есть? Замечательно. Тогда не подпишете ли вы залоговую на владение, пустая формальность, вы же понимаете, и тогда мы охотно дадим вам ссуду. Только подпишите — и деньги ваши.

— И что же случается, если я не выплачиваю долг?