— Повернула бы…

— Сейчас она должна быть свободна.

Так оно и оказалось, но Мюриэль едва успела занять место матери жениха рядом с Питером, прежде чем их окружило семейство старины Тюдора Уиттинхема, включавшее, помимо его самого, жену, сына, дочь, зятя и двух внуков. Еще он прихватил замужнюю сестру с племянницей, решив, что ничего страшного, раз уж они гостят у него. Люди все прибывали, шли к церкви, толпились вокруг нее на широкой асфальтированной дорожке. Некоторые — вроде Перси и Дороти, Малькольма и Гвен, старины Бона Мобри с его страдающей артритом подружкой, нескольких типов, которых Питер смутно помнил по университету, работе и гольф-клубу, юнцов, точно или предположительно имеющих отношение к Уильяму, — приходили и уходили. Другие — Гарт, Шан Смит, Арнольд Сперлинг с женой, задавакой Эйрвен Сперлинг, и еще две незнакомые Питеру супружеские пары, мрачно одетые, молчаливые и наводящие тоску, — стояли рядом. Никого из родственников Питера и Мюриэль видно не было. Родня Мюриэль жила в Англии и, судя по всему, там и осталась; со своими двумя еще живыми братьями Питер отношений не поддерживал.

Суровый распорядитель, который всем своим видом показывал, что веселью здесь не место, проводил Питера и Мюриэль внутрь. Уже в последний момент Питер увидел у церковных ворот Рианнон и помахал ей рукой, но она, похоже, не заметила. Заминка вызвала недовольство распорядителя, и он нетерпеливо дернул головой, едва не уронив блестящий, напоминающий форму для пудинга, парик. Вообще этот тип держался так, словно пришел на похороны. Его поведение вполне соответствовало настрою большей части прихожан, которые уныло глядели на родителей жениха в тайной надежде увидеть, как они икнут или споткнутся. Тем не менее Питер с Мюриэль благополучно дошли до переднего ряда скамей и присоединились к чете Норрис.

Насколько Питер помнил, раньше ему в этой церкви бывать не доводилось. Сквозь прозрачное стекло, которым заменили выбитые части витражей, проникало достаточно света, от чего все внутри выглядело ярким, чистым и совсем новым. Светлые деревянные детали показались Питеру знакомыми, имеющими отношение лично к нему, и он вдруг понял, что они напомнили ему мебель так называемого скандинавского стиля, который был в моде, когда они с Мюриэль поженились.

Появившиеся таким окольным путем мысли о тех днях и всем остальном, что за ними последовало, включая сегодняшний день, решительно не желали уходить. Собственно, это были даже не мысли, а смесь воспоминаний и чувств. В воспоминаниях, сильных, но туманных и будто смазанных, перед мысленным взором Питера представали Ангарад и Рианнон, а еще — Мюриэль и множество полузабытых лиц и мест, которые он не смог бы назвать. Среди чувств преобладали два: раскаяние и жалость к себе. Оба чувства были хорошо знакомы Питеру, но он так и не научился с ними справляться. Сейчас, во время торжественной церемонии, ему не удалось взять себя в руки и в полной мере порадоваться свадьбе сына, о чем он мечтал с того самого дня, как узнал о намерениях Уильяма. Все действо обрывочно проходило перед глазами и сразу же отправлялось в прошлое, чтобы смешаться с остальными воспоминаниями. Как обычно в последние годы.

Большую часть службы Питер провел в состоянии, по многим существенным параметрам близком к скуке. Тем не менее, хотя главное почти не воспринималось, он сумел подметить немало занятных мелочей. Например, пение прихожан (хора не было, потому что кто-то уехал в отпуск, а у кого-то нашлись дела поважнее) звучало довольно убого, так как некоторые только открывали рот, а другие сильно фальшивили. В общем, все представление заслуживало доброго слова лишь потому, что, случись англичанам присутствовать на службе, они бы поняли: валлийцы вживую поют гораздо хуже, чем по телевизору. Возможно, Питер даже высказал бы это вслух, но не стал себя утруждать. Чарли заметно выделялся из общего безобразия: он благозвучно, попадая в тон, спел гимны и неплохо справился с псалмом, куда более трудным для исполнения. Питер вдруг вспомнил, как много лет назад Чарли сбегал на репетиции хора то ли в Гарристоне, то ли в Эманьюэле, обещая, что обязательно вернется к половине десятого — выпить искупительную кружку пива.

Служба проходила очень помпезно — несколько священников, вышитые белые облачения, молитвы нараспев, — и Питер даже обрадовался, представляя, насколько это раздражает прихожан старой кальвинистской закалки, как вдруг заметил, что один из участников действа, которого он принял за женственного юношу, на самом деле женщина, молодая и довольно привлекательная. Вот черт! А он-то думал, что весь смысл валлийских традиций в том, чтобы не напороться на что-нибудь этакое. На него навалилась страшная усталость, желание скорее со всем покончить; правда, это чувство довольно скоро ушло. В самом конце, когда священник благословлял молодых, Питер увидел слезу на щеке жены и обнаружил, что она пытается найти его ладонь. Сочтя этот жест частью спектакля, он тем не менее взял Мюриэль за руку и принял благожелательный вид — на случай если она вдруг обернется. Но Мюриэль так и не обернулась.

Зазвучал марш Мендельсона: в церкви нашелся органист (вернее, органистка!), который не взял выходной. Проходя мимо родителей, Уильям посмотрел на них. Ни один мускул не дрогнул на его лице, тем не менее сын ухитрился изобразить бесшабашно-виноватое признание собственной капитуляции. Питеру вдруг стало интересно: что Уильям думает о том, что думает мать о его женитьбе и о его жене? Рианнон улыбалась вполне дружелюбно, но не более того. Пора было уходить. Некоторые гости еще не встали со скамей и по-прежнему глазели на Питера. Вид у них был такой, словно они вообще не поняли, что тут произошло и зачем.

— Ну что ж, думаю, мы поженили юную парочку с большим вкусом, — сказал Чарли. — Не знаю, как ты, и не осмелюсь делать предположения, а я бы что-нибудь выпил.

Его слова или то, как он их произнес, несколько удивили Питера. Он пристально посмотрел на друга и ответил:

— Да, я тоже.

Чарли коротко ухмыльнулся:

— Ужасно, да? Это все чертово новое снотворное, которое дал Дьюи. Утверждает, что совершенно потрясающее, не оказывает побочного действия на весь организм, то есть не тормозит его работу. Правда, сегодня мы обойдемся без снотворного. Слушай, если хочешь потом сбежать, можно опрокинуть по стаканчику в «Глендоуэре». Я-то там точно буду. Но с одним условием — не приводи с собой Гарта. В этот счастливый день… в день, когда типично валлийские чувства семьи и товарищества выражены наиболее ярко… наши мысли обращаются… к тому, чтобы вздернуть Гарта Памфри, члена Королевского колледжа ветеринарных хирургов, у входа в «Библию». О Господи, а вот и он!

— Кто-то должен все это сказать.

— Не обязательно. Хотя, погоди, наверное, должен. По ходу жизни много чего приходится говорить, верно?

— Меж тем у юного Гарта есть одно неоспоримое достоинство, как ты сам однажды отметил. Когда он рядом, точно знаешь, что не наткнешься на Ангарад.

— Я это говорил? Надеюсь, не всерьез. Прости, Питер.

— Глупости, ты был совершенно прав. Попал в самую точку. Особенно по отношению к сегодняшнему дню.

— Согласен. — На крыльце произошла небольшая заминка, и Чарли уставился себе под ноги. — Она была бы…

Он замолчал.

— Как мертвец на пиру? Да. Опять-таки точно подмечено. Знаешь, так странно…

— Что именно? Думаю, я могу…

— Впервые с того вечера у Гарта я…

— Потом поговорим. Но…

Толпа подхватила их и вынесла из церкви на залитый солнцем двор, где было полно людей: одни стояли на месте, другие куда-то спешили. Разговор пришлось прекратить. Подошли Софи и Дороти. Софи молчала и отводила глаза (кажется, заплаканные). На Дороти было какое-то нелепое светло-зеленое одеяние, явно самодельное, а в руках она держала кожаную сумку, в которую легко бы поместилась детская крикетная бита и щитки. Чарли толкнул Питера за выступ каменной стены и сдавленно охнул, ударившись лодыжкой о скребок для обуви.