Подъехав ближе, Алун сбавил скорость и придал лицу скучающее и недовольное, даже разочарованное, выражение — подготовился к встрече с дочерью Розмари. Все-таки есть нечто пугающее в том, как эта девица делает далекоидущие выводы из не самых значимых поступков своего отца. Стоит встретить ее с чуть более радостным чувством, чем суровая обреченность, и она решит, будто он что-то замыслил. В этом отношении она еще хуже своей старшей сестры, которая, слава Богу, замужем, вернее, слава Богу, нечасто видится с родителями. При всем желании Алун не смог бы объяснить, почему от требовательного дочернего внимания ему делается неуютно.

В гостиной мать и дочь очертили пространство маленького женского анклава на коврике перед камином и низеньком журнальном столике, обозначив границы кофейными чашками, жестянкой печенья, коробкой шоколадных конфет, упаковкой салфеток, сумочками, маникюрным набором, корзиной для бумаг, картой окрестностей и десятком брошюр местных агентств недвижимости. Алун подумал, что если продержаться первую минуту, то, возможно, все будет хорошо. Благополучно преодолев двадцать футов минного поля от двери до камина, он обнял дочь. Объятие, как всегда, было по-отечески теплым.

— Хорошо пообедали? — спросила Рианнон, когда Алун ее поцеловал.

— Не очень. Впрочем, вполне сносно. Мыс тобой как-нибудь туда сходим.

— Ты видел Чарли? Хочешь кофе?

— Нет, спасибо. Да, он там был. И Питер тоже.

— Неужели? — заинтересованно спросила Рианнон. — Как он выглядит?

— Честно говоря, так себе. Сильно растолстел. Узнать, правда, можно.

— Надо же! Впрочем, тощим он никогда не был.

Розмари, копия матери, только посмуглее и покрепче, ждала, пока родители закончат разговор. Много лет назад ей сообщили, что в далеком прошлом, еще до встречи с отцом, у ее матери был роман с университетским преподавателем по имени Питер Томас. Никто не знал, слышала ли Розмари о каких-либо подробностях или догадывалась, но сейчас она стояла с невозмутимым видом. Показав на один из буклетов, она сообщила:

— В пять часов мы с мамой едем в Кинвер-Хилл — смотреть дом с застекленной верандой шведского типа и необычным садом, обнесенным изгородью. Ты как раз вовремя, подбросишь нас.

— В самом деле? Интересно, как бы вы обошлись, если бы я не приехал?

— Взяли бы такси, что мама и делала всю неделю, пока ты раскатывал по пабам и везде, где заблагорассудится. Ну давай, скажи, сколько домов ты посмотрел?

— О Господи, даже не знаю. Немного. Чем меньше, тем лучше. Может, три? Я в этом ничего не понимаю. Что бы ты ни говорила, поиски дома — женское занятие.

Алун старательно прятал радость от того, что его не попросили отчитаться о проведенном времени, хотя слова дочери его несколько задели.

— Значит, ты хочешь сказать, что мы должны подыскивать жилье и еще получать удовольствие? Так вот, дорогой, от этого дома ты не отвертишься. Вернее, от двух домов. Есть еще один, на Мэри-Твидлейн, туда мы поедем к шести, да, мама? — Розмари пролистала брошюрки. — Просторный зал с резным викторианским камином. Мама говорит, что ты планируешь посетить здешние исторические и живописные места. — Последнее предложение она произнесла с резким валлийским акцентом, довольно убедительным, учитывая, что она никогда не жила в Уэльсе. — Мы-то поедем поглазеть на достопримечательности в другой раз, но дело в том, что ты не сможешь осматривать дома в Педварсенте и Холланде, пока изучаешь нравы Барджменз-Рау и напиваешься с его обитателями. Так что, папа, приготовься к тому, что следующие два дня будешь искать дом вместе с нами. Тебе не удастся сбросить все на маму, пока я здесь. Понятно? Ты меня слышишь?

Алун молча кивнул. Как же им не нравится, когда ты делаешь что-нибудь для себя, без их участия, даже если просто просматриваешь газету! Зря он рассчитывал, что уклонение от домашних дел станет дополнительным бонусом к путешествию в поисках Уэльса. Кстати, при нынешнем раскладе вышло не четверо против одного, а скорее четыре с половиной: Рианнон, которая украдкой ему подмигивает, сошла бы за половинку, а Розмари — за четверых.

Вообще-то в ее выпаде против отца не было никакой злобы, наоборот, чувствовалась своего рода привязанность, только вот смысл сказанного от этого не менялся. Перед тем как выйти из гостиной, Розмари подошла к Алуну, обняла его и поцеловала в щеку, улыбаясь ласково и в то же время неодобрительно. На большее он и не рассчитывал.

Когда Чарли Норрис заметил, что у самого маленького человечка в подводном железнодорожном вагоне лицо сделано из ковра, он решил, что пора сматываться. Он дернулся в темноте, несколько раз с шумом втянул воздух, поднялся и снова рухнул на кровать. Страшно хотелось пить. Рядом с постелью на низеньком столике стояло несколько стаканов с водой, но не успел Чарли взять хотя бы один, как ему в руку вцепилось какое-то странное создание с длинными и узкими челюстями. Оно крякало скрипучим голосом. Чарли закричал (или так ему показалось), рванул вверх, словно пловец, выныривающий на поверхность, и проснулся по-настоящему.

Чарли услышал, как в другом конце комнаты тихо дышит Софи, и начал сбрасывать одеяло с намерением добраться до ее кровати, залезть туда и примоститься рядом с женой. Вдруг он вспомнил, что проделывал это дважды за последние десять дней, и третий раз будет уже слишком. Софи всегда просыпалась, как бы Чарли ни осторожничал, и хотя она утверждала, что через пару минут снова засыпает, он ей не верил. Ладно, сегодня ему не пришлось ни бродить по краю огромного, ярко освещенного поля с разрушенными колоннами и рекой, которая течет в гору и все время меняет направление, ни воевать с маленькими диковинными зверьками или машинами, которые ведут себя как животные. Чарли остался в своей постели.

На самом деле было не очень темно. В свете прикроватной лампы он видел контуры Софи. Слабые отблески падали сквозь приоткрытую дверь, которая отражалась в высоком зеркале у окна. Ранняя машина проехала в сторону города. Чарли знал, что он в безопасности, но пить в реальном мире хотелось не меньше, чем в воображаемом, к тому же пришлось встать, чтобы отлить. Он взглянул на часы только после того, как удовлетворил свои нужды и вернулся в постель: десять минут шестого. Не так уж и плохо. Судя по ощущениям, ему снесло две трети головы, а сердце переместилось куда-то в желудок; в остальном Чарли чувствовал себя вполне нормально и успешно следил за своим дыханием около часа, пока не провалился в дремоту, впрочем, довольно тяжелую.

Он очнулся, когда уже рассвело, и понял, что ему нехорошо, вернее — совсем плохо. Как обычно в это время суток, его утреннее «я» проклинало себя вечернего за преднамеренно оставленное внизу виски, без которого нечего было и думать о том, чтобы подняться. На ночном столике стояла кружка с чаем, рядом — пластиковая фляжка с ним же. Всего глоточек-другой, подумал он; вряд ли после них придется вылезать из постели. Чарли приподнялся на локте, сделал несколько глотков — вернее, выпил всю кружку, чай уже успел остыть — и вновь свалился пластом. Жидкость вскоре проложила новый, более прямой путь к его мочевому пузырю. Чарли перевернулся, досчитал до ста, не сводя глаз с массивного деревянного изголовья кровати, затем резким, как при игре в боулинг, движением схватился за него, еще раз досчитал до ста, подтянулся изо всех сил и придал телу полувертикальное положение.

Он посидел в этой позе, по-прежнему цепляясь за изголовье, и пробормотал: «Камень огромный руками обеими кверху катил он. С страшным усильем, руками, ногами в него упираясь, в гору он камень толкал», [16]— и опустил ступню на пол. Ясно было, что если он все-таки доползет до уборной и вернется, то сразу же рухнет на кровать. Тем не менее, вернувшись, Чарли доковылял до туалетного столика, оперся ладонями с обеих сторон от жениного зеркальца в серебряной оправе и выглянул в окно: смотрел, но ничего не видел. Он чувствовал себя так, будто потерял все, что у него было, в том числе близких, и даже опыт многочисленных предыдущих похмелий не мог поколебать эту уверенность. Однако делать было нечего, и он стоял, собираясь с силами, чтобы заставить себя натянуть одежду — совсем как лыжник, который пытается не сойти с трудной дистанции. Готов? Хорошо… Давай! Вверх. Кругом. Вниз.