Тем не менее борьба с грейпфрутом, пусть и утомительная, не была по-настоящему жестокой. Закончив ее, Питер почувствовал, что достаточно остыл и может надеть безрукавку, которая висела на спинке соседнего стула. Он потянулся и неловким движением смахнул ее на пол. Мельком взглянув в окно, Питер увидел, что Мюриэль направляется к дому. Он торопливо наклонился, не достал, вскочил со стула, согнулся, схватил безрукавку, снова сел на стул и сделал три глубоких вдоха. Левую сторону груди пронзила боль.

Засекайте, сколько она длится, велел как-то Дьюи тоном, который словно намекал, что ему все равно больше нечем заняться. Питер открыл часы и уставился на циферблат, надеясь, что в дверях не появится Мюриэль. Как правило, в это время она не входила в столовую; собственно, завтрак накрывали там, чтобы Питер не путался у нее под ногами, но иногда Мюриэль заглядывала, и вовсе не с целью приободрить мужа. Разговаривая с Дьюи, Питер упомянул сдавливающий или сжимающий характер боли и обрадовался, когда врач сообщил, что такие симптомы встречаются довольно часто. Еще Дьюи сказал, что в случае ухудшения, может быть, подумает, не выписать ли таблетки, добавив, что они снимут боль, однако никоим образом не улучшат физическое состояние пациента.

Приступы боли начались у Питера пару лет назад, и тогда Дьюи спросил о возможных источниках стресса в его жизни. Стресса? Ну, знаете — напряженность, тревога, раздражительность. Он сказал, что Мюриэль не самая покладистая супруга, и Дьюи едва сдержал усмешку: по всем отзывам тяжелым характером отличался именно Питер. Ну, может, с ним и нелегко, признал Питер, но до уровня Мюриэль он, слава Богу, не дотягивает. Что до тревоги, тут врач не ошибся, хотя правильнее было бы назвать это страхом. Он действительно боялся бесконечных упреков жены, против которых не помогали никакие объяснения, и еще — что в один прекрасный день она выполнит свою угрозу продать дом, который записан на ее имя, и уехать, выбросив его на улицу. Питер понимал, что эти страхи унизительны, да только поделать ничего не мог.

Спустя четыре минуты двенадцать секунд боль прекратилась. Даже не заглядывая в дневник, Питер знал, что с Рождества приступы становятся сильнее. Надо бы позвонить Дьюи, подумал он, отгоняя другие мысли, и решил, что завтра обязательно позвонит.

Он нехотя жевал хлопья, которые сам выбрал — совершенно безвкусные и с пониженным содержанием клетчатки, когда в прихожей зазвонил телефон. Звонок почти сразу умолк, и раздался голос Мюриэль. Секунды две она что-то неразборчиво говорила, затем умолкла, и Питер услышал, как ее тяжелые шаги приближаются к столовой и вдруг останавливаются, не дойдя до двери. Он сделал еще несколько глубоких вдохов. Питер никогда не говорил с Мюриэль о боли в груди или о разговоре с врачом, прежде всего потому, что был уверен — ее это совершенно не тронет. Еще одна тема, которую не хотелось затрагивать.

Тем не менее, когда Мюриэль все же вошла в комнату, он едва сдержал улыбку. При взгляде на эту невысокую подвижную женщину с короткой полукруглой стрижкой и (сейчас) в зеленых пластиковых наколенниках для работы в саду трудно было представить, что она способна внушать страх — разве что легкую скуку. Супруги не виделись со вчерашнего дня, но Мюриэль даже не подошла к нему, не говоря уже о том, чтобы поцеловать. Они не прикасались друг к другу уже почти десять лет.

— Уильям, — объявила Мюриэль, подразумевая их единственного и незапланированного ребенка, который волею случая родился в пятьдесят пятом году.

— Э-э… хорошо. — Питер вцепился в подлокотники.

— Нет-нет, сиди, — сказала Мюриэль, махнув рукой. — Связь прервалась. Просто хочу предупредить, что он заедет на обед и, может, покопается в саду, если не польет дождь.

— Замечательно. Только ведь сегодня не суббота. И не воскресенье. Как…

— У него выходной. Агентства по продаже недвижимости открыты всю неделю, но у сотрудников бывают выходные. На случай если ты запамятовал, упомянутый Уильям Томас служит именно в таком агентстве.

Питер молча кивнул. На какую-то долю секунды он забыл, где работает сын, но Мюриэль этого оказалось достаточно.

— Наверное, людям, которые ничего не делают, свойственно забывать, что другим нужен отдых, — произнесла она, словно ее внезапно озарило. — Полагаю, ты позже отправишься в «Библию»?

— Скорее всего да, но буду…

— Я так и думала. Он — я имею в виду юного Уильяма — сообщил о своем намерении приехать к часу, так что если ты заявишься пьяный в три, то не успеешь с ним толком повидаться.

— Ладно, вернусь пораньше.

— И еще, может, заедешь в садовый центр на Хэтчери-роуд забрать саженцы, которые я заказала? Ты не против?

— Нет, конечно.

— Если тебе трудно, то так и скажи. — Она бросила на Питера хмурый взгляд.

— Нет-нет, совсем не трудно. Заеду.

Мюриэль пристально посмотрела на него, сверкнула улыбкой (в том смысле, что улыбка появилась на ее лице и тут же исчезла) и тяжело вышла из комнаты.

Питер медленно выдохнул. Уф, пронесло! Улыбка — добрый знак. Все зависит от того, как Мюриэль чувствует себя в тот или иной момент, сказал он себе и даже почти поверил. Нет, правда, не такой уж она и тяжелый человек.

Он доел завтрак и перебрался в гостиную, в которой к тому времени побывала миссис Ховард. Как всегда, она, выказывая усердие, передвинула все, что могла, от спичечных коробок до диванов. Привычно расставив вещи по местам, Питер взял научный журнал и, пока не пришло время идти в «Библию», старательно делал вид, будто интересуется новинками в области химических технологий.

У большинства супружеских пар, чья семейная жизнь, скажем так, не вполне задалась, есть определенные соображения о том, почему это произошло, но мало кто задумывается, когда именно это случилось. Питер считал себя исключением. Если бы его спросили, он бы без запинки назвал если не число, то хотя бы месяц и год, когда они занимались любовью, и ровно на середине процесса (по крайней мере тогда Питер думал, что это середина) Мюриэль осведомилась, долго ли еще он будет возиться. Питер вскочил с постели, схватил одежду, оделся в ванной и укатил к Норрисам. Там они с Чарли почти всю ночь просидели за бутылкой виски, и Чарли твердил ему, что он не последний эгоист и не виноват, что Мюриэль равнодушна к этому делу. Только Питеру так и не удалось принять слова друга полностью ни тогда, ни позже.

Как бы то ни было, с тех пор семейная жизнь Томасов навсегда изменилась. Любовью (если это так можно назвать) они занимались все реже. А через несколько лет до Питера дошло: Мюриэль хоть и не получает удовольствия от близости, ждет, что он будет и дальше исполнять супружеские обязанности в знак того, что все еще хочет секса, вернее — саму Мюриэль. Их отношения ухудшились, затем время от времени стали возникать словесные стычки, а раздельные спальни довершили дело — никаких объятий или проявлений нежности. Питер часто повторял себе, что даже идеальная любовь исчезает, если в отношениях появляется страх. Утешало одно: даже во время самых бурных ссор Мюриэль не пыталась уесть его намеками на любовников или (что было бы совсем смешно) что он не отец Уильяма. Огромное и, несомненно, показательное упущение.

Питер прокручивал в памяти отрывки из своей семейной жизни, когда проезжал через небольшую рощицу по дороге домой из «Библии»; у него даже появилась новая мысль по этому поводу. Он думал о том, что мужчины в среднем умирают раньше женщин — наверняка потому, что жены в одиночку доводят мужей до инфаркта, провоцируя у них постоянную тревогу и злость. Надо бы сказать об этом Дьюи. Впрочем, Бог с ним, с Дьюи. Питер сосредоточился на прошедшей встрече: были старина Тюдор Уиттинхем, старина Оуэн Томас, старина Вон Мобри и старина Арнольд Сперлинг, не говоря уже о старине Гарте Памфри, который фактически встал во главе импровизированной группы экспертов по искусственным зубам, предоставив полный отчет о событиях, предшествовавших установке собственных протезов, хотя никто его не просил. При одном воспоминании у Питера свело челюсти, и он прикрыл рот рукой. Ни Чарли, ни Алун, ни Малькольм не пришли. Не к добру.