— Значит, мы живем в мире, в котором в будущем о нас уже подумало бесконечное множество ученых?

— Нет. Потому что будущее еще не произошло. И оно не может быть бесконечно.

— Но…

— Эриел, это больше не та вселенная, в которой действует принцип причины и следствия. На самом деле вещи не происходят после или до чего-то. Можно сказать, что, в каком-то смысле, все происходит сразу.

Я подумала о поезде страха и о том, что мне можно было вернуться к себе в любую точку времени, в какую бы я ни пожелала. Но тогда-то у меня был транспорт, не имеющий массы и оттого способный развивать бесконечную скорость. Я перемещалась тогда на собственных эмоциях, а не на чем-то осязаемом.

Но, может, мысль осязаема? И у нее есть масса?

Наверняка. Ведь мы же уже договорились, что мысль — это материя.

Или нет? У меня до сих пор остаются сомнения на этот счет.

— Извини, — сказала Лура. — Слишком много всего сразу.

— Нет, — ответила я. — Не извиняйтесь. Я хочу узнать все это сейчас — до того, как снова отправлюсь в тропосферу. Я хочу… Лура?

— Да?

— Когда… и, видимо, если… я вернусь, книги больше не будет, да?

Она кивнула.

— Надеюсь, произойдет именно это, — сказала она.

— Значит, наверняка вы не знаете?

— Нет. Я не знаю, что произойдет.

— Возможно, получится так, что я с вами так и не познакомлюсь, — сказала я. — Ведь, если не будет книги, Сол не станет читать тот свой доклад, и, значит, не встретит вас, и, значит, никогда не найдет книги, и, значит, ему не понадобится бежать. И типы из «Звездного света» не будут всех нас преследовать, и… я тоже не буду знакома с Солом, потому что ведь и я познакомилась с ним на конференции. И значит, диссертацию я писать тоже не буду, и…

— Ты описываешь вселенную причины и следствия, — сказала Лура. — Думаю, наша вселенная не такая.

— Тогда как же, по-вашему, все произойдет?

— Я полагаю, что книга исчезнет, но все остальное будет как прежде.

Я вспомнила Аполлона Сминфея. Думаю, мыши просто растворились бы в воздухе — вот и все. Мир не стал бы другим. Никто бы даже не заметил. Не понимаю. Как можно отправляться назад во времени, чтобы исправить прошлое, и полагать, что будущее изменится лишь самую малость?

— Вы полагаете. Но наверняка не знаете?

— Порой предположение и есть знание, — сказала она.

А это, интересно, что значит? Мое последнее путешествие в тропосферу будет очередным экспериментом или чем-то более (или менее?) важным? Но мне обязательно нужно туда вернуться. По многим причинам. И я рада, что Лура говорит мне все это прежде, чем я сама скажу то же самое. Предполагаю, что мои мысли не изменятся? Надеюсь, нет. Мне еще очень многое нужно обдумать.

В животе у меня что-то перевернулось. Решено. Я сделаю это сегодня же.

Я сказала об этом Луре.

— Да, — ответила она. — Думаю, сейчас самое время.

Когда вернулся Берлем, мы все выпили еще по чашке чаю, и они спросили, не хочу ли я пообедать перед выходом — как будто бы я приезжала к ним в гости на выходные, а теперь возвращалась на электричке в Лондон. Конечно, пообедать стоило, но у меня совсем отшибло аппетит. А еще мне не хотелось прощаться, и им определенно тоже не хотелось. В прощании было бы что-то пугающее, тем более что непонятно, как прощаться — навсегда или ненадолго. Может быть, я смогу найти дорогу обратно. Может быть, я все еще буду знать, кто они такие, когда вернусь.

Черный кружок на карточке. Возможно, мне уже и этого не нужно. Но я все-таки достала карточку из сумки — на всякий случай.

И вот я уже лежала на кровати, а тем временем солнце за окном медленно исчезало, словно растворимая таблетка, и я подумала: интересно, увижу ли я еще когда-нибудь этот мир? Я уверена, что микстура мне больше не нужна — достаточно лишь поднести к глазам черный круг. И вот я уже растворяюсь. «Прощайте», — думаю я. Я ведь не собиралась этого говорить. Но вдруг понимаю, что попрощаться нужно. Нужно уйти по-человечески. «Прощайте, Лура. Прощайте, Берлем. Прощайте…»

В тропосфере, как обычно, ночь. Я стою на знакомой загроможденной улице, и здесь опять слишком много краев и разных частей зданий — наружных и внутренних одновременно. Но мне это кажется логичным. Под ногами у меня булыжники, но по обеим сторонам улицы проглядывают смутные очертания серых высотных зданий, создающих фон бесконечной череде магазинов, казино, лавок травников, борделей, секс-шопов, ломбардов и магазинов игрушек. На углу — букинистическая лавка, и мне сразу приходит в голову: «Берлем». Но ничего похожего на Луру я здесь не вижу. Повсюду неоновые огни. Открыто. Открыто. Девушки, девушки, девушки. Некоторые знаки — это всего лишь стрелки, но когда я смотрю на них, оказывается, что указывают они на другие такие же стрелки. Рядом с одной из стрелок надпись: «Вы находитесь здесь». Еще одна указывает на дверь, которая, когда я подхожу поближе, кажется мне похожей на вход в мышиную нору. Хочу ли я увидеться с Аполлоном Сминфеем? Полагаю, это нужно сделать. Нужно выяснить, где именно мне следует искать Эбби Лэтроп. Я направляюсь к мышиной норе.

И тут небо темнеет.

Я чувствую какое-то движение. Что происходит? Краем глаза я вижу что-то коричневое и за ним — голубое. Этот голубой, где я его раньше видела? Но подумать над этим я не успеваю, потому что в следующую секунду происходит вот что: из мышиной норы выходят ДИТЯ.

— Ага-а! — выкрикивает один из них — тот, что в ковбойском костюме.

— Обманули дурака на четыре кулака! — радуется второй, и его голубой капюшон колышется на ветру, которого тут на самом деле нет.

Они оба хихикают.

О боже.

— Ну чего, вон ее сознание. Вон дверь. Пошли покончим с этим, — говорит первый.

— Что-то у нее сознание не как у других, — замечает мальчишка в плаще. — Сплошная трава.

— Ну, вообще-то да. Но какая разница-то?

— Постойте, — говорю я.

— Постойте, — передразнивает меня тот, что в плаще.

Черт. Черт. Что теперь говорить?

— Вот это мы сейчас повеселимся! — подпрыгивает мальчишка-ковбой. — Ву-хууу!

Он присвистывает так радостно, как будто бы родители только что разрешили ему купить вон ту игрушку, или сообщили, что поведут его в зоопарк, или сказали, что он может смотреть фильм допоздна вместе со всеми.

— Я знаю, что с вами произошло, — говорю я. — Мне очень жаль.

— Почему? Это же не ты нас убила, — говорит тот, что в плаще.

— Нет, но… — Я хочу сказать что-нибудь о том, что я их понимаю, что я могла бы быть одной из них. Но мне не удается подобрать слова.

— Молчал бы ты, Бенджи, — говорит ковбой. А потом поворачивается ко мне: — Не лезь к нам со своим психоанализом, сука!

Второй мальчишка вылупливает глаза и громко хохочет.

— Ладно, за дело, — говорит первый и вытаскивает из-под плаща свой скейтборд. — Давай, Майкл.

Нужно что-то делать! Но что?! Здесь даже нет никакого оружия. Ни металлических прутьев, ничего такого — впрочем, не думаю, что от этих можно отбиться металлическим прутом…

Где Аполлон Сминфей?

— Пожалуйста, помогите мне, — думаю я.

— Мы уже позаботились о твоем любовничке, — говорит Майкл-ковбой.

Второй давит в себе смех, но все равно слышно, как он хихикает. Не знаю, зачем ему понадобилось это скрывать — я же ничего не могу с этим поделать…

— Он теперь совсем чокнутый, — говорит Бенджи. И, покрутив пальцем у виска, кривляется: — Ку-ку, ку-ку!

О боже. Что это значит? Неужели они смогли добраться до Адама? Пробрались в монастырь, несмотря на то что вход туда им закрыт, и нашли его — и проникли в его сознание, как пара чертовых гоблинов? И что же они сделали? Возможно, убедили его выйти из монастыря и вынести книгу. Но они ведь не знали, что книга там. Тогда зачем вообще им понадобилось его трогать? Просто так — мне назло? Или, может быть, они думали, что он знает, где я, и хотели добыть у него информацию? А потом зачем-то взяли и превратили его мозг в спагетти. Точь-в-точь как обещали поступить со мной. Точь-в-точь как собираются поступить со мной сейчас, ведь мне совершенно нечем их остановить.