После двух часов беспрерывного чтения я вышла покурить. Небо теперь окрасилось в ненатуральный синий цвет — цвет школьной формы, и на секунду мне показалось, будто из него исчезла какая-то деталь. Передо мной по траве пробежала серая белка, ее худенькое тельце поднималось и опускалось, будто волна. Я проследила за ней взглядом: белка взобралась на дерево и исчезла. За деревом, далеко внизу, в слабом искусственном свете поблескивал маленький город. Собор по-прежнему занимал центральное место в картине и при таком освещении казался коричневатым, словно оцифрованная старинная фотография. Вдыхая в холодном воздухе дым, я обдумывала все, что успела узнать за это утро. Судя по всему, гомеопатию изобрел (ну, или открыл) Самюэль Ганеман в 1791 году. Ганеман был химиком и автором научных работ на тему сифилиса и отравления мышьяком. Он был недоволен методами, применявшимися в современной ему медицине — в особенности кровопусканием. Ганеман полагал, что герцога Австрии Леопольда убили придворные врачи, которые четыре раза за одни сутки пустили ему кровь, надеясь таким образом сбить высокую температуру. Работая над переводом Materia MedicaКаллена, Ганеман вдруг пережил озарение. Каллен писал, что кора хинного дерева излечивает от малярии благодаря своему горькому вкусу. Но Ганеман как раз знал, что отравление корой хинного дерева вызывает симптомы, схожие с симптомами малярии, в том числе увеличение печени и селезенки и общее истощение. Выходило, что лекарство действует на больного так же, как и сама болезнь. А что, если это справедливо и по отношению к другим заболеваниям? Что, если любое лечение подчиняется принципу «клин клином»?

Это дало Ганеману первый повод воскликнуть: «Эврика!» — а позже он разработал целую систему медицины под девизом: Similia similibus curentur— подобное лечится подобным. Второй повод кричать «Эврика!» у Ганемана появился, когда он пришел к выводу, что в этом методе эффективны лишь малые дозы. Конечно, кора хинного дерева — это замечательно, но ведь она ядовита и сама по себе представляет большую опасность для человека. Излечивание отравления отравой казалось не слишком здравой мыслью, поэтому Ганеман экспериментировал с сильно разбавленным экстрактом коры и выяснил, что силу имеет даже слабый раствор. Позже гомеопаты XIX века обнаружили, что чем меньше концентрация вещества, тем эффективнее лекарство: приближаясь к бесконечно малой дозе, ты добиваешься до странности сильного эффекта. Парадоксально, но факт. Ведь не остановил же парадокс ни квантовых физиков, ни Эйнштейна.

На улице, несмотря на чистое небо, оказалось ужасно холодно — пришлось быстро затушить сигарету и вернуться в библиотеку, на четвертый этаж, к книгам. Я снова сняла с полки тот толстый справочник, который попался мне первым, и стала снова в нем копаться. Теперь я уже знала, что в этой книге врачи-гомеопаты находят симптомы и отбирают в представленном ниже списке общие для всех симптомов препараты. Странные аббревиатуры, оказывается, означают разные гомеопатические вещества. Ars. — это Arsenicum, bry. — это Bryonia,a carb-v. — Carbo Vegetabilis.Разобравшись в этой системе, я сразу захотела поискать свои собственные странные симптомы: ранние пробуждения, пристрастие к соли, сигаретам и алкоголю, любовь к нетрадиционному сексу, предпочтение собственной компании всем остальным… Увы, на это не было времени. У меня на запястьях и лодыжках остались одинаковые следы от веревок, которые поблескивали на коже, как полоски расплавленной пластмассы. Может, подобрать себе что-нибудь, что бы их вылечило? Наверное, много времени не потребуется. Хотя, пожалуй, нет, не буду. Они мне почти нравятся.

Я зевнула и даже не стала прикрывать рот — тут за все утро не появилось ни души. Я по-прежнему не знала, что такое Carbo Vegetabilisи что означают слова «гомеопатическая потенция 100 °C», поэтому я продолжала рыться в кипе книг на столе, пока наконец не нашла две полезные работы. Первая оказалась краткой биографией доктора Томаса Скиннера, шотландского гомеопата, который в 1876 году посетил Соединенные Штаты и сконструировал так называемое колебательное устройство для изготовления высоких потенций, которые в книге назывались «потенциями выше 1000». Еще немного пошелестев страницами, я наткнулась на второй полезный текст — ксерокопию статьи из каталога гомеопатической фармацевтической фирмы «Берике и Тафель» 1925 года, в которой очень подробно описывалось, как готовятся (или готовились в те времена) гомеопатические лекарства. Процесс приготовления походил на чистое безумие. Если я правильно поняла, материал (кора хинного дерева, мышьяк, сера, змеиный яд или любой другой) вымачивается в «чистейшем спирте, приготовленном из отборного зерна», после чего для приготовления лекарства берется одна капля полученного путем вымачивания «материнского раствора» и смешивается с девяноста девятью каплями алкоголя, затем полученную микстуру встряхивают десять раз, после чего берут одну каплю этого нового раствора, снова смешивают его с девяноста девятью каплями спирта — и так далее. Чтобы получить препарат в потенции 3 °C — а, похоже, именно в такой потенции чаще всего прописывают гомеопатические препараты, — нужно проделать эту процедуру тридцать раз. И, соответственно, для тысячной потенции (которую называют потенция 1M) — тысячу. Ну, если я, конечно, все верно поняла. Потому что вообще-то звучит совершенно немыслимо. Я даже перечитала статью заново. Нет, все именно так.

Черт. Этим вообще еще кто-нибудь занимается? И существуют ли до сих пор такие вещи, как высокие потенции Тафеля или машина Скиннера? Может, мне придется пойти раздобыть угля и затеять всю эту возню с пипетками и сливовицей (интересно, она сойдет за чистейший спирт? Боюсь, что нет)? И справятся ли мои израненные запястья со всем этим бесконечным встряхиванием? Руки у меня не железные, и выносливости — никакой. Однажды я стирала карандашные пометки на полях книги страниц в сто, которую мне нужно было отксерокопировать (длинная история), и после этого у меня было ощущение, как будто бы я сутки напролет обрабатывала вручную чей-то гигантский член.

Я продолжала размышлять над этим и мечтала, как было бы хорошо найти какого-нибудь фармаколога Викторианской эпохи, и тут кто-то похлопал меня по спине. Хоть я и считала, что кроме меня в зале никого не было, я все равно не подпрыгнула. Да какое там: новая проблема увлекла меня так сильно, что я лишь рассеянно стряхнула руку с плеча и продолжала читать дальше. К тому же я все равно уже почувствовала, что это Патрик. Узнала древесный запах его лосьона после бритья и лимонный аромат свежевыстиранной одежды. Он снова дотронулся до моего плеча, и на этот раз мне пришлось откликнуться.

— Привет, — сказала я, едва оторвавшись от книги.

— Здравствуй, — ответил он и навис у меня над правым плечом. — О чем читаешь?

— О гомеопатии девятнадцатого века, — сказала я и прикрыла книгу, положив руку сверху на обложку так, чтобы не видно было запястья.

— Господи, тогда уже была гомеопатия?

— Похоже, она тогда переживала расцвет.

Повисла долгая пауза. Поскорее бы он ушел.

— Эриел, — начал он.

— Что?

— Можно, я угощу тебя кофе в качестве извинения?

Я вздохнула:

— Я тут еще не скоро управлюсь.

— Эриел?

Я не ответила. Он молча стоял у меня за спиной, и я не знала, что сделать — обернуться и посмотреть на него или просто продолжать заниматься своим делом в надежде, что он уловит намек и уйдет. Я, правда, была не очень-то уверена, какой именно намек он должен был уловить. Что-то вроде: «Не ввязывай меня в ваше гребаное семейное дерьмо». Некоторое время я продолжала его игнорировать, после чего он подошел поближе и посмотрел на книгу, лежащую передо мной на столе, так, как смотрят на фотографии в комнате, в которой никого нет.

— Ладно, не буду тебе мешать, — сказал Патрик, но с места не сдвинулся. — Гляди-ка. — Он ткнул своим тонким пальцем в книгу. — Это фосфор, я его принимал.