Они шли уже больше часа, когда она наконец произнесла:

— Ничего не понимаю.

Лени точно знала, что она имеет в виду.

— Я тоже.

— Я думала…

— И я тоже.

Жалея подругу и чувствуя такое же разочарование от того, что ничего не изменилось, Лени потянулась и взяла Изабеллу за руку. Это было неожиданно, но совершенно правильно. В жизни подруги часто держались за руки. У них троих, включая Флору, эта привычка осталась с детства.

Посмотрев на Лени, Изабелла увидела, что та плачет.

— Эй, в чем дело?

Лени нетерпеливо провела свободной рукой по глазам, отирая слезы.

— Ни в чем. Просто я надеялась, что ты сразу попадешь домой. Вот и все. — И она отпустила руку Изабеллы. Не зная, что делать дальше, она наклонилась и подняла с дороги камень. Подбрасывая его и чувствуя, как он оттягивает ей ладонь, она заговорила: — Я хочу, чтобы ты поскорее вернулась домой, родила своего ребенка и жила долго и счастливо. — И она изо всей силы зло запустила камень в сторону.

— Расскажи мне, когда тебе лучше всего было с Винсентом. Расскажи, когда ты особенно его любила.

Изабелла не раздумывала. Они продолжали идти, и по дороге она рассказала о том вечере, когда впервые повстречала Винсента и как они вместе ездили смотреть автограф Кизеляка и магазин Петраса Урбсиса. Обе шли, не глядя по сторонам. Рассказ был хорош, его хотелось слушать, не отвлекаясь.

Первой подняла глаза Лени, но только потому, что три раза подряд услышала что-то невозможное, вот и не удержалась. Ей просто необходимо было взглянуть, потому что провалиться мне на этом самом месте, если я не слышала чайку. Посреди этой ничейной земли, этой каменистой пустыни она явственно слышала крик чайки. Она хорошо знала этот звук, ведь квартира ее родителей в Вене была как раз на берегу реки. Она выросла, слушая, как кричат и разговаривают друг с другом чайки.

Подняв голову, Лени увидела, что они идут мимо той самой скамьи на берегу Дунайского канала, где ее нашли мертвой. Они вернулись в Вену. Прямо над их головами пролетала большая чайка. Лени тихо сказала:

— Изабелла, посмотри.

Та посмотрела и первым делом схватила Лени за руку:

— Что произошло?

— Не знаю, но мы здесь.

— Я хочу домой. Я хочу увидеть Винсента.

— Все это хорошо, но, по-моему, нам лучше пойти туда пешком. Кто знает, как тут на нас теперь все реагирует, а мне совсем не улыбается провести остаток вечности в метро.

Город стоял во всей своей красе. Летнее полуденное солнце заливало своим светом дома, выделяя горгульи, бюсты и венки на их фасадах. Обычно они, как и многие другие сокровища, не бросались в глаза, но только не в этот солнечный и восхитительно ясный день. Солнце снова напомнило им, как Вена щедра на архитектурные красоты, сколь многое тут радует глаз и западает в душу.

Уличные кафе, мимо которых они проходили, были полны загорелых тел, пирожных со сливками и темных очков. Запряженные в старинные экипажи лошади медленно цокали копытами по Рингштрассе, не обращая внимания на проносившиеся мимо машины. По Бурггартену бродили целые семьи, поедая мороженое. На траве, не разжимая объятий, спали влюбленные. На уличном лотке лежали персики величиной с грейпфрут.

Первую знакомую покойницу женщины повстречали на углу Гетрайдемаркт и Мариахильферштрассе. Уши Штайн, их одноклассница, погибла в авиакатастрофе через год после окончания школы. Подходя к оживленному перекрестку в паре кварталов от Музея Сецессиона, Лени и Изабелла увидели, как она, улыбаясь, идет им навстречу.

— Уши?

— Привет, вы, двое. А где Флора? — Она выглядела в точности как в школе; в точности как в тот день, когда она умерла.

Стараясь, чтобы голос не изменил ей, Изабелла спросила:

— А что ты тут делаешь?

— Ищу мою глупую мамочку; никогда она не может прийти вовремя. Мы договорились пообедать вместе. Казалось бы, что сложного в том, чтобы встретить родную мать, особенно если вы договорились, но сегодня все не так.

Уши умерла пятнадцать лет назад.

— Ну ладно, пойду искать мамочку дальше. Увидимся как-нибудь, ладно? Может, кофе вместе выпьем или еще что. — И она, не оглядываясь, зашагала в сторону Мариахильферштрассе.

Когда она отошла достаточно далеко, Изабелла прошептала:

— Она не знает! Не знает, что умерла.

Лени равнодушно подтвердила:

— Не знает и никогда не узнает. Она стала призраком, а призраки не знают, что они умерли. Они заблудились навечно. Вот почему она все ходит здесь и ищет свою мать.

— А как же вы с Саймоном? Почему вы не такие, как она?

— Потому что, когда она умерла, Хаос добрался до нее первым. А нам повезло. Призраков создает Хаос; вот откуда они берутся. Одно из новейших и самых хитрых его изобретений, всего каких-то несколько тысяч лет. Если душу запутать как следует, она никогда не отыщет пути к мозаике.

Проходя через Нашмаркт по дороге к квартире Изабеллы, они насчитали еще одиннадцать призраков. Среди них оказался один трансвестит, одна старуха, сидевшая у окна в многоквартирном доме прямо напротив уличного рынка, бомж, который умудрялся не просыхать даже в Смерти, и турчонок, умерший неделю назад от энцефалита. Эти и другие покойники были частью толпы, сквозь которую они шли. Лени отличала их от живых, Изабелла — нет. Теперь они могли видеть только ту Вену, где бывали вместе.

Они говорили о кофе, когда прямо перед ними произошел несчастный случай. Они только что миновали кафе «Одеон». При виде его Лени вспомнилась ночь, когда они втроем засиделись там допоздна, зайдя после вечеринки. Они тогда пили один кофе по-ирландски за другим и болтали, пока кафе не закрылось.

— Я тогда столько кофеина заполучила — целую неделю потом спать не могла.

В этот момент раздался оглушительный визг тормозов и страшный, мгновенно узнаваемый стук тела о машину.

Звук долетел спереди, со стороны оживленной Линке Винцайле. Какой-то человек, спеша и увлеченно разговаривая по мобильному, шагнул, не глядя, на шоссе между двумя припаркованными автомобилями, и тут же был сбит огромным желтым грузовиком из Голландии. Удар пришелся вскользь, так что прохожий мог бы остаться жить, если бы его не отбросило на ствол огромного дерева, которое росло между дорогой и тротуаром. Он врезался в ствол затылком, и конец. Смерть наступила раньше, чем его тело коснулось земли.

Женщины спешили к нему, когда из его макушки, словно пар, стала подниматься душа. Они обе ее видели: Лени — потому, что была мертва, а Изабелла — потому, что находилась на той Ничейной Земле между Жизнью и Смертью, где обнаженные души становятся видимыми.

Она была белой. Душа человека с телефоном была белой, вопреки всему, во что верят многие. Вороны тоже ее увидели. Хаос любит птиц. Ему нравится их нервозность и паранойя, их непрекращающиеся вопли, их никчемность и то, что они вечно всюду гадят. А поскольку птицы есть везде, кроме, разве что, сердца пустыни или открытого океана, то Хаос нередко дает им всякие мелкие поручения. К примеру, стащить отделяющуюся от тела душу раньше, чем она найдет свой путь к мозаике. Иногда душа долго не выходит из тела, потому что заблудилась и не может найти выход. В таких случаях очень кстати приходятся грифы. Они единственные среди птиц, кто обладает терпением; они умеют ждать.

Вороны прилетают в Вену из России. Обычно они появляются в конце октября, зимуют, а с наступлением весны возвращаются домой. Но попадаются среди них и лентяйки, которым неохота снова проделывать весь долгий путь на восток. Или такие, которым умеренный австрийский климат подходит больше. Каждый год с десяток ворон остаются в Вене. Они бросаются в глаза, потому что, едва потеплеет, их черные перья теряют свой блеск и лоск и становятся матово-черными и грязно-серыми, словно у бездомных пингвинов.

Троица немедленно возникла на месте трагедии и расселась на телефонном проводе. Вороны — птицы неспокойные. Они вечно во все горло переругиваются между собой, как будто хотят, чтобы весь мир знал об их присутствии. Но эти трое молча наблюдали, как умирает человек. Лени почти сразу заметила их и поняла, зачем они явились. Но сделать ничего не могла, мертвым ведь запрещено вмешиваться. Она хотела попросить Изабеллу что-нибудь сделать, но не решилась — кто знает, к чему это приведет. У Изабеллы сейчас одна задача, и очень важная, — вернуться в свою жизнь.