Хейден опять вляпался. Ха, вот так сюрприз! Поновее ничего не придумал? Да ему всё нипочем — вот если бы все боевики ИРА открыли на него охоту, бывшая жена натравила свору адвокатов с требованиями алиментов или бешеная собака укусила за член, тогда бы он, может быть, обнаружил, что у него вообще есть пульс.

Стоило ему в то утро открыть глаза, как его сознанием овладела одна мысль: нечем платить по счетам, которыми завален письменный стол. Машина умирает от трех разных видов автомобильного рака одновременно. А тут еще обзорная экскурсия эта, причем пахать на сей раз придется как надо, не то с работы вышибут.

Раньше, когда Хейдена увольняли с работы, он не волновался, потому что сразу подворачивалась какая-нибудь другая. Но эта была последней, словно пара носков в ящике комода. Так что либо надевай дырявые, либо ходи босиком, а это еще хуже.

Вздохнув, он отбросил тонкое лиловое одеяло, которое купил на распродаже в китайском магазине после того, как от него ушла жена, забрав с собой все, включая одеяла. И правильно сделала, что ушла, ведь он был настоящей собакой во всем, кроме верности. Нет, так не годится. Назвать Хейдена собакой — значит оскорбить все семейство псовых. Скорее, он был хорек или крыса; зараза ходячая, вот кто он был такой. Саймон Хейден был человек неприятный, хотя и очень красивый.

Его лицо сбило с толку не только бессчетное множество доверчивых женщин, но и бывших друзей, продавцов подержанных машин, шедших ему на уступки там, где вовсе не надо было, и бывших начальников, сперва гордившихся тем, что такой красивый парень работает на них.

Ну почему мы вечно покупаемся на смазливые мордашки? Почему мы так беззащитны перед ними? Что это — оптимизм или тупость? Может, все дело в надежде — увидел человек красивое лицо и думает, что раз оно существует, то в мире все в порядке.

Ага.

Раньше Хейден любил повторять, что женщины хотят трахаться не с ним, а с его лицом, и был прав. Но это было в прошлом. Теперь желающих трахаться с любой частью его анатомии почти не осталось. Ну конечно, и сейчас еще случалось, что какая-нибудь бабенка, перебрав в баре, видела перед собой двух Хейденов сразу и принимала его за кинозвезду, чье имя выпало у нее из памяти. Но это бывало редко. Теперь он обычно пил в одиночку и в одиночку уходил домой. Ограниченный самовлюбленный красавец средних лет с увядающим лицом и пустым банковским счетом, показывающий туристам город, который давно перестал быть его другом.

Почему именно экскурсии? Потому что на этой работе один раз выучил текст, и можно больше ни о чем не думать. Да и туристы, которых он водил, слушали его, разинув рты. На Хейдена их благодарность действовала безотказно. У него всегда было такое чувство, как будто он дарит им свой город, а не просто показывает его примечательные места.

Время от времени среди туристов попадались красивые женщины. Для Хейдена они были как щедрые чаевые. Каким замечательным гидом становился он в такие дни! Остроумный и эрудированный, он знал ответы на все вопросы. А если не знал, то придумывал. Выдумки давались ему легко, ведь он всю жизнь только этим и занимался. Слушатели никогда не сомневались в его словах. Да и врал он изобретательно и интересно. Годы спустя, глядя на фотографии, привезенные с его экскурсий, люди говорили: «Видите собаку на портрете? Она прожила двадцать восемь лет, и герцог так ее любил, что поставил ей такое же большое надгробие, как себе».

Вранье, конечное, зато увлекательное.

Может, и сегодня среди экскурсантов окажется какая-нибудь красотка. Ухватившись обеими руками за края раковины, Хейден уставился в зеркало и коротко помолился:

— Сделай так, чтобы хоть одно прекрасное женское лицо оказалось сегодня в толпе старичья, их слуховых аппаратов и очков размером с телевизор.

Он так и видел их перед собой: кремовые туфли на резиновой подошве размером с небольшой катер на подводных крыльях, отутюженные летние костюмы, сто лет как вышедшие из моды. Слышал их громкие голоса, пристающие к нему с жалобами и бесконечными расспросами: где же замок, а где туалет, ресторан, автобус? Так неужели одно прекрасное лицо — это так много? Может, кто-нибудь возьмет с собой дочь, или сексапильную внучку, или сиделку, кого угодно, только бы облегчить ему день в окружении «Дома помады».

Он медленно произнес эти слова, глядя в зеркало, как актер, заучивающий роль. Сегодня он поведет на экскурсию группу из Дома помады. Что это такое, магазин, где продают только помаду? Или фабрика, где ее делают? Надо открыть конверт с подробным заданием, который ему дали на работе, и он все узнает.

Он улыбнулся, представив себе, как два десятка стариков и старух с перемазанными помадой губами внимают каждому его слову. Красные губы блестят, как клоунские носы или собачьи мячики. Вздохнув, он взялся за зубную щетку и стал готовиться к новому дню.

Саймон Хейден был очень тщеславен, и его стенной шкаф просто ломился от дорогущих тряпок — кашемировые свитера от Эвон Челли, раз-два-три-четыре костюма от Ричарда Джеймса, ремни за сто пятьдесят долларов. Вкус у него, безусловно, был, и стиль тоже, но ни тот ни другой не очень-то помогли ему в жизни. Да, с их помощью он довольно долго дурачил людей. Но рано или поздно все, даже самые непроходимые болваны, раскусывали его, и тогда он неизменно оставался без всего: без работы, без семьи, без шансов.

Самое интересное в людях типа Хейдена, — не считая их смазливых физиономий, конечно, — это искреннее непонимание, почему в конце концов все на свете начинают их ненавидеть. Хейден вел себя как свинья. И все же он, хоть убей, не понимал, как получилось, что он живет один в паршивой квартиренке, надрывается на бесперспективной работе и чуть ли не все свободное время проводит перед ящиком, пялясь на что угодно. Он знал, кто из борцов-профессионалов с кем враждует. Серьезно задумывался о приобретении рекламируемых по специальному «магазинному» телеканалу японских ножей для бифштексов. Предусмотрительно записывал на видео свои любимые сериалы, когда знал, что опоздает к началу хотя бы на минуту.

«И как это я дошел до жизни такой?»

Если бы кто-нибудь объяснил Саймону Хейдену, какое он дерьмо и почему, тот просто не понял бы. Он не стал бы ничего отрицать, просто не понялбы, и все. Потому что красивые люди уверены: мир должен прощать им все грехи только за то, что они существуют.

Закончив в ванной, он перешел в спальню. Конверт с инструкциями на день лежал на столике. Стоя в трусах и черных носках без рисунка, Саймон взял его и надорвал.

Крохотный человечек ростом не больше шоколадного батончика шагнул из конверта на его ладонь.

— Хейден, как жизнь?

— Броксимон! Сто лет тебя не видел! Ты-то как?

Броксимон, одетый в щегольской синий костюм в полосочку, потер ладошки одна о другую, словно от пребывания в конверте они загрязнились.

— Да ничего, грех жаловаться. А ты?

Хейден аккуратно поставил его на стол и пододвинул стул.

— Эй, Саймон, ты бы сначала набросил что-нибудь, а уж потом побеседуем. Я не хочу разговаривать с парнем, который стоит передо мной в одних трусах.

Хейден улыбнулся и пошел выбирать себе наряд на день. Поджидая его, Броксимон вынул крохотный CD-проигрыватель и поставил диск Лютера Вандросса.

Пока в его ушах зрела музыка, человечек подошел к краю стола, уселся и начал болтать ногами. Хейден жил паршиво.Квартира казалась нежилой. В ней не было изюминки, не было души, ничего такого, от чего захотелось бы сказать: «Ого! Вот это круто!» Броксимон твердо верил в то, что «каждому свое», но раз уж попал в дом человека, как тут не оглядеться по сторонам? И коли видишь, что в квартире нет ничего, кроме духоты, то так и приходится признать. Никаких оценок; просто что вижу, то и говорю. А видеть тут практически нечего, вот и все.