Арчи заметил, что у парня неприятная манера акцентировать отдельные слова, поводя головой от правого плеча к левому. Каждый раз, завершая полукруг, он несколько раз кивал.
– Потому что, если это энциклопедии, то у нас у самих этого добра хватает, этой, информации… а если Бог, то вы не по адресу. Тут веселенькое место, ясно? Понимаете, о чем я? – заключил Мерлин, покивал и собрался закрыть дверь.
Арчи качнул головой, улыбнулся и не двинулся с места.
– Э-э… с вами все в порядке? – поинтересовался Мерлин, не отпуская дверную ручку. – Я могу вам чем-нибудь помочь? Вам что-нибудь нужно?
– Я видел объявление, – сказал Арчи.
Мерлин затянулся косяком и, кажется, заинтересовался.
– Вон то объявление?
Он склонил голову и проследил за взглядом Арчи. Из окна верхнего этажа свисала белая простыня. На ней большими радужными буквами было написано: «Добро пожаловать на вечеринку в честь конца света, 1975».
Мерлин пожал плечами:
– Да-а, но так ничего и не случилось. Просто разочарование. Или благословение, – дружелюбно добавил он, – это как посмотреть.
– Благословение, – горячо ответил Арчи. – Сто процентов, bona fide[3] благословение.
– Ну и вы углядели объявление, так? – спросил Мерлин и отступил в дом – вдруг это какой-нибудь шизик. – Любите такие тусовки? Да вообще-то это была просто шутка и все.
– Оно само бросается в глаза, – пояснил Арчи, все еще улыбаясь как сумасшедший. – Я ехал и выискивал какое-нибудь местечко, где можно выпить, все-таки Новый год… у меня выдалось нелегкое утро… оно просто перевернуло меня. Я подбросил монетку и подумал: почему бы нет?
Мерлин даже растерялся от такого неожиданного поворота.
– Э-э… вечеринка вроде как закончилась. К тому же вы, кажется, немного слишком взрослый… понимаете, что я хочу сказать… – Тут Мерлин смутился: несмотря на всю внешнюю крутизну, в душе он был хорошим мальчиком, которому привили уважение к старшим. – Я хочу сказать, – произнес он после неприятной паузы, – вы, наверно, привыкли общаться с людьми постарше, а у нас молодежь. Тут что-то вроде коммуны.
– Но тогда я был настолько старше, – с загадочным видом Арчи пропел строчку с пластинки Дилана десятилетней давности, заглядывая за дверь, – а теперь я гораздо моложе.
Мерлин вытащил из-за уха сигарету, прикурил и нахмурился.
– Послушайте… Не могу же я впускать в дом первого встречного. Я хочу сказать, вы можете оказаться полицейским, или психическим, или…
Но у Арчи в лице, большом, невинном, выжидающем, было что-то, напомнившее Тиму о христианском милосердии, о котором каждое воскресенье говорил с кафедры его отец, викарий Снэрбрука.
– Ладно, какого черта… все-таки Новый год. Заходите.
Арчи прошел мимо Мерлина и оказался в длинном коридоре, от которого вправо и влево ответвлялись четыре комнаты с распахнутыми дверями, на второй этаж вела лестница, а в конце коридора был выход в сад. Наросты любого рода – животные, минеральные, растительные – покрывали пол; по всему холлу были разбросаны одеяла и простыни, под ними спали люди – красное море, которое нехотя расступалось перед Арчи. В комнатах по углам были видны движущиеся тела: там целовались, сосали груди, трахались, блевали – словом, делали все то, что, как сообщало Арчи воскресное приложение к газете, делают в коммунах. На минуту он подумал, не присоединиться ли к этому бедламу, затеряться среди незнакомых тел (он держит в руках все свое время, огромное количество времени, которое просачивается у него сквозь пальцы), но решил, что глоток чего-нибудь крепкого нужнее. Он пробрался через холл, оказался на другой стороне дома и вышел в морозный сад. Там потерявшие надежду найти себе место в теплом доме расселись на холодном газоне. Мечтая о виски с тоником, он направился к пластиковому столу, где ему предстало, как мираж в пустыне пустых бутылок, нечто похожее по форме и цвету на бутылку виски «Джек Дэниелс».
– Можно?..
Два чернокожих парня, молодая китаянка с голой грудью и белая женщина в тоге сидели вокруг стола на деревянных складных стульях и играли в рамми. Когда Арчи потянулся за «Джеком Дэниелсом», белая женщина покачала головой и изобразила, как тушат сигарету.
– Боюсь, что это теперь табачная настойка, дорогой. Какой-то мудила бросил свой окурок в это вполне приличное виски. Тут есть еще грушевый сидр и другая хрень.
Арчи улыбнулся, благодарный ей за то, что предупредила его и предложила выпить. Он сел и налил себе большой бокал «Молока любимой женщины».
Много бокалов спустя Арчи уже не мог вспомнить того времени, когда Клайв и Лео, Ван-Ши и Петрония не были его близкими друзьями. Даже отвернувшись, он мог бы нарисовать кусочком угля выпуклые мурашки вокруг сосков Ван-Ши, каждую прядь, падавшую на лицо Петронии, когда она говорила. К 11 утра он нежно любил их, как детей, которыми он так и не обзавелся. Они, в свою очередь, заявили, что у Арчи удивительная для его возраста душа. Все решили, что вокруг Арчи вращались потоки мощной положительной энергии, такой сильной, что смогла заставить мясника опустить окно машины в решающую минуту. Оказалось, что Арчи был первым человеком старше сорока лет, которому предложили вступить в коммуну; оказалось, что уже давно поговаривали о необходимости сексуального партнера постарше для удовлетворения нужд некоторых смелых дам. «Здорово, – сказал Арчи. – Потрясающе. Тогда это буду я». Он так привязался к ним, что очень удивился, когда к полудню их отношения вдруг испортились, вдобавок ко всему его настигло похмелье, и он по колено увяз в споре о Второй мировой войне.
– Непонятно даже, как мы влезли в такие дебри, – проворчала Ван-Ши, которая наконец оделась – как раз тогда, когда все решили зайти в дом. Пиджак Арчи висел на ее крошечных плечах. – Зачем лезть в такие дебри? Пойдемте лучше спать.
– Но мы уже влезли, уже влезли, – повторял Клайв. – В этом и есть беда его поколения: они думают, что могут прекратить войну, как какое-нибудь…
Но тут, к радости Арчи, Лео переключил внимание Клайва на другой аспект первоначального тезиса, выдвинутого Арчи, – три четверти часа назад он сказал какую-то глупость, вроде того, что военная служба формирует характер молодого человека, и тут же пожалел об этом, потому что пришлось то и дело защищаться. Освободившись наконец от необходимости отбиваться, он сел на ступеньки и закрыл лицо руками, а спор продолжался без него.
Позор. А ведь он хотел стать членом коммуны. Если бы он правильно разыграл свои карты, а не устроил этот дурацкий спор, у него была бы свободная любовь и обнаженные груди повсюду; может быть, даже маленький участок, где можно выращивать свежие овощи. На некоторое время (это было около 2 часов дня, когда он рассказывал Ван-Ши о своем детстве) ему показалось, что впереди не жизнь, а сказка, и отныне он будет говорить то, что нужно и когда нужно, и кто бы ни попался на его пути, все станут любить его. Во всем виноват только я, вздохнул Арчи, размышляя о бессмысленном споре, только я один, а потом подумал, не заложено ли это в мировом порядке вещей. Может быть, это всегда так: есть люди, которые говорят то, что нужно и когда нужно, которые появляются, как трагический актер, в нужный момент истории, а есть такие, как Арчи Джонс, существующие только как часть толпы. Или еще хуже – совершающие рывок для того только, чтобы выйти на сцену и умереть у всех на глазах.
Можно было бы подвести жирную черту под этим происшествием, отчеркнув весь этот печальный день, если бы не случилось то, что привело к преобразованию Арчи Джонса во всех смыслах, в каких может быть преобразован человек; и это произошло не вследствие его усилий, но по странному совпадению, из-за непроизвольного столкновения одного человека с другим. Чистая случайность. Этой случайностью была Клара Боуден.
