– Не только меня, но и тебя тоже, – пробормотал Райан. – Надеюсь, попадем, куда нужно.

– Нет.

– Пожалуйста, Клаз.

– Нет.

– Прошу тебя. Эт важно. Вопрос жизни и смерти.

– Ну… ладно. Но эту штуковину я не надену, чтоб мне не напяливать, – она протянула ему шлем и уселась на мотороллер, – не буду прическу мять.

Райан привез ее через весь Лондон на Хэмпстед-Хит – самую вершину Парламент-Хилл – и, глядя с высоты на город, залитый болезненно-оранжевым флюоресцентом, туманным, осторожным, несвойственным ему языком изложил суть своего дела. Она заключалась в следующем: до конца света остался один месяц.

– И мы, в общем, мы вместе просто…

– Мы!

– Твоя мама… твоя мама и я, – мямлил Райан, – мы волнуемся. Нащет тебя. В те последние дни мало кто выживет. У тебя дурная компания, Клаз…

– Знаешь, – сказала Клара, качая головой и всасывая воздух сквозь зубы, – я в эти дела не верю. И это ведь твои друзья.

– Нет-нет. Больше нет. Травка… травка – зло. И все эти… Ван-Си, Петрония.

– Они мои друзья!

– Они плохие, Клара. Им сидеть бы дома, с родителями, а не одеваться как не знаю кто и не заниматься всякими делами с мужиками в том доме. И тебе тоже этого делать не стоит. И одеваться, как, как, как…

– Как кто?

– Как шлюха! – сказал Райан, выплюнув это слово с каким-то странным облегчением. – Как падшая женщина!

– Ну все, хватит… отвези меня домой, ты.

– Они получат по заслугам, – проговорил Райан, кивая себе и проводя рукой над Лондоном – от Чизика до Арчвея. – У тебя еще есть время. С кем ты хочешь быть, Клаз? С кем же? С теми 144 тысячами, что окажутся на небе, под предводительством Христа? Или с «великим множеством», в земном раю, который тоже по-своему хорош, но… Ты ж не хочешь оказаться среди тех, чья участь – мука и смерть, а? Я просто хочу отделить овцу от козлов, Клаз, овцу от козлов[16]. Это из Матфея. Я думаю, что ты овца, так ведь?

– Знаешь что, – отозвалась Клара, обходя мотороллер и усаживаясь на заднее сиденье. – Я козел. Мне нравится быть козлом. Я хочу быть козлом. Я лучше буду сгорать под серным дождем со своими друзьями, чем сидеть, зевая до слез, на небесах с Даркусом, матерью и тобой!

– Нельзя так говорить, Клаз, – торжественно произнес Райан и надел шлем. – Зря ты так. О себе подумай. Он нас слышит.

– А мне тебя слушать надоело. Отвези меня домой.

– Но это правда! Он нас слышит! – кричал через плечо Райан сквозь рев выхлопной трубы: они мчались вниз, набирая скорость. – Он все это видит! Он смотрит на нас!

– Смотри, куда едешь! – крикнула в ответ Клара, когда группка хасидов бросилась от них врассыпную. – Смотри за дорогой!

– Лишь немногие – так там сказано – лишь немногие. Все получат свое – так сказано во Второзаконии – все свое получат, и лишь немногие…

В разгар просветительской экзегезы Райана Топса его прежний кумир, «веспа жжи эс», врезался в четырехсотлетний дуб. Природа победила самонадеянную инженерию. Дерево устояло; мотороллер погиб; Райана отшвырнуло в одну сторону, Клару – в другую.

В основе христианского учения и закона подлости (также известного как «закон Мерфи»[17]) лежит один и тот же принцип: Случится то, что должно случиться. Так что если человек роняет бутерброд и тот падает маслом вниз, эту неприятность следует трактовать как доказательство непреложной истины: «Нет счастья на земле»; упавший бутерброд еще раз подтверждает вам, господин Неудачник, факт, что мирозданием заправляет невезение. Случайностей не бывает. Бутерброд никогда не падает как положено, а все по причине – следует вывод – закона подлости. Короче, закон подлости срабатывает для того, чтобы доказать вам, что есть такой закон. И все же, в отличие от закона притяжения, он не существует сам по себе: стоит только бутерброду упасть как положено – и закона подлости как не бывало. Так вот, когда Клара упала и выбила себе верхние зубы, а Райан поднялся без единой царапины, он знал: Бог предназначил его к спасению, а Клару решил не спасать. Подумаешь, на нем был шлем, а на Кларе не было. Если бы все вышло наоборот, если бы притяжение завладело зубами Райана и пустило их под горку с Примроуз-Хилл, будто эмалированные крошечные снежные комья, тогда… Бог наверняка выветрился бы из его головы.

А так Райан уверился окончательно. В канун Нового года он, сидя с Гортензией в гостиной посреди зажженных свечей, пламенно молился о спасении души Клары, а Даркус тем временем мочился через катетер и смотрел игру «Дети и родители»[18] по первому каналу Би-би-си. Клара же натянула желтые клеши и красный топ на бретельках и отправилась на вечеринку. Она организовала вечеринку, нарисовала и повесила за окно плакат; вместе со всеми танцевала, курила и без ложной скромности ощущала себя королевой сквота. Но когда неизбежно полночь настала и минула, а всадник Апокалипсиса так и не появился, Клара, к своему удивлению, загрустила. Ибо избавиться от веры – как выпаривать соль из морской воды: что-то получишь, но что-то утратишь. И хотя друзья – Мерлин, Ван-Си и остальные – одобрительно хлопали ее по спине, мол, молодец, ни к чему этот бред про вечные муки и спасение, Клара втайне тосковала о теплом прикосновении, которого она ждала все эти девятнадцать лет, об уютных медвежьих объятиях Спасителя, Того, кто есть Альфа и Омега, начало и конец; этот человек избавил бы ее от безотрадного существования в ламбетском полуподвале. Что теперь Кларе оставалось? Райан найдет себе другую забаву; Даркус переключится на другой канал; Гортензия уверует пуще прежнего в другую дату и снова станет распространять брошюры. Но Клара-то не Гортензия.

Все же ее вера испарилась не до конца. Клара по-прежнему мечтала о пришествии Спасителя. Мужчины, который выберет ее среди других и возьмет с собой, дабы она могла ходить с Ним в белых одеждах, ибо [она] достойна. Откровение 3:4.

Поэтому, наверное, нет ничего удивительного в том, что когда Клара Боуден на следующее утро увидела у подножия лестницы Арчи Джонса, он показался ей не просто круглолицым белокожим коротышкой средних лет в плохо сидящем костюме. Клара увидела Арчи серо-зелеными глазами утраты: ее мир рухнул, вера, которой она жила, отступила, как волна во время отлива, и Арчи волей случая предстал перед ней героем шутки про последнего мужчину на земле.

Лучше вступить в брак, нежели разжигаться, говорится в Первом послании к Коринфянам, глава седьмая, стих девятый.

Хороший совет. И, конечно, Послание к Коринфянам сообщает нам: «Не заграждай рта у вола молотящего»,[19] – вот и попробуй разберись.

К февралю 1975-го Клара оставила церковь и библейский буквализм ради Арчибальда Джонса, но не стала беспечным атеистом, который может смеяться перед алтарем или совершенно игнорировать учение святого Павла. Второе изречение не представляло сложности – у Клары не было быка, так что ее это не касалось. Но из-за первого она проводила бессонные ночи. Было ли лучше вступить в брак? Даже с язычником? Трудно сказать: теперь она лишилась поддержки, живет без страховки. Еще больше, чем Бог, ее беспокоила мать. Гортензия была категорически против их отношений, в большей степени из-за разницы в цвете, чем из-за разницы в возрасте, и, узнав обо всем, в одно прекрасное утро не пустила дочь на порог.

Но Клара чувствовала, что в душе ее мать предпочитает, чтобы она вышла замуж за неподходящего человека, чем жила в грехе, поэтому они так поспешно поженились, и Клара попросила Арчи увезти ее как можно дальше от Ламбета, насколько ему позволят средства – в Марокко, в Бельгию, в Италию. Арчи взял ее за руку, кивнул и прошептал какую-то ласковую чепуху, отлично сознавая, что средства не позволят ему уехать дальше недавно приобретенного в ипотеку двухэтажного дома в Уиллзден-Грин. Но он понимал, что сейчас не стоит сообщать ей об этом, по крайней мере, не в такую нежную минуту. Со временем она все равно разочаруется.